Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
- Возьми меня с собой! Умоляюще повторил Локи.
- Ты в самом деле хочешь поехать?
Он снова присел рядом с девушкой, улыбнулся, погладил ее по голове, и пальцы его подрагивали.
- Я знаю, - сказала Локи, - что должна оставаться здесь, если уеду — отец сойдет в могилу. Но я боюсь, что ты уйдешь и я никогда тебя не увижу. Я в своей жизни видела много плотогонов, они проплывают мимо, и ни один еще не объявлялся на другой год. Одни костровища да головешки остаются на берегу.
- Знаешь, Локи, - обрадовался вдруг Нипернаади, - я ведь не плотогон. И насчет бедности не все так просто. Правда, если говорить начистоту, то десяти жилетов у меня нет и в каждом жилетном кармане миллионы не обретаются, но кое-что у меня все-таки есть. Да-да, дела не так уж плохи, если поискать хорошенечко, что-нибудь да найдется. Видишь ли, Локи, я так себе думаю — отца надо бы поддержать. Он ведь такой старый и немощный, и жить-то ему осталось недолго. Та что можно и по-другому это дело устроить: я гоню плот до моря, получаю у своего еврея жалованье и возвращаюсь сюда.
Настала ночь. Где-то в отдалении не переставая куковала кукушка. Летучие мыши кружились над водой. Из избушки доносилось беспокойное покашливание Кудисийма.
- Вот что, Локи, - воскликнул Нипернаади, - давай-ка я столкну плот на воду и прокачу тебя! Ты ведь и не представляешь, каково это — мчаться вместе с быстрым потоком. Это и возвышено и жутко сразу. Вода бурлит и пенится вокруг, над тобою небо сверкает, искрится звездами, а под тобой будто сказочный ковер, и ты мчишься в бескрайнем пространстве. А я крепко-крепко обнимаю тебя, так что тебе и дух не перевести. Нет, ты боишься кататься в ночи? Потом ведь плот можно бечевкой затащить обратно, против течения, мне это совсем не трудно. А хочешь, подхвачу тебя на руки и пронесу один-два километра? Смотри, какие у меня мышцы, ты будешь у меня в руках, словно перышко. Или еще лучше — сделаю тебе из ивовой коры замечательную дудочку, ты будешь играть, а аккомпанировать на каннеле? Это совсем не так скверно, как ты, может статься, думаешь.
Он опечалился и вздохнул:
- теперь я точно знаю: ты не веришь мне, ты думаешь, что я обманщик и больше не вернусь. Думаешь, что я негодник и врун, и не надо тебе уже ни дудочки, ни играть!
Он хотел было встать и уйти.
Локи бросилась ему на шею и воскликнула:
- Я тебе верю, верю!
Она поцеловала его, вскочила и птицей метнулась к избушке.
- Локи, Локи! - кричал он ей вслед.
Он вдруг словно обезумел, бегал взад и вперед, повторяя имя девушки.
- Локи, - говорил он сам себе, будто поглаживая каждое слово, - маленькая Локи, я вернусь и не обману тебя. Ты же такая маленькая, что даже букашка рядом с тобой кажется огромной горой. Я не смею даже взять тебя на руки, ты словно песчинка, которая может проскользнуть сквозь пальцы.
Разговаривая сам с собой, он долго ходил по лесу, исполненный нежности, опьяненный. Он подыскивал Локи новые сравнения и был счастлив, если это удавалось. Было уже поздно, когда он наконец вернулся и полез спать на чердак. Губы его шевелились даже во сне, как будто он продолжал ласково лепетать.
На другой день утром, когда Нипернаади проснулся, перед лачугой стоял Хабаханнес. В зубах его торчала трубка, которую он не вынул, даже когда заговорил.
- Сильвер, пень старый, у тебя вроде плотогон стоит? - крикнул он через порог. - Я не поверил, говорю, разве нормальный плотогон протиснется в дверь сильверовой лачуги, может, горбун какой. А Малль все не отстает, говорит, будто уже который день он тут и очень даже статный. Но я не поверил, пришел сам посмотреть.
Так и не дождавшись ответа, он нетерпеливо спросил:
- Ну так что, тут он? Или, может, нету?
- Есть, есть! - ответил Нипернаади, слезая с чердака.
- Так ты и есть плотогон?! - Хабаханнес сделал большие глаза. - До сих пор заведено так было, что плотогоны у меня останавливаются, там, где есть поесть и выпить, и жизнь повеселее. Ну, плотогон, бери, значит шапку и пошли, тут нам смотреть не на что.
Нипернаади сел на траву и засмеялся.
- Что, не пойдешь? - рассердился Хабаханнес. - Что, собак за тобой прислать? И полей моих видеть не хочешь, и с дочкой моей поздороваться не желаешь? Что, давно тебе резра не пересчитывали? Или этот старый пень околдовал тебя — как пес на цепи, сидишь у его лачуги? И даже взглянуть не хочешь на мое добро?
