Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими
А возможно, он раньше и вправду был учителем, но мы никогда об этом так и не узнали, хотя в нем было что-то от одомашненного Кожаного Чулка, но преобладал в нем все-таки обыватель. Впрочем, он излучал какую-то внушающую почтение ученость, правда, частенько он так высоко витал в облаках, что даже отец озабоченно покачивал головой.
- Он родился на сто пятьдесят лет позже, чем следовало, - говорил отец. - Этот тип людей давно уже вымер. Тип немецкого ученого старой завалки. Ты только послушай его рассуждения о змеях! Хочется послать к чертовой бабушке все специальные труды!
Увы, тут отец несколько преувеличивал, потому что как раз специалисты были о господине Крузовски не слишком высокого мнения, они отклоняли его работы, как замутненные излишними фантазиями, и потому он для них не существовал. Но кое-где с господином Крузовски все же считались, например, в занимавшихся сыворотками институтах, которые он регулярно снабжал змеиным ядом.
Нам нередко доводилось видеть, как он берет яд у своих змеи. Происходило это следующим образом.
Господин Крузовски высоко засучивал рукав, поднимал крышку одного из террариумов, осторожно совал туда руку и вытаскивал змею, держа ее за шею. Змея обвивалась вокруг его руки, шипела и разевала пасть, скаля свои ядовитые зубы. Господин Крузовски вставлял ей между челюстями стеклянную чашечку, змея впивалась в нее, и вот уже на стекле появлялись два крохотных золотисто-желтых пятнышка, это и был яд. Господин Крузовски, дружески ободряя змею, отправлял ее обратно и вытаскивал следующую.
Змеи часто его кусали. Но так как он обычно бывал в подпитии и к тому же у него всегда под рукой имелась противозмеиная сыворотка, то с ним никогда ничего серьезного не случалось.
Не лишено интереса и то, как господин Крузовски спал.
- Он годами тренировался, - говорил отец, - ведь он должен проснуться в том же самом положении, в котором заснул. То есть ночью он вообще не может шелохнуться.
- Господи! - воскликнул я. - Но почему?
- Из-за змей, - отвечал отец. - Разве не может случиться, что одна из них вдруг вырвется на волю? Ну, а поскольку змеи очень теплолюбивы, то, если рассуждать логически, они первым делом заползут в постель, особенно если она уже кем-то нагрета.
Однажды отец был свидетелем того, как в лесу черная гадюка укусила господина Крузовски в бедро.
- Она буквально прыгнула на него, - рассказывал отец, - хвать, и укусила. А он в виде исключения был трезв как стеклышко, до ближайшей деревни часа два ходьбы, и шприц с сывороткой он оставил дома. Так знаешь, что он сделал?
- Ну? - спросил я.
- Вырезал у себя место укуса, - сказал отец и откашлялся. - Всадил перочинный нож, повернул, и готово. А я чуть в обморок не хлопнулся. Потом он выпил, а дома заклеил рану лейкопластырем и забыл об этом.
И все же господину Крузовски не всегда удавалось так дешево отделаться. Когда мы навестили его в очередной новой квартире, на этот раз в мансарде, он, распространяя вокруг пары алкоголя, сидел у стола и светящимися акварельными красками размалевывал себе руку. Запястье его в диаметре было, наверно, сантиметров тридцать, что равняется примерно толщине среднего водосточного желоба, и отливало всеми цветами радуги.
- Укус песчаной гадюки, третья стадия, - блаженно прошептал господин Крузовски, макая кисточку в аквамарин. - Очень редкий случай, никогда еще так подробно не наблюдался.
Этот редкий случай едва не стоил ему жизни, поскольку господин Крузовски и не подумал обратиться в клинику, ведь не мог же он, кроме всего прочего, оставить своих змей без присмотра. Он разрисовал руку до конца, а потом пил до тех пор, пока не появились все признаки настоящего алкогольного отравления, и только тогда лег в постель.
Через два дня опухоль стала спадать, а на четвертый день господин Крузовски уже демонстрировал отцу свое новое приобретение. Речь идет о взрослой черной мамбе, это разновидность змеи длиной в тридцать три сантиметра и, пожалуй, самая опасная, какую только можно себе представить.
Господин Крузовски чрезвычайно ею гордился, целыми днями таскал ее повсюду в бумажном мешке и показывал каждому, кто хоть немножко интересовался ею. Между прочим, это была та самая черная мамба, которая вскоре втравила его в историю, окончившуюся денежным штрафом.
Собственно, господина Крузовски следовало посадить в тюрьму.
- Ладно, - сказал он в полиции, - тогда я возьму с собою всех моих змей.
Худо ли, хорошо ли, его приговорили только к денежному штрафу.
Дело было так.
Господин Крузовски договорился с отцом встретиться в кафе на Потсдамерплатц. Отец немного опоздал и пришел как раз, когда господина Крузовски уводили.
