Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)
Дорога, по которой две путницы проследовали с полуострова на материк, представляла собой всего лишь утоптанную тропинку. Она вилась и тянулась в таинственный девственный лес. Густая чаща темного леса смыкалась по обе стороны тропинки, оставляя лишь редкие проблески неба над головой, и Эстер казалось, что этот образ прекрасно подходит к духовной дикости, в которой она столь давно заплутала. День оказался холодным и мрачным. Над головой тянулись серые тучи, время от времени разгоняемые ветром настолько, что бродячие лучики солнца могли то здесь, то там озарить одинокой игрой предстоящий путь. Ускользающая яркость всегда оказывалась в дальнем конце длинной просеки. Играющий луч – слабый проблеск в общей меланхолии места и времени – исчезал раньше, чем они успевали подойти, оставляя место, на котором танцевал, еще более мрачным, поскольку путницы надеялись увидеть в нем солнечный свет.
– Мама, – сказала маленькая Перл, – солнышко тебя не любит. Оно убегает и прячется, потому что боится чего-то на твоей груди. Вот, смотри! Вон там оно играет вдалеке. Постой здесь, а я побегу вперед и поймаю его. Я всего лишь ребенок. От меня оно не убежит, я же пока ничего не ношу на груди!
– Надеюсь, что никогда и не будешь носить, дитя мое, – ответила Эстер.
– А почему нет, мама? – спросила Перл, останавливаясь, хотя уже сорвалась на бег. – Разве она не появится сама по себе, когда я вырасту взрослой женщиной?
– Беги, дитя, – подогнала ее мать. – И поймай солнышко. Оно скоро исчезнет.
Перл побежала вперед, и Эстер улыбнулась, глядя, как та действительно поймала солнышко и остановилась, смеясь, в самом центре луча, подсвеченная его потоком, искрящаяся живостью и радостью от быстрого бега. Свет задержался на одиноком ребенке, словно радуясь найти товарища по играм, и не исчезал, пока мать не подошла почти что к самой границе очерченного солнцем круга.
– Он сейчас пропадет, – сказала Перл, качая головой.
– Смотри! – ответила Эстер, улыбаясь. – Я могу протянуть руку и тоже его поймать.
Но стоило ей попытаться, как солнечный свет исчез; и в чертах Перл проступило такое яркое и лукавое выражение радости, что матери почти показалось, что девочка вобрала его в себя и снова выпустит на волю, освещая свой путь, как только они окажутся в сумерках чащи. Из всех присущих девочке черт Эстер больше всего поражалась этой новой и цельной жизненной силе, постоянной живости ее духа: девочка была неподвластна печали, которую наследуют в наши дни почти все дети, как золотуху от всех злосчастий своих родителей. Возможно, и эта живость была болезнью, наследием той дикой силы, с которой Эстер преодолевала свои горести до рождения Перл. То несомненно была сомнительная черта, придающая детскому характеру тяжелый металлический блеск. Она хотела как некоторые люди хотят всю жизнь, чтобы горе глубоко проникло в нее, и тем очеловечило, сделав способной на сострадание. Но у маленькой Перл еще было время до этого изменения.
– Пойдем, дитя! – сказала Эстер, глядя туда, где Перл продолжала стоять в сиянии солнца. – Мы немного посидим в лесу и отдохнем.
– Я не устала, мама, – ответила ей девочка. – Но ты можешь посидеть, пока рассказываешь мне историю.
– Историю? – воскликнула Эстер. – О чем же?
– О, историю о Черном Человеке, – ответила Перл, хватаясь за платье матери и поднимая взгляд, полный одновременно доверчивости и лукавства.
– О том, как он бродит по этому лесу и носит с собой большую тяжелую книгу с железными скобами; и о том, как этот жуткий Черный Человек предлагает свою книгу и железное перо всем, кто встретит его среди лесных деревьев, и они пишут в ней свои имена собственной кровью, а потом он оставляет на их груди метку. Ты когда-нибудь встречала Черного Человека, мама?
– И кто же рассказал тебе эту сказку, Перл? – спросила ее мать, опознав распространенные предрассудки того времени.
– Старая дама у камина в том доме, где мы были прошлой ночью, – сказала девочка. – Но она думала, что я сплю, когда говорила это. Она сказала, что тысячи и тысячи людей встречали его здесь и были записаны в книгу, и получили свои метки. А среди них была та вредная леди, миссис Хиббинс. И, мама, та старая дама говорила, что алая буква на твоем платье тоже знак Черного Человека и что она светится красным пламенем, когда ты встречаешься с ним в полночь, здесь, в лесу. Это правда, мама? Ты правда ходишь к нему сюда по ночам?