Нипернаади поднялся с травы, подошел к Хабаханнесу и сочувственно произнес:
- До чего ж ты, Хабаханнес, беден, невыразимо беден. Чего я только не видел в миру, но такого нищего хозяина еще не встречал. Птица летит, а она не твоя, букашка ползет, а и она не твоя. А твои поля, что болота — один мох растет да вода журчит. А твой дом как улей, только крохотной букашке впору. И карманы твои пусты, и свищет в них ветер. Иначе ты бы не оставил Кудисийма без помощи, хоть одну-то телку дал бы ему. Но ты сам нищ и убог, и у тебя нет даже второго пиджака, чтобы пожертвовать соседу!
- Он мне велит добро разбазаривать, - зло закричал Хабаханнес, - свою животину я должен отдать старому пню!
- Да у тебя у самого ничего нет! - нетерпеливо вставил Нипернаади. - Видно, придется мне просить пастора, быть он собрал для тебя сколько-нибудь марок, не то совсем оголодаешь. Живот к спине присохнет, его тогда ни керосином, ни бензином не отделить. Тоже мне богатство у него, тоже мне состояние! Да ты лучше загляни разок ко мне, я покажу тебе свои богатства, так ты не сходя с мета ослепнешь и оглохнешь. Тысяча моих кораблей бороздит моря, и все полны золота, зерна и шелков. Тысяча поездов мчится по земле, и груз их дороже двух королевств, вместе взятых. Сотни тысяч рабочих, как муравьи, добывают мне в недрах земли золото и серебро, и каждый из них горбить под тяжестью мешков с золотом! Приди взгляни на мои поля, они начинаются там, где встает солнце, и кончаются там, где оно вечером садится, и вся эта нива золотится пшеницей. Приди взгляни на мои заводы, там трубы стоят гуще, чем всходы ржи на твоем поле, и под каждой трубой на меня и только на меня трудятся десять тысяч рабочих. А может, хочешь увидеть мои леса, где у меня лосей и косуль больше, чем крыс в твоих амбарах?
А-а, ты скалишься, ты лопаешься от зависти и думаешь, ох и горазд этот плотогон хвастать. Нет, братец, я совсем не плотогон, а на то, чтобы гонять на плотах по рекам, у меня есть другие причины. И изучаю земли и примечаю людей; а как нахожу вора или жулика, отправляю его за решетку. И о тебе, Хабаханнес, я ничего хорошего подумать не могу, нет, никак не могу. Ты ли в молодости не гонял на чужих лошадях и не рыскал ночами по чужим амбарам?
У Хабаханнеса трубка выпала изо рта, но он не поднял ее с земли.
- Бешеный, бешеный! - прохрипел он, кипя злобой. - Плотогон бешеный!
- Ничуть не бывало, - улыбчиво проговорил Нипернаади, - зато я знаю хабаханнесовы грехи. Думаешь, я даром трачу время и языком тоже чешу так, для развлечения? У меня немало друзей среди влиятельных господ, с их помощью одолеем и Хабаханнеса!
- Бешеный, бешеный! - возопил Хабаханнес и припустил во всю прыть к дому.
- Собирай батраков, собирай собак, сделаем из плотогона котлету! - заорал он, вбегая во двор. - Вором меня обзывает, угрожает тюрьмой, я, говорит, беднее нищего. А у него состояния больше, чем в двух королевствах, вместе взятых, так эта мразь говорит!
Он уже не в силах был сдерживать ярость. Но когда Малль повелительно и жестко глянула на него, вдруг стих, сник и стал подробно рассказывать дочери результаты своего похода.
- Вот это парень! - в восторге воскликнула Малль.
- Да уж, парень, ничего не скажешь! - с издевкой отозвался Хабаханнес. - так поносит да хвастает, что волосы дыбом становятся.
- А может, и впрямь богат, - размышляла Малль, - а то зачем ему об этом говорить?
- Так, может, богат? А может, и нет? - рассуждал Хабахханнес. - Этих нынешних не разберешь, сам пастух-пастухом, а в карманах денег без счета. Иначе не плевал бы на мое добро, не сидел бы у этого хрыча. Должно у него что-то быть, дом какой-нибудь в городе, бакалейная лавочка или галантерейный магазин. А может, это его лес сплавляли по весне, парни плыли впереди, а хозяин на последнем плоту следом? Так оно, видно, и есть, так и есть, потому и плотогоны этой весной не посмели здесь остановиться, пронеслись словно ветер.
Ох, как Хабаханнес теперь пожалел, что так повелительно и надменно разговаривал с плотогоном! Он отлично знает, что Малль этого дела не оставит, душу вынет, а придется ему искать примирения с плотогоном. И сюда придется его заманить, хоть на минутку, чтобы Малль его повидала, посидела бы с ним и оставила бы его, Хабаханнеса, в покое. Вот почему он не мешкая берет шапку и выходит.
- Схожу-ка потолкую с ним еще разок, - примирительно произносит Хабаханнес, - может, теперь уговорю зайти?
- Попроси, залучи его! - кричит Малль вслед отцу.
И от он уже издали снимает шапку, улыбается, снова здоровается с плотогоном, отыскивает в траве свою трубку и дружески объясняет, что совсем ни к чему плотогону так уж гневаться, никаких к тому не причин.
