Роберт Джоунз - Сила притяжения
— Врачи нам не верят, когда мы осознаем такие вещи, — сказал Эммет. — Им вставать по утрам не в тягость, и они не верят, что мы говорим правду. С ними ведь такого не случается. Зачем же я тогда сюда пришел? Я начинаю подозревать, что тут мне будет еще хуже, потому что я ощущаю себя все более странно. Нет, с тобой нормально, но в целом я здесь как будто тону, и надежды выплыть уже нет.
— Эй, мне тут последователей не нужно, — сказала Луиза. — То, что подходит или не подходит мне, тебе примерять совсем необязательно. Слушай, хочешь, расскажу историю? Только не смейся. Обещаешь?
— Конечно.
— Когда я была младше, я мечтала стать балериной. Я годами ходила на занятия. Я старалась не толстеть. Да, и получалось у меня не то чтобы ужасно. Даже одна компания с запада взяла меня в балетную труппу. Потом танцовщица вдруг заболела за час перед выступлением, и режиссер попросил меня ее заменить. Не очень большая партия, просто дуэт с другой девушкой. Мы должны были делать одни и те же движения в разных концах сцены. Я миллион раз видела этот балет, но смотрела не очень внимательно. Знаешь, когда ездишь на машине по одному и тому же маршруту десять раз, а когда тебя спрашивают, как проехать, не можешь сказать ничего путного. Я ужасно психовала и сказала об этом режиссеру. Он ответил, что мне надо просто краем глаза следить за Алисией, той, второй девушкой. Он посоветовал ни о чем больше не думать. И потом сказал: «Луиза, что бы ты ни делала, продолжай двигаться. Не останавливайся и не отвлекайся»… Конечно, я все провалила. Меня шатало по сцене, как розового слона. Интересная вещь, но раньше, когда я еще не состояла в труппе, я легко ловила и копировала движения балерин, стоящих рядом или напротив. Мне хорошо удавалось, даже когда я не знала танца. А в тот раз я видела только Алисию, она так кружилась в углу, и я знала, что в сравнении с ней выгляжу деревянной, но ничего не могла с собой поделать. Пришлось домучиться до конца. Вскоре я бросила танцевать. Кто захочет танцевать у черта на куличках, задевая платьем декорации, и знать, что ближе к сцене тебе никогда не попасть. Это был билет в никуда. А потом я оказалась тут. Но это «продолжай двигаться» — это такая метафора. Я пыталась, как могла. Со мной не сработало. А ты умный. Может, у тебя получится.
— Вот мы тут сидим, — сказал Эммет, — и очень трудно вспомнить, что в жизни было не так. Как будто мы на свидании в ресторане, например.
— Это всегда возвращается, — сказала Луиза. — Всегда. Ну, просыпаешься утром, какой-то миг сонно моргаешь, принимаешь все вокруг, и пару секунд думаешь: «Слава богу, мне хорошо. Все кончилось». А потом встаешь с кровати, начинаешь двигаться и понимаешь, что ничего не кончилось. Ужас продолжается… Я раньше думала, что, возможно, есть способ умножать эти мгновения счастья понемногу каждый день, пока не научишься растягивать их хотя бы на пару часов, чтобы передохнуть. Но сейчас я в это уже не верю. Думаю, эти секунды просто означают, что мозг не сразу просыпается. Это просто мертвая зона перед возвращением в реальность, и мы никогда не излечимся и никогда не сумеем забыть.
— Не представляю, как можно что-нибудь забыть, особенно что-нибудь ужасное, — сказал Эммет, — я читал о людях, у которых была травма; они якобы ничего не помнят, но я в это не верю. Это как бессонница: чем больше думаешь о сне, тем труднее уснуть. Я считаю, когда заставляешь себя что-нибудь забыть, оно только глубже въедается в мозг. Я не знаю. Мне все кажется нереальным в ту же секунду, когда случается, так что я никогда не уверен, что именно помню. Я боюсь, это во мне самое неправильное: я не вижу разницы, потому что какая-то часть сознания живет отдельно.
— Ну, странно было бы тебя винить, — сказала Луиза. — По сравнению со всей этой ерундой в наших головах реальный мир довольно ручной.
— Моя мать действительно выбросилась из окна. И я там был. Я все видел. Она это сделала у меня на глазах.
— Ого. Ты все видел? Обалдеть.
— Но мне уже кажется, что я все это выдумал. Я так и не понял, что она хотела сказать.
— Может, ничего не хотела. Такое не поймешь. Никто никогда не знает, что думает другой человек или почему он поступает так, а не иначе. Я однажды прочитала в газете про то, как чья-то мать залезла в посудомоечную машину, закрыла за собой дверцу и просидела так несколько часов. Она оставила сыну записку на столе: «Пожалуйста, вымой посуду, когда вернешься из школы». Он так и сделал: защелкнул дверцу и нажал на кнопку. Она захлебнулась в мыльной пене.
