Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Готфрид, отдавшись мыслям и заботам
О предстоящем приступе, велел
Заготовлять снаряды боевые;
Пустынник между тем к нему подходит
И речь такую держит с глазу на глаз
Торжественно и строго: «Государь,
Вооружаешь ты земные силы,
Но начинать не с этого ты должен.

О Небесах подумай, призови
На помощь рать небесную сначала:
Лишь с нею ты стяжать победу можешь.
Пусть с пением и в праздничных одеждах
Священники идут перед войсками;
Вы, главари священного похода,
Пример подайте воинам простым
И к подвигам следы им проложите».

Готфрид, вполне с благочестивым старцем
Согласный, говорит ему на это:
«Любимец смертный Неба, я намерен
Последовать совету твоему;
Пока с вождями толковать я буду,
Ты повидай епископов обоих,
Вильгельма с Адемаром, и втроем
Молитвенное шествие устройте».

Наутро, чуть восток побагровел,
Епископов и с ними всех церковных
Служителей пустынник собирает
В особом месте, Богу посвященном;
И в длинные из полотна одежды
Священники уже облачены,
Епископы же в митрах и уборах
Из шелка с золотым шитьем, по сану.

Пустынник открывает путь, держа
В руках то устрашающее знамя,
Что, как святыню, чтят и силы Неба;
Священники за ним двумя рядами,
Склонив смиренно головы и в гимнах
Всевышнему молитвы воссылая.
Епископы Вильгельм и Адемар
Процессию отдельно замыкают.

Потом идет Готфрид, а за Готфридом
Начальники попарно; напоследок
Отряды их в порядке боевом.
Так, общей верой связанные, вышли
Защитники ее из-за окопов
Во всеоружье доблести и мести.
Труба молчит, и в воздухе звучат
Одни благочестивые напевы.

К Отцу, и Сыну, и Святому Духу
Они взывают, к Троице, предвечно
Соединенной узами любви!
К Тебе, родившей Богочеловека
Пречистой Деве! К вам, бесплотной рати
Бессмертные вожди! К тебе, Креститель,
Омывшему Невинного водой,
Назначенной, чтоб мир омыть от скверны!

О помощи на поле брани молят
Тебя, что основал престол, откуда
Преемники твои, спасая нас,
Нам двери милосердья отворяют!
И вас, что проповедовали смертным
О Боге, смерть поправшем на земле,
И вас, что это чудо подтвердили,
И кровь и жизнь свою принесши в жертву!

«Явите милость нам и вы, что людям
К спасенью указали путь, и ты,
Любимица Христа, что всех счастливей
Себе избрать земной сумела жребий!
И вы, себя в затворничестве мирном
Лишь Господу обрекшие невесты,
И вы, великодушные сердца,
Презревшие и гнев и месть тиранов!» —

Так пели христиане. Их ряды
Растут в длину и ширину все больше,
И медленно к горе они подходят
С оливковою сенью на вершине
И с именем, что стало дорогим
Для всей вселенной; в стороне восточной
Она лежит и от Солима только
Отделена равниной Иосафата.

В равнинах, на холмах, во тьме пещер
Святые песни громко раздаются;
Отзывчивое эхо ловит их
И повторяет в сотнях отголосков.
Незримая гармония как будто
Ущелья и леса одушевляет:
И всюду Иисуса и Марии
Звучат победоносно имена.

Неверные с валов и стен своих
В безмолвном изумленье созерцают
Невиданное зрелище: дивятся
Они и шагу мерному, и пенью,
И пышности обрядов, и убранства.
И, наконец, кощунственные крики,
Вдруг вырвавшись из множества грудей,
Окрестность оглашают диким ревом.

Но эти богохульства, эти крики
Теряются в пространстве без следа,
Как птичьих голосов бесплодный щебет;
Напрасно рассекают стрелы воздух:
Достигнуть христиан они не могут.
Ничто уже не в силах ни смутить
Напевов чистых плавность, ни расстроить
Торжественного шествия порядок.