- Он был в своем переделанном купальном халате, - рассказывал. отец, и с бумажным мешком под мышкой.
"Минуточку, господин доктор, - крикнул он, - я сейчас вернусь!"
"Бога ради, старина, - говорю я, - что случилось?" . Но тут полицейские уже запихнули его в машину.
- Ничего, - сказал отец, - я - оптимист. Я сел и стал ждать. Кругом безумное волнение, доложу я тебе. Кельнеры так и снуют с ледяными компрессами и всякими каплями. На рояле лежит дама, которую пытаются привести в чувство - к счастью, небезуспешно. Пожилой господин заблудился в гардеробе, и, на мой взгляд, абсолютно безосновательно, благим матом взывает о помощи.
- Скажи же скорее, что случилось, - требовал я.
- А вот что. Господин Крузовски вошел и сдал в гардероб свой бумажный мешок и пальто. Гардеробщица взяла мешок и поставила в угол. Какое-то время он стоял спокойно, потом начал слегка раскачиваться, потом опрокинулся и медленно покатился к гардеробщице.
У той глаза полезли на. лоб. Она вскакивает на стул и начинает орать.
Является обер-кельнер.
"В чем дело, Анна?"
"Мешок!.. - хрипит Анна. - Мешок..."
"Ну и что ж такого?" - очень верно заметил обер-кельнер.
"Он шевелится".
"Погодите, Анна, сейчас мы все выясним".
И что же он делает, этот остолоп? Открывает мешок, и в ту же секунду...
- Рассуждая логически, - сказал я, - черная мамба выскочила и уползла в кафе?
- Именно так, - кивнул отец.
- Укусила кого-нибудь?
- Слава богу, нет. В результате только масса побитой посуды и, как я уже говорил, добрая дюжина глубоких обмороков.
- А господин Крузовски?
- Он читал газету, - отвечал отец, - и только удивился, с чего это вдруг все женщины, задрав юбки, повскакали на столы. Потом он ее увидел. Сложил газету и поймал.
Во время войны мы упустили господина Крузовски из виду. То есть я часто пытался выяснить, что с ним, но отец вдруг начинал смеяться, когда я о нем заговаривал. Самое лучшее было бы оставить его в покое.
- Послушай, - сказал я, - а если он в нас нуждается?
- Он в нас не нуждается, - ответил отец. Я очень взволновался, выходит, я совсем не знаю отца. Откуда ему это известно? Отец пожал плечами.
- Я чувствую.
- Чувствуешь! - закричал я. - Вечно ты со своими чувствами!
- Хорошо, - вздохнул отец, - я тебе расскажу.
- Значит... - сказал я, - ты о нем что-то знаешь?
- Я знаю все, - отвечал отец, - мне просто не хотелось бы пока тебе об этом говорить.
- Господи, но ведь он же не...
- Да, - сказал отец, - он покончил с собой.
- Как же это могло случиться! Ведь он всегда был так доволен жизнью?!
- Я тебе объясню: в дом попала бомба. И погибли все змеи в террариумах. Он был у меня вскоре после этого, ночью, ты уже спал.
"Не хотите ли проститься со мной, господин доктор?" - говорит он.
"Что с вами, господин Крузовски? - говорю я. - Вы - уезжаете? В такое время? Неужто они вас так просто выпустят?"
"Надо полагать", - говорит он.
- Вот, - сказал отец, - и в ту же ночь он это сделал.
- Ну и ну, - поразился я, - и все только из-за змей?
- Вот видишь, - сказал отец, - я так и знал, что ты еще не поймешь. Он долго сморкался, потом сказал: - Да, подумать только, из-за змей.
И РИХАРДА ТОЖЕ НЕТ В ЖИВЫХ
Редко нам удавалось заработать больше, чем в неделю перед выборами. Всех, кто брался распространять листовки, встречали с восторгом. Мы тогда все время слонялись перед большой типографией на Карл-Либкнехт-штрассе, где печатались все: и красные, и социал-демократы, и нацисты. Иногда уже во дворе начинались стычки, из-за чего сразу портилось множество листовок. Нам было безразлично, чьи листовки распространять, платили-то все одинаково грош за сотню.
Со временем мы стали хитрее. Получив пачку листовок от социал-демократов, мы брали еще одну у красных или у наци и совали людям в почтовые ящики сразу по две штуки.
Хайни сказал, что так, пожалуй, лучше - у людей появляется возможность сравнивать. А еще лучше, считал Хайни, совать в один ящик листовки сразу всех партий. Но это не получалось, больше двух сотен под мышками зараз не унесешь.
Противником Хайни оказался Рихард. У него были оттопыренные уши, и с виду он казался туповатым, но только с виду. Рихард заявил, что так не годится, нельзя работать на всех сразу, это уж слишком глупо. Рихард работал только на красных. Конечно, в результате он часто не получал и половины того, что зашибали мы. Но он на это плевать хотел.