Евгений Марысаев - Рыжий черт
— Осваивается паренек? — спросил Константин Сергеевич.
— По-моему, уже освоился, — ответил я.
— Работящий, сразу видно, — подтвердил немногословный Федорыч.
И мы посмотрели на Жорку. Как раз в это время с ним случилось что-то странное: он вдруг гикнул, подпрыгнул козлом и опрометью помчался в тепляк. Через секунду он вновь появился на улице. В руках он держал большой лист фанеры. Подбежал к обрыву и сел на этот лист.
— Стой! — в один голос закричали мы: катиться с такой высоты по узкой тропе, рискуя разбиться о частые стволы лиственниц, было безумием.
— Ах-ха-ха!.. — раздалось в ответ бесовски-озорное, задорное. — Пишите письма!
Мы подбежали к обрыву и с замиранием сердца следили за сумасшедшим спуском. Вот «санки» прыгнули с природного трамплина. Вот они ударились о ствол дерева и закружились вместе с Жоркой. Еще один трамплин. Еще один удар. И Жорка вылетел на Вилюй.
Встает, берет в руки фанеру и идет к гольцу.
Когда он поднялся на вершину, мы уже были на буровой. Константин Сергеевич выговаривал Жорке в тепляке.
— Че вы, че вы так беспокоитесь? — искренне удивился Жорка. — Ведь я бы на тот свет отправился, а не вы.
— А я бы под суд из-за тебя пошел, — вздохнув, объяснил начальник партии.
— Ну?.. Неужели такой закон есть? Не знал.
— Теперь знай.
Короток зимний северный день. Едва обед прошел, а за оконцем уже стемнело, и в квадратном отверстии крыши цветными гроздьями вспыхнули звезды. И совсем скоро, выбежав на улицу, заметишь далеко-далеко внизу на Вилюе качающийся огонек — то смена идет, и головной освещает дорогу «летучей мышью».
— А че дома вечерами делать? — спрашивает Жорка, когда мы, скинув промасленные ватники и облачившись в бараньи полушубки, подходим к обрыву.
— Книжки читать, транзистор слушать. Вечерами здесь отличная танцевальная музыка ловится.
— А танцевать с медведицей?
Начинается спуск. Жорка идет впереди и нетерпеливо оглядывается на нас. С какой бы радостью сейчас он скатился еще разок!
Потом он сел и немного проехал таким манером. Обрадованно прокричал:
— Константин Сергеевич! Можно я так спускаться буду? Скорость небольшая, потому что сразу двойное торможение: ногами, руками и пятой точкой!
Начальник партии ничего не ответил, и Жорка воспринял такую реакцию как знак согласия.
...Бывало, слова за смену не вымолвишь с молчаливым Федорычем. Бесповоротно нарушил Жорка наш покой.
IV
В дикие январские морозы, когда плевок, не долетая земли, превращается в ледяную горошину, к нам прибыл корреспондент столичной газеты. Он намеревался написать очерк о передовой партии экспедиции и сделать снимок лучшего буровика.
Корреспондент оказался молодым, чрезвычайно тощим и длинноногим парнем в очках. Лопатки его выпирали, как две скобы, а пиджак висел, словно на вешалке.
— Из Освенцима? — поинтересовался Жорка. — Какой препарат испытывали на тебе фашистские изверги?
За эти вопросы он получил от меня подзатыльник.
Всю неделю корреспондент ходил с нами на буровую, рассматривал станок, двигатель, штанги, коронки и все записывал в свой блокнот.
— Запиши: это кувалдометр, — объяснял Жорка, показывая ему пудовую кувалду.
Или небрежно, с видом знатока давал непрошеное интервью, выстукивая тупым носом катанка по дощатому полу буровой:
— Житуха наша, сам видишь, суровая. К маме сбежит тот, у кого кишка тонка. Экзотика?! — восклицал он, хотя корреспондент и не думал ничего спрашивать. — Боже мой, этого добра хоть отбавляй: в обнимку с медведями спим, якутский волк наш товарищ. Летом топи так и кишат крокодилами, бегемотами. Здесь рта не разевай, сожрут с потрохами.
Все добросовестно изучив, корреспондент перестал ходить на буровую и теперь целыми днями сидел в бараке, ожидая вертолета, писал. Ему оставалось лишь сделать фотографию передового рабочего, но мы все никак не могли собрать общего собрания, чтобы выдвинуть кандидатуру: одни спят, другие на работе. Наконец в воскресенье собрались. Люди мялись, тянули, потом начали выдвигать чуть ли не каждого по очереди и единодушно голосовать «за». Чехарда эта наконец надоела Константину Сергеевичу, он поднялся и сказал:
— А я предлагаю Георгия. Парень он грамотный, буровую технику освоил быстро, работает хотя всего два месяца, но хорошо, старательно.
С ходу проголосовали «за».
Конечно, были рабочие опытнее, достойнее. Я понял хитрость, что ли, начальника партии: Жорка, возможно, остепенится, увидев свой портрет в центральной газете.
Но здесь случилось непредвиденное.
— Че-че-че? Меня?! Ни за что! Хоть живьем режьте, хоть в проруби утопите! — страшно покраснев, выпустил Жорка длинную пулеметную очередь.