И вот сооружают на вершине
Горы алтарь, где совершиться жертва
Великая должна; лампады блещут
И золотом и светом с двух сторон.
Вильгельм переменяет облаченье
В благоговейной тишине; потом,
Возвысив голос, с самоосужденьем
Молитвы ко Всевышнему возносит.

Священники и воины-вожди
У алтаря колена преклоняют;
Войска стоят вдали, но глаз не сводят
С епископа. По окончанье службы
Вильгельм «изыдем с миром» говорит
И общее дает благословенье;
Исполненные доблестного пыла,
Войска в обратный двигаются путь.

Солдаты разбредаются по стану;
Готфрид же направляется к себе,
Сопутствуемый свитой многолюдной
До самой ставки. Там он, обернувшись,
Благодарит соратников за рвенье;
Потом вождей к столу он приглашает
И первое, почетнейшее, место
Предоставляет мудрому Раймунду.

С гостями после скромного обеда
Прощаясь, говорит хозяин: «Завтра,
Едва блеснет рассвета первый луч,
Должны уж быть вы к приступу готовы;
То будет день трудов великих, нынче ж
Мы отдохнем и сборами займемся.
Идите ваши силы подкрепить
И воинов воспламенить отвагу!»

Расходятся вожди к своим отрядам,
И вскоре уж военная труба
Вещает приказание по стану
Всем быть вооруженными наутро.
Работают, готовятся повсюду;
Но, наконец, ночная тьма приносит
И тишину и сон, и прекратить
Приходится работы поневоле.

Еще заря боролась в небе с ночью,
Еще не бороздил равнины вол,
Еще спала в листве зеленой птица,
И спал пастух, спало и стадо также;
Безмолвия ночного ни охотник,
Ни гончие еще не нарушали,
Когда трубы вдруг звуки раздаются
И потрясает воздух бранный клич.

Разносятся тотчас по стану крики:
«К оружию! К оружию!» Готфрид
Разбуженный встает; не надевает
Брони привычной он и не берет
Тяжелого щита: вооруженьем
Своим на пехотинца рядового
Походит он теперь; в таком-то виде
Его Раймунд внезапно застает.

Он проникает в замысел Готфрида
И спрашивает: «Где же, государь,
Твоя броня и все твои доспехи?
И почему полуоткрыто тело?
Я не могу одобрить, что желаешь
Ты в бой вступить, столь слабо защищенный:
Лишь слава заурядного бойца,
Как вижу я, тебя прельщает нынче?

Лишь этих домогаешься ты лавров?
Э, лучше предоставь уж их другим;
Пускай они своей рискуют жизнью,
Не столь полезной, как твоя, и ценной,
А ты возьми свое вооруженье
И хоть для нас себя побереги;
Душа похода нашего, в себе же
Таишь ты и залог успехов наших».

Раймунд умолк; Готфрид ему на это:
«Мой дорогой, мой благородный друг!
Когда Урбан, святой отец, в Клермоне
Меня мечом вот этим опоясал,
Отнюдь не обещал я Небесам,
Что на войне начальником лишь буду;
Я тайный дал еще обет при этом
И рядовым быть воином за веру.

Когда я разверну все наши силы
И все свершу, к чему обязан вождь,
Тогда отправлюсь я под эти стены,
Чтоб менее священный долг исполнить:
От этого Раймунд уже, конечно,
Не станет отговаривать меня.
Я жизнь свою вверяю Небу; сам же
О данных клятвах только буду помнить».

Сказал, и все французы как один
Его примеру следуют тотчас же;
И прочие воители за ними
Себя преображают в пехотинцев.
Неверные меж тем уже собрались
На стороне слабейшей укреплений,
Где стены загибаются на запад
И где их бьет свирепый Аквилон.

