Николай Самвелян - Крымская повесть
— Ладно, — сказал хозяин, садясь. — Вам, молодым, решать. Делайте то, что считаете нужным. Только очень я сомневаюсь, что до судов над убийцами дело дойдет. Пока что Шмидта и его товарищей собираются судить. И судить будут как раз те, кто в них стрелял. Ты газету читал?
На столе лежал свежий номер «Крымского вестника». Вдруг лицо Симонова вновь начало багроветь. Он уставился в газету и дрожащим указательным пальцем водил по строчкам.
— Вот! Вот он! Как же я раньше не заметил?
Поначалу даже нельзя было понять, о чем толкует Симонов, что он внезапно отыскал на страницах газеты, но когда он выкрикнул название канонерки «Терец», стало ясно, в статье была названа и фамилия ее командира.
— Михаил Ставраки! Михаил Ставраки. Он убил.
Симонов выдвинул ящик стола. Звякнуло стекло. Он торопливо опрокинул в рот налитый до половины стакан.
Этот разговор состоялся почти месяц назад, на третий день после возвращения из Севастополя, когда Александр, едва живой, в жару лежал за ширмой в комнате Владимира. Надо было найти врача, да не первого попавшегося, а лишь «своего» человека, который не сообщил бы градоначальнику, что в Ялте появился подозрительный больной. Помогли рабочие маслобойни — Александр успел сообщить Владимиру имена тех, к кому в Ялте можно обратиться за помощью. «Свой» доктор был маленьким лысым человечком, напоминающим озябшего воробья, с традиционным саквояжем в руках — тихий, немногословный, застенчивый. Он определил состояние пациента как очень тяжелое. Штык не задел легкое. Но крови было потеряно очень много. Протерев спиртом руки, доктор тут же обработал рану, прописал мазь, опийную настойку для утоления боли, усиленное питание, сказал, что будет заходить ежедневно и наотрез отказался от гонорара. Кроме самого доктора и рабочего маслобойни, его приведшего, о том, что в комнате Владимира лежит раненый, знали лишь Эдельвейкины. Витька совсем перестал ходить в реальное училище, частенько оставался дежурить у постели Александра, пока Владимир сидел в фотографии. Как-то раз, вечером, сдавая свою вахту у постели больного, Витька радостно сказал Владимиру:
— Уже не только стонет. Уже и говорит… Пить просил.
И действительно, с этого дня дела Александра пошли на поправку. Он понемногу начал пить бульон. Иногда открывал глаза. Но молчал.
Усиленное питание для больного — это деньги. И немалые. Владимир спешил закончить заказ для Зауэра. Но писать идиллическое море было трудно. К тому же силы уходили на другую работу.
Когда же Александр смог говорить и даже сидеть, подложив под спину подушки, они с Владимиром до полуночи читали принесенные доктором газеты.
Баррикадные бои в Москве… Новые и новые забастовки железнодорожников… Волнения в Кронштадте и Чите… Внезапно возникшая и просуществовавшая неделю Владивостокская республика. Тут было над чем задуматься: республика на территории империи! Она возникла после того, как стали возвращаться из японского плена бывшие защитники Порт-Артура. Восстать восстали, республику провозгласили, но, что делать дальше, толком не знали… Власти опять, как и в Севастополе, успели перебросить по железной дороге казаков и те воинские части, в которых были уверены. Волнения в Киеве… Нападения на помещичьи усадьбы в Полесье, на Черниговщине… Миллионы подданных императора вдруг перестали этого императора признавать и отказали ему в праве судить или миловать, издавать указы, манифесты и вообще говорить от имени России. Россия заговорила о себе сама.
Следствие по делу Петра Петровича Шмидта, его товарищей — кондуктора С. П. Частника, Н. Г. Антоненко и А. И. Гладкова — быстро шло к развязке. Военные власти спешили побыстрее предъявить им обвинительный акт. Детали следствия держались в тайне. Но газеты много об этом писали. И подчас трудно было определить, что правда, а что домыслы. Публиковалось и множество телеграмм и писем от рабочих, студентов, солдат и даже кадровых офицеров в поддержку П. П. Шмидта и его друзей с требованиями освободить заключенных. Но было так же очевидно, что власти решили довести суд до финала. И ни у кого не возникало сомнений, что финал будет кровавым.
— Одна беда, — говорил Александр. — Совершенно очевидная: наши выступления были разрозненными. В чем-то мы оказались неподготовленными. Наука на будущее.
Пришел маленький доктор со своим саквояжем. Он даже улыбнулся, увидев, что Александр оживленно беседует и жестикулирует.
— Вот и ладно! Вот и ладно! А я-то, признаться, сомневался. Но молодость и природа-матушка сильнее и мудрее нас, эскулапов. На этот раз, милостивый государь, косая вас миновала…
Кроме того, доктор сообщил, что полковник Думбадзе, произведенный в генералы, будет официально назначен градоначальником Ялты — поощрение за решительные действия в Севастополе. Одновременно он сохранит за собой и пост начальника охраны Ливадийского дворца. Другими словами, он становился полновластным хозяином всего Южного берега Крыма.
Когда доктор ушел, Александр позвал Владимира и показал ему исписанный мелким почерком с наклоном букв в левую сторону (что, как утверждают графологи, свидетельствует о мягкости характера) розовый листок для рецепта.
— Очередная микстура?
— Нет, посерьезнее. Читайте внимательно. На этот раз доктор принес нам ценные сведения. Выписки из доклада особого отдела департамента полиции товарищу министра внутренних дел о необходимости выделить Севастополь, Евпаторию и Ялту под надзор самостоятельного жандармского управления. Тут немало о нашей с вами Ялте. Думбадзе предстоит нелегкая работа.
— «По имеющимся в департаменте сведениям, — прочитал Владимир, — в гор. Ялте существуют и проявляют довольно энергичную деятельность две преступные организации: „Ялтинский комитет Таврического союза партии социал-революционеров“ и „Ялтинская организация Крымского союза Российской социал-демократической рабочей партии“… Последовало 21 донесение о распространении прокламаций упомянутых организаций и других, причем виновные обнаружены не были. На агентуру собственно в Ялте отпускается 600 руб. в год… Этого мало…»
— Что же, такое донесение нас может только радовать. Значит, департамент полиции мало что смыслит о положении дел в Крыму… Социал-революционеры со своей тактикой индивидуального террора, кроме вреда делу революции, ничего не принесут. Полиция так или иначе доберется до них очень скоро. А мы пока что, судя по донесению, действуем правильно и умело… Фраза «виновные обнаружены не были» — высшая оценка нашей работе.
…Вечером Владимир обещал Надежде прийти к яхт-клубу. Владимир соглашался на эти свидания потому, что иначе энергичная Надежда наверняка сама явилась бы к нему и обнаружила бы Александра да заодно увидела бы и картину, которую до поры до времени никому показывать не следовало.
Но об этой картине — особо. Он всю жизнь будет считать ее главной в своем творчестве, хотя позднее были написаны полотна и более техничные, и более сложные по композиции и колориту. На этот раз Владимир решил взять с собой на прогулку Витьку. Присутствие третьего при их встрече поможет уклониться от некоторых прямых вопросов Надежды. Тем более, что Александра теперь вполне можно было оставлять и одного.
Витька, узнав, что они идут вместе, принялся что-то засовывать в карманы.
— Н-да! — произнес Александр, наблюдая за сборами. — Увидала бы сейчас Надежда ваше лицо, навеки возненавидела бы.
— К тому близко.
И вот — Надежда. Стоит у фонарей напротив гостиницы «Франция». В такую неуютную погоду, когда море штормит и ветер не утихает, невольно ищешь света, тепла, чего-то, сотворенного руками человеческими, способного хоть отчасти противостоять стихии.
— Вы уже не рискуете выходить без сопровождающего?
— Я не сопровождающий! — вмешался Витька.
— А кто же ты?
— Я — Витька. Мы с дядей Володей дружим.
— Удобно, — сказала Надежда. — С вами дружат, за вас отвечают на вопросы. Где бы мне найти такого Витьку? Кстати, он к тому же путешественник. Вместе с господином Симоновым по утрам катается в горы.
— Никуда я не катаюсь. Вам показалось. Это были другой господин и другой мальчик.
— Значит, есть второй такой же Витька?
— Второго нет, — заявил Витька. — Я — один. Одинаковых людей не бывает. У всех даже отпечатки пальцев разные. А по утрам никуда я не катаюсь.
Надежда засмеялась:
— Пусть будет по-твоему. Вот уж: не верь глазам своим. Неуютно сегодня в мире. Этот ветер с посвистом и изматывающий душу шум моря… Существует ли на свете что-либо однообразнее, чем этот шум волн, скрежет гальки и кланяющиеся унылому морю кипарисы?
— Я воспринимаю море иначе. Оно ведь каждый день разное. Никогда не повторяется, как не повторяются линии на ладонях людских рук. Витя вам о ладошках все объяснил.