— Георгий... — начал было Константин Сергеевич.
— Кто я вам, балерина? — Поясняя свои слова, он поднял ногу в огромном сибирском катанке. Глаза заблестели, увлажнились, того и гляди слезы покатятся...
Вот тебе и раз! Предполагал ли я раньше, что сатана может быть такой скромницей?
Выручил Федорыч. Он встал, рубанул воздух шершавой, заскорузлой ладонью, сердито сказал:
— Кобенишься, значит. Ясно. Общество к тебе всем сердцем, а ты, значит, к нему задом: плюю я, мол, на вас. Э-эх, паря. Срам!
— Ну уж, вы наговорите... — испугался Жорка. — «Задом»! Что ж я, гадина какая-нибудь?
— Выходит, так, — сурово молвил Федорыч.
— Раз такое дело... — неуверенно согласилась будущая известность.
Корреспондент вытащил из кожаного футляра фотоаппарат, я накинул ка Жоркины плечи полушубок и вытолкал его на улицу.
Решили не смущать Жорку, сидеть в бараке. Не было их довольно долго. Первым вошел корреспондент. Он сказал, засовывая в футляр фотоаппарат:
— Ну его... Что я, мальчик в конце концов? Только нацелюсь, соберусь щелкнуть, а он язык показывает.
Пришлось пойти на хитрость. Я вышел на улицу и, выговаривая Жорке за глупые шутки, подвел его к окну барака. Корреспондент спокойно сделал несколько снимков через раскрытую форточку.
На следующий день корреспондент улетал. Вертолет должен был прибыть к вечеру.
— Пойду последний раз тайгой полюбуюсь, — сказал корреспондент, оделся и вышел.
Эту неделю на работу нам надо было выходить в вечер. Я разглядывал потолок, лежа на нарах, не мог придумать себе занятия. Жорка читал томик Светлова.
Вдруг он быстро соскочил с нар и стал одеваться, вроде бы беспечно насвистывая. В его насвистывании было что-то натянутое, неестественное: Жорка как бы торопился показать беспечность. Подобным образом он вел себя всегда, когда замышлял очередную выходку.
Одевшись, он поднял с пола большеголовую, со страшным оскалом клыков медвежью шкуру и потащил ее к выходу.
— Ну-ка, братец, положи на место, — сказал я.
— Че положи, че положи? — мгновенно и очень естественно обозлился Жорка. — Шкура вся в пыли, в мазуте. Почистить надо. Грязью, понимаешь, заросли и в ус не дуют. Завшиветь хотите?
— Не такая уж она грязная, — заметил я.
Больше Жорка ничего не сказал и вытащил шкуру на мороз.
Некоторое время он действительно ее выбивал, потом удары затихли. Как назло, я задремал и дремал с полчаса, а когда выбежал из барака, на улице не было ни Жорки, ни шкуры.
Я вернулся в горницу, и, предчувствуя недоброе, стал одеваться. Но пойти на Жоркины поиски не успел: дверь распахнулась, и в горнице появились корреспондент и Жорка. Жорка тащил на плечах медвежью шкуру. Они молча разделись. Потом Жорка сказал:
— Ну, не дуйся. Сразу я не сообразил...
— А я и не дуюсь, — вздохнув, перебил корреспондент. — Разве можно дуться на ненормального? — Он вдруг рассмеялся. — Пошел ты к черту!..
А случилось следующее. Корреспондент не спеша шагал по оленьей тропе, пробитой в глубоких снегах по берегу Вилюя. Над головою носились куропатки, озоруя, кувыркались в воздухе, радуясь яркому солнечному дню. Удивительного цвета было зимнее якутское небо: алое по горизонту и густо-сиреневое в вышине. Такого пестрого дневного неба никогда еще не видел корреспондент.
Внезапно послышалось рычание. Корреспондент вздрогнул и остановился. Из-за обледенелого валуна высунулась огромная медвежья голова с распахнутой пастью.
Корреспондент несколько секунд стоял с вытаращенными глазами, потом вскрикнул и припустил к бараку.
— Че ты, че ты, не узнал? Это ж я, Жорка!.. — закричал медведь человеческим голосом.
...Когда прилетел вертолет, корреспондента вышли провожать все, кто был в бараке.
— Ты не обижайся на Жорку, — попросил я. — Таким уж уродился.
Жорка стоял в стороне и виновато шмыгал носом.
— Даю тебе честное слово, что у меня нет ни капли обиды, — ответил корреспондент. — Представь, я даже рад, что познакомился с таким пареньком.
V
В середине февраля налетел с юга мягкий ветер и прогнал злую стужу к Ледовитому океану. Ветра не было долго, несколько заледенелых месяцев, и мы скучали о нем, а сейчас радостно глотали тугие сгустки воздуха, слушали разбойничий посвист. Хотя мороз еще и щиплет, дерет лицо и блещут цветными иглами снега, но первый, едва уловимый вздох весны, как утренний вздох ребенка, во всем: нет уж стылого скрипа лиственниц, солнце поднимается выше, в полдень отрывается от вершины гольца, и в криках куропаток не слышно тоски и жалобы на страшные холода. Невесть откуда появились мелкие птахи: то ли из-под сугробов пробились, почуяв весну, то ли это ранние гости с юга.