Спокойные за прочие места,
Самой уж защищенные природой,
Все силы, как свои, так и чужие,
Они сосредоточивают здесь.
Сюда спешат и старики и дети
И для работ, и для борьбы с судьбою;
Каменьями, смолой, стрелами, серой
Снабжают тех из них, кто посильней.

Снарядами, орудиями весь
Унизан вал: там страшным великаном
Султан с грозящим видом выступает;
Подалее черкес надменный виден,
Как бастион среди стенных зубцов.
Клоринда помещается на башне,
Откуда наблюдать ей осажденных,
Равно как осаждающих, удобно.

Колчан у ней подвешен за плечами;
Стрела дрожит в руке нетерпеливой,
И туго лук натянут: наготове,
Она живой лишь цели ожидает.
Так некогда, по верованьям древним,
Божественная ловчая Диана
Из облаков невидимо на землю
Пускала смертоносную стрелу.

Солима престарелый повелитель
К воротам от ворот перебегает:
Там новое орудие поставить,
Там часовых прибавить на посту;
Все видит он, за всем следит он зорко
И воинам внушает бодрость; тут же
Растерянные женщины спешат
В мечетях вознести мольбы пророку.

«О Магомет, – кричат они, – десница
Твоя да раздробит копье француза!
Срази под наши стены нечестивых
Врагов и поносителей твоих!»
Но царства тьмы и смерти вечной эти
Бесплодные мольбы не достигают.
Тем временем, знамена распустив,
Готфрид войска уж двигает на приступ.

Перед его глазами, в две колонны
Развертываясь, наискось к стенам
Солима направляется все войско;
В его ядре – машины, что скрывают
В себе и разрушение и смерть,
А конница в тылу охраной служит:
Волной по всей равнине разливаясь,
Она предупреждает нападенье.

И приступ начинается: со всех
Сторон летят и стрелы и каменья;
Из недр машин убийственных, как будто
На волю вырываясь из темницы,
На осажденных смерть сама летит.
Защитники валов иль погибают,
Иль в страхе разбегаются оттуда,
Где подобало им стоять оплотом.

В нетерпеливом рвенье христиане
Бегут и устремляются ко рву.
Одним ряды щитов, над головами
Сомкнутые, пока защитой служат;
Другие же от вражеских каменьев
Прикрытье за таранами находят:
И наконец, достигнув рва, они
Стараются скорей его засыпать.

Ров сух: нет ни воды на дне, ни грязи,
И вскоре он уж доверху засыпан
Фашинами, камнями и ветвями.
Тогда Алькаст неустрашимый вниз
Соскакивает первый и тотчас же
Прилаживает лестницу; не могут
Остановить его в пылу работы
Ни стрелы, ни кипящая смола.

Уж гордый гельветиец достигает
Зубцов стены: для сотен стрел служа
Мишенью, он пренебрегает ими;
Но падает на шлем его внезапно
Огромный камень, пущенный черкесом.
Удар хоть не смертелен, но Алькаста
Он оглушает так, что тот без чувств
Всей тяжестью в ров падает обратно.

И с яростной угрозой египтянин
Кричит: «Один упал, кто ж заменить
Его дерзнет? Что ж медлите вы, трусы?
Дорога вам проложена, влезайте!
Я жду вас и не прячусь. Прикрываться
Щитами и машинами напрасно
Вы будете; обречены вы здесь,
Как в логовищах звери, верной смерти».

Возмущены обидой христиане,
Но это их рассудка не темнит:
Заботливо себя оберегая
От стрел и всяких тяжестей, что сверху
На них летят, они в конце концов
Перед стеной таран ужасный ставят;
И уж дрожит твердыня от ударов
Окованных железом мощных бревен.

Неверные не дремлют в свой черед:
Десяток рук громадный камень катит;
Он падает и, с грохотом, каким
Горы сопровождается крушенье,
Щиты и шлемы вдребезги ломая,
Все сплющивает массою своею:
В кровавой груде смешаны останки
Оружия и человечьих тел.