– А ты когда-нибудь просыпалась и видела, что меня нет? – спросила Эстер.
– Нет, я такого не помню, – ответила девочка. – Если ты боишься оставлять меня в коттедже, то ведь можешь взять с собой. Я с удовольствием пойду! Но, мама, скажи мне! Есть такой Черный Человек? И ты с ним действительно встречалась? Это его метка?
– Оставишь ли ты меня в покое, если я отвечу тебе?
– Да, если ты все мне расскажешь, – откликнулась маленькая Перл.
– Один лишь раз в жизни я встретила Черного Человека! – сказала ей мать. – И эта алая буква – его метка!
Разговаривая вот так, они успели зайти довольно глубоко в лес и скрыться из вида любого случайного проезжего по этой лесной дороге. Там они сели на огромную кипу мха, которая в предыдущем столетии наверняка была гигантской сосной; корни и ствол ее тонули в тени, а верхушка касалась облаков. Путницы решили отдохнуть в маленькой ложбине, края которой, покрытые опавшей листвой, служили берегами ручью, что тек посредине, в ложе из опавших и утонувших листьев. Деревья, нависавшие над ним, время от времени роняли большие ветки, которые душили поток, в некоторых местах создавая водовороты и черные омуты, в то время как в других, более светлых и оживленных местах дно устилала галька и коричневый искрящийся песок. Проследив взглядом изгибы ручья, они смогли рассмотреть отраженный водой свет в отдалении, но затем ручей терялся бесследно среди подлеска и путаницы древесных стволов, иногда перемежавшихся большими скалами в наносах серого лишайника. Все эти гигантские деревья и глыбы гранита словно специально пытались скрыть русло ручья от посторонних взглядов, будто опасаясь, что в бесконечной своей болтливости он вынесет тайны из сердца древнего леса, откуда течет, или отобразит их видениями на гладкой поверхности пруда. И действительно, в своем стремлении вперед ручеек продолжал журчать и шептать, мягко, тихо, успокаивающе, но при этом печально, как мог бы шептать ребенок, проводящий все детство без игр и не знающий, как можно радоваться в таких печальных обстоятельствах и мрачном свете.
– Ох, ручеек! Ох, глупый и скучный маленький ручеек! – воскликнула Перл, немного послушав его журчание. – Почему ты так грустишь? Взбодрись, и не надо все время вздыхать и вот так бормотать!
Но ручей в течение своей короткой жизни среди лесных деревьев приобрел такой мрачный опыт, что не мог об этом не говорить, а других историй, похоже, совсем не знал. Перл напоминала этот ручей, ведь исток ее жизни был скрыт такой же таинственностью, а русло вилось по таким же мрачным печальным тенистым местам. Но, в отличие от маленького ручья, она искрилась и танцевала, веселой болтовней сопровождая свой путь.
– А что говорит этот маленький грустный ручей, мама? – спросила она.
– О том, что, будь у тебя печаль, ручей поговорил бы с тобой о ней, – ответила мать, – как вот говорит со мной о моей. Но сейчас, Перл, я слышу шаги по тропинке и шорох раздвигаемых ветвей. Я бы хотела, чтоб ты пошла и поиграла, пока я поговорю с тем, кто идет сюда.
– Это Черный Человек? – спросила Перл.
– Почему бы тебе не пойти поиграть? – повторила Эстер. – Только не заходи далеко в лес. И возвращайся, когда я тебя позову.
– Да, мама, – откликнулась Перл. – Но если это будет Черный Человек, можно мне остаться на минутку и посмотреть на него и ту большую книгу, что он с собой носит?
– Беги, глупое дитя! – нетерпеливо ответила мать. – Это не Черный Человек! Разве ты не видишь его за деревьями? Это священник!
– И правда он! И, мама, он снова прижимает руку к сердцу! Это потому, что, когда священник написал свое имя в книгу, Черный Человек оставил в том месте свою метку? Но почему он не носит знак снаружи, как ты, мама?
– Беги играть, Перл, дразнить меня, если пожелаешь, ты сможешь и в другое время, – воскликнула Эстер Принн. – Только не заходи далеко. Держись так, чтобы слышать журчание ручья.
Девочка, напевая, отправилась, следуя по течению и пытаясь добавить песней немного гармонии в мрачный голос ручья. Однако поток не желал покоряться и все продолжал рассказывать о непостижимых печальных тайнах, уже сокрытых, или пророчески оплакивал те, что только должны появиться, под покровом темного леса. А потому Перл, которой хватало тени в ее собственной маленькой жизни, решила прекратить знакомство с этим бесконечным жалобщиком. Она отправилась собирать фиалки и лесные анемоны, а затем нашла несколько алых цветков водосбора в расщелине высокой скалы.