Эммет невольно засмеялся:
— Этого не может быть.
— Клянусь, так и было. Об этом писали в газете. Маленькая заметка. Я сначала сама подумала, что у меня галлюцинация, и дала прочитать заметку подруге. Оказалось, не галлюцинация. Вот видишь, что бы с тобой ни приключилось, с другими бывает и похлеще.
Месяцами Эммет не испытывал ничего, кроме страха и паники. И вдруг, появилась Луиза, а вместе с ней вернулся образ матери, как она летела вниз и шляпа неслась по воздуху рядом. У Эммета перехватило дыхание, так ясно он ее увидел. Луиза впилась в него взглядом, требуя подробностей.
Эммет встретил мать в Филадельфии, они приехали на выпускной вечер Джонатана. Остановились в отеле, в центре города, недалеко от музея. Мать сказала, что в музее есть картины Икинса, которые она хотела бы посмотреть.
Во время церемонии мать постоянно фотографировала. Она пригласила видеооператора, чтоб он заснял каждую секунду торжества. На вечеринке, когда гости собрались вокруг большого шоколадного торта с сахарными птицами, мать не отнимала фотоаппарат от лица. Каждая фраза была запечатлена щелчком камеры, все, что мать видела, уменьшалось и искажалось линзами. Как только Эммет прокашлялся, чтобы произнести тост, мать нацелила объектив на его бокал.
После ужина они разошлись по соседним номерам. Мать заперлась. Эммет проглотил снотворное и легко уснул. Посреди ночи он проснулся. Ему показалось, кто-то стучит в окно. Позже он вспомнил, что ему снилось, будто любовник матери в Колорадо достраивает сарай, вбивая в мягкое дерево гвозди, один за другим, берет их из коробочки, которую держит Эммет.
Он проснулся и без очков различил только белое расплывчатое пятно в окне, неотчетливое, как «метель» в телевизоре. Надев очки, он увидел фигуру, балансирующую на бетонном выступе стены. Когда он понял, в чем дело, город за окном исчез. Сначала потухли огни, потом серое небо, лотом замолк кондиционер, остался только белый женский силуэт, пошатывающийся за стеклом.
Его мать. В том же наряде, в котором она была на церемонии. Даже шляпка с цветами аккуратно пришпилена к волосам. Эммет не шевельнулся. Мать обернулась и заглянула в комнату, держась за кирпичи оконного выступа, словно боялась упасть. Эммету показалось, что в ее глазах появилось изумление, когда она увидела его, в очках, как он смотрит. Но позже он решил, что это было не изумление, скорее радость триумфа — ей было приятно, что он проснулся.
Эммет не помнил, потянулся ли за телефоном, откинул ли одеяло, собираясь встать. Помнил, как от предчувствия того, что сейчас случится, почти закружилась голова. Помнил, как подумал: «Как я буду теперь жить, без нее?» — как бабушка, увидев, что корабль ее мужа погружается в воду; но потом другая мысль: «Или мне все равно?»
Должно быть, он сделал какое-то движение, потому что мать отрицательно покачала головой и взглядом пригвоздила его к подушке. Она поднесла палец к губам, будто говоря: «ш-ш-ш, тихо». Палец, согнутый артритом, закруглился над губой. Потом мать отступила назад, но плавно, будто легко ныряя в реку, сейчас поплывет по течению, и там, где она стояла, больше не было ничего, кроме ночи и городских огней, что подмигивали Эммету из окна.
А потом Эммет сделал то, в чем никому никогда не признавался. Он испугался, что не сможет объяснить в полиции, почему не остановил мать. Через несколько минут, услышав вой сирен, он отвернулся к стене и уснул. Он хотел отдалить последнее мгновение, насколько возможно потянуть время, прежде чем он прочувствует изменения, которые принесет ее смерть. При матери не оказалось ни сумочки, ни паспорта. Лишь через несколько часов управляющий отелем и полицейский постучали в его дверь.
Годы спустя Эммет начал сомневаться во всем, что запомнил, даже в том, что она стучала в окно. Он не знал, разбудила его мать специально или то была лишь уловка памяти и вины. Он не знал, что заставило ее броситься вниз: хорошо продуманный план или минутный неконтролируемый порыв, неведомый ей раньше, желание, что охватило ее внезапно, когда она отдыхала после выпускного вечера.
Бывало, даже в самый спокойный и тихий день, когда Эммет выглядывал из окна, его разум кричал ему: «Прыгай!» А в метро, когда к станции приближался поезд, Эммет вжимался спиной в мраморную стену, чтобы не поддаться соблазну шагнуть навстречу летящим из тоннеля огням и упасть на рельсы. Что, если такое же исступление охватило и ее? Мозг заорал: «Сейчас!» — хотя она, возможно, и не собиралась, а тело последовало зову из темноты — такому же, какой слышен лунатику.