Охваченные пылом, христиане
В открытую уже бросают вызов
Угрозам и опасностям. Одни
По лестницам взбираются на стену,
Другие подрывают основанье:
Твердыня начинает разрушаться,
И путь для осаждающих уже
Проложен через скважины развалин.

Все шире под ударами тарана
Становится отверстие в стене;
Какие только есть у осажденных,
Все средства применяются к защите.
Где действует губительно машина,
Они мешки подвешивают с шерстью,
И сила разрушительная в них,
Задерживаясь, будто утопает.

Клоринда между тем спустить успела
Семь раз уж тетиву свою; семь раз
Ее стрела уж рассекала воздух
И напивалась кровью христианской.
И не случайно жертвы амазонка
Себе в громаде войска выбирает:
Нет, головы прославленные только
Влекут к себе ее зловещий взор.

И первою стал жертвою ее
Наследник-королевич Альбиона:
Едва лишь из рядов он показался,
Как страшною стрелою был настигнут;
Она ему впилась глубоко в руку,
Хотя и защищенную металлом,
И, немощный, он покидает бой,
Дрожа от боли меньше, чем от гнева.

В страданьях вздох последний испускает
На гребне рва граф д'Амбуаз; Клотарий
На лестнице уже смертельно ранен;
В то самое мгновение, когда
Граф Фландрский сам орудует тараном,
Вдруг боль в руке он ощущает. Тщетно
Он силится извлечь стрелу из раны:
Пернатая засела прочно в ней.

Как зритель, Адемар неосторожный
Присутствует при бое: роковая
Стрела ему вонзается в лицо;
Подносит руку быстро он, чтоб вырвать
Стрелу долой, но уж летит вторая,
И уж к лицу пригвождена рука.
Он падает и утоляет жажду
Двух женских стрел епископскою кровью.

Отважный Паламед, зубцов стены
Достигнув, на нее заносит ногу;
Но в тот же миг Клоринда в правый глаз
Ему седьмой подарок посылает,
И, голову пронзив насквозь, выходит
Стрела через затылок вся в крови.
К подножию стены, его взманившей,
Летит назад он телом бездыханным.

Тем временем Готфрид уж порождает
Средь осажденных новую тревогу:
Страшнейшую из всех своих машин
Велит он подкатить к одним воротам.
То башня деревянная такой же,
Как стены, вышины; по сторонам
Оружие и воины в ней скрыты,
Внизу же к ней приделаны колеса.

И дротики и стрелы смертоносным
Дождем наружу сыплются из башни:
Похожая на судно, что стремится
Другое взять на абордаж, она
Старается к стене примкнуть вплотную;
Но, кольями и пиками ее
Встречая, осажденные упорно
Ей не дают к ним подкатиться близко.

От стрел темнеет воздух. Сарацины
Летят долой, как листья иль плоды,
Сбиваемые бурею; потери
Они несут сильней, чем христиане.
От бегства Сулейман неустрашимый
Удерживает тех лишь, кто храбрее;
Аргант, бревно из башни вырвав, им же
Отталкивает башню от стены.

Клоринда к ним подоспевает также,
Чтоб с ними все опасности делить.
Тем временем другие христиане,
И длинные и острые взяв косы,
Перерезают ими те веревки,
Что служат шерстяным мешкам поддержкой:
Тогда неприкрепленные мешки
Все валятся и обнажают стену.

Вся в трещинах, колеблется стена;
Готфрид, щитом прикрытый, к ней подходит
И видит Сулеймана, что поспешно
Спускается, чтоб защитить пролом;
Клоринда же и с ней черкес на тех же
Местах, где были раньше, остаются.
И пламя благородное в тот миг
Готфридово охватывает сердце.

И, к верному Сигьеру обернувшись,
Что лук его и щит не столь тяжелый
Несет за ним, он говорит: «Дай мне
Оружие полегче, я желаю
Через пролом ступить на стену первым;
Пришел мой час, пора и мне начать
И подвигом каким-нибудь блестящим
Явить свою отвагу в этой битве».

