Николай Самвелян - Крымская повесть
— Я воспринимаю море иначе. Оно ведь каждый день разное. Никогда не повторяется, как не повторяются линии на ладонях людских рук. Витя вам о ладошках все объяснил.
— Покажите-ка свою руку… Нет, нет, сюда, ближе к свету… Действительно, сложна. Куда уж мне! Проводите-ка меня до пансионата. Видно, сегодня у нас ни приятной прогулки, ни свободного разговора не будет. Да заодно предупредите, пока я не забыла сказать об этом, чтобы ваш хозяин, Симонов, поменьше пил, не бил витрин собственного магазина и не грозил задушить флотского офицера Михаила Ставраки. Ставраки теперь в героях. А угрозы по адресу официально признанных Петербургом героев — не лучший способ преуспеть в торговле.
С умыслом ли была сказана эта фраза? Может быть, только для того, чтобы проверить, как отреагирует Владимир на фамилию Ставраки? В то, что Надежду искренне тревожит поведение господина Симонова, верилось с трудом.
— Каждый несет ответственность за свои поступки. Рано или поздно приходится отвечать перед судом людей или же перед судом собственной совести.
— Удобная наивность: Дантес, убивший Пушкина, дожил до глубокой старости. Римский воин, расколовший череп Архимеду, не был даже посажен на гауптвахту. Тогда и гауптвахт-то не существовало…
— Поглядим, — сухо сказал Владимир. — Может быть, кому-нибудь предстоит дожить до событий, кажущимся сегодняшним обывателям неожиданными и невозможными.
— Холодно. Пора в пансионат. Меня ждут там Званцевы — новые постояльцы Зауэра и мои друзья.
Владимир молча наклонил голову: вольному воля.
— До свидания! — прозвучало едва слышно — ветер сорвал с губ Надежды слова и унес их к северу, к горам.
— До свидания!
Фонарь у входа в пансионат раскачивался, плясали тени, внизу гудело море.
— Вот хорошо! — сказал Витька.
— Что «хорошо»?
— Что нас с вами так быстро отпустили домой. Я замерз.
— Почему у тебя оттопырен карман? Опять самопал?
— Время такое! — возразил Витька. — Без самопала теперь нельзя…
Владимир взял Витьку за руку. Рука была теплой.
Портрет третий — коллективныйЛюбовь и ненависть — они часто соседствуют — вели его. Стоило закрыть глаза — он видел лицо Людмилы, открывал любую из газет — и натыкался на отчеты о процессе над Петром Петровичем Шмидтом и вспоминал странно звучащую фамилию: Ставраки.
Мог ли Владимир в ту пору знать, что через два десятилетия он прочтет опубликованные во всех газетах некогда секретные документы о своеобразной психологической дуэли, которую вели между собой бывшие товарищи по гимназии и по кадетскому корпусу Петр Петрович Шмидт и Михаил Ставраки. Чего больше было в действиях Ставраки — желания любой ценой выслужиться или же личной ненависти к Шмидту, вобравшего в себя многие черты лучшей части русского офицерства, идейного правнука декабристов? Об этом трудно судить. Ставраки был человеком не только скрытным, тупым, гнавшим прочь от себя всяческие эмоции — сострадания к себе подобным, уважение к ним да заодно и к себе самому. Для него существовала лишь единственная реальная ценность — карьера и инстинкт выживания. Повинуясь им, он был готов совершить что угодно.
Существует легенда, будто бы, когда Шмидта вели к месту казни на острове Березань (Ставраки принял участие в последнем акте этой драмы), честолюбивый старший офицер «Терца» преклонил колено и спросил: «Простишь ли ты меня, Петя?» Впрочем, фразу эту передавали по-разному. Утверждали также, что Шмидт будто бы простил Ставраки. Трудно поверить! Не могло такого быть… Петр Петрович Шмидт никогда не раскаивался в своем поступке — центральном в его жизни — в том, что поднял красный флаг над «Очаковым». И никогда никому не смог бы простить смерти сотен своих товарищей и соратников. И на казнь он пошел с ярлыком «неисправимого бунтовщика, который ничего не понял и ни от чего не отрекся». Даже в последние свои часы утверждал, что будущая Россия неизбежно станет социалистической.
И еще достоверно другое. Возмездие все же настигло Михаила Ставраки, пусть и через семнадцать с половиной лет после того, как «Терец» открыл огонь по «Очакову».
В «Приказе по флоту и народному комиссариату по морским делам, № 150, от 16 апреля 1923 года» сказано:
«В дни восстания моряков Черноморского флота, руководимого П. П. Шмидтом, С. Частником и другими, 15 ноября 1905 года канонерская лодка „Терец“, старшим офицером коей был старший лейтенант Ставраки, заняв стратегически выгодную позицию в Южной бухте Севастопольского рейда, после предложения командира „сойти на берег“ всем сочувствующим восстанию морякам, при попытке катера „Пригодный“ выйти из Южной бухты и присоединиться к восставшему флоту, открыла артиллерийский огонь и потопила катер.
Это потопление явилось сигналом для обстрела всех восставших судов Черноморского флота и привело к полному жестокому подавлению восстания. Во время ликвидации этого восстания многие моряки были расстреляны при попытках спастись вплавь, а руководители — Шмидт, Частник и много других — были арестованы и преданы военно-морскому суду.
Приговором Севастопольского военно-морского суда февраля 1906 года П. П. Шмидт, С. П. Частник, А. И. Гладков и Н. Г. Антоненко были приговорены к смертной казни».
В том же приказе подробно изложено участие Ставраки в физической расправе над П. П. Шмидтом и его соратниками:
«Прибыв на место казни и разбив команду на четыре взвода по числу осужденных, Ставраки стал ждать доставки с „Прута“ осужденных.
Одновременно с командой „Терца“ прибыли на остров Березань: взводная команда из наиболее „благонадежных“ частей Очаковского гарнизона, занявшая место позади команды с „Терца“, а также представители прокуратуры, суда, жандармов и командир „Прута“ Радецкий, принявший на себя общее руководство сводным отрядом, часть которого должна была расстрелять осужденных.
По прибытии последних на остров Березань они были привязаны к заранее приготовленным четырем столбам, и на рассвете 6 марта команда „Терца“, расставленная повзводно перед каждым из осужденных, под общей командой Михаила Ставраки, при выкрике Шмидта, его бывшего школьного товарища, „Миша, прикажи своим стрелкам целиться прямо в сердце“, одним залпом из винтовок лишила жизни Петра Петровича Шмидта, Александра Ивановича Гладкова, Сергея Петровича Частника.
Оставшийся в живых, вследствие растерянности стрелков, Никита Григорьевич Антоненко был дострелян выстрелом из револьвера одним из участников казни, следствием не установленным. Будучи произведен через месяц после казни в капитаны 2 ранга, Ставраки свою „верную“ службу продолжал в Черноморском флоте, а в годы империалистической войны занимал должность помощника военного губернатора тыловой базы Мариупольского района, в каковой должности пробыл до февральской революции, а весной 1917 года был назначен адмиралом Колчаком на ответственную должность в его штабе.
В том же 1917 году Ставраки, по распоряжению Центрфлота, был назначен начальником обороны и командиром бранд-вахты, где и оставался служить на разных командных должностях как при английской оккупации, так и при грузинском правительстве меньшевиков…»
Михаила Ставраки расстреляли по приговору революционного трибунала. Заслуженный финал. А еще ранее, в первые же дни после свержения самодержавия, тела П. П. Шмидта и его соратников были торжественно перевезены морем с острова Березань в Севастополь — город, навсегда связанный с их именами.
В убеждениях Петра Петровича Шмидта не было стройности, последовательности, четкости. Но одно несомненно: царский режим он ненавидел. Исход для страны видел только в установлении социалистической республики. Один из лучших офицеров русского флота, потомственный моряк, он более всего гордился тем, что его севастопольские рабочие избрали пожизненным депутатом Совета. Не колеблясь, принял он на себя командование первой русской революционной эскадрой. Его телеграмма царю с требованием созыва Учредительного собрания исполнена веры в правоту дела, которое он защищает, ответственности перед историей. Лишь на самом «Очакове», прибыв туда после решения Совета начать восстание, П. П. Шмидт познакомился с кондуктором Сергеем Частником, который отказался вместе с остальными офицерами и кондукторами покинуть крейсер, машинистами Александром Гладковым и Родионом Докукиным, комендором Никитой Антоненко, подшкипером Василием Карнауховым. Все они были социал-демократами или примыкавшими к ним. Именно Сергей Частник первый познакомился со Шмидтом и призвал экипаж «Очакова» точно исполнять все распоряжения Петра Петровича.
— Если будет бой, товарищи, — сказал Частник, — это будет бой за счастье народное. Коли суждено нам принять смерть, так вместе со Шмидтом примем ее, чтобы хоть дети увидели счастье…