Едва сказал, как уж стрела летит
По воздуху к нему с зловещим свистом
И, впившись в ногу, нервы разрывает
Ему со страшной болью. О Клоринда,
Твоя рука разит, тебе и честь;
И если этот день для сарацинов
Не стал еще днем гибели и рабства,
Тебя они должны благодарить.

Герой, пренебрегая тяжкой раной,
Отнюдь не замедляет наступленья:
Он всходит на развалины стены
И воинов зовет вслед за собою;
Но каждый шаг ему трудней дается:
В конце концов от боли нестерпимой
Невольно подгибается нога,
И вынужден он прекратить атаку.

Он Гвельфа благородного к себе
Рукою подзывает. «Перед раной, —
Он говорит, – я немощен, как видишь;
На время заступи меня: вернусь
К тебе я скоро». С этими словами
Он на коня садится через силу,
Но отступленье скрыть ни от своих,
Ни от врагов ему не удается.

С ним и латинян счастье исчезает.
В неверных пробуждается отвага,
И окрыляет их надежда снова;
А в то же время смелость христиан
Опору под собой теряет быстро:
Не так уже стремителен их натиск,
Не так проворен меч в руках и даже
Как будто замирают звуки труб.

Вновь на валах являются отряды,
Которых страх опасности прогнал:
При виде ужасающей Клоринды
И женщины оружие хватают.
Бегут они, как фурии, туда же
И дротики и стрелы мечут сверху;
Чтоб стены отстоять, они готовы
И головы свои на них сложить.

Сам Гвельф, отважный Гвельф, повален наземь:
Судьба его избрала средь бойцов,
В него издалека направив камень.
Меж христиан все крепнет смертный ужас,
А меж неверных все слабеет он.
За Гвельфом вслед тотчас же и Раймунда
Удар такой же точно поражает,
И на земле он так же распростерт.

Не ведающий трепета Евстахий
Уже готов подняться изо рва;
Но в эти злополучные мгновенья
Ударов не наносят сарацины
Иных, как насмерть или с тяжкой раной.
Совсем уж опьяненный от успеха
И вдвое возгордившийся черкес
Обиды полный голос возвышает:

«Здесь не Антиохия вам, не ночь,
Что к воровским проделкам благосклонна;
Здесь ясный день, народ здесь пробужденный,
Иная здесь война, иные схватки.
И где ваш пыл, где алчность ваша, трусы?
Как баб, морит вас первая усталость;
Едва начать вам приступ удалось,
Уж вы его и прекратить готовы».

В нем ярость разгорается: пространство
Обширное, что он обороняет,
Как поприще для подвигов ему
Уж тесным кажется. Через обломки
Стены он устремляется наружу
И голосом кричит громоподобным:
«Вот, Сулейман, и место нам, и время
Явить перед врагами нашу мощь.

Удерживает что тебя? Чего
Боишься ты? За этими стенами
Иду искать я славы в чистом поле:
Иди за мной, коль смелости хватает».
Сказал; и вот уже наперегонку
В открытый бой спешат и тот и этот:
Один снедаем яростью, другой
Задет пришельца вызовом обидным.

Они на изумленных христиан
Нежданно нападают, колют, рубят,
Щиты и шлемы вдребезги разносят,
Перерубают лестницы, тараны
Ломая, опрокидывают наземь
И укрепленье новое взамен
Разрушенного вала воздвигают
Из мертвых тел, обломков и остатков.

Те воины, которых побуждала
Отвага одолеть твердыню вражью,
Уж более не льстят себя надеждой
Войти как победители в Солим.
Нет сил у них и защищаться даже,
И ярости безумной двух героев
Они в добычу отдают машины,
Как ни на что теперь не нужный хлам.

Соперники неистовые бурной
Свирепости своей препон не знают;
Зовут они себе на помощь пламя
И факелы горящие несут,
Осадную поджечь желая башню.
Так некогда изображали фурий,
Со змеями и факелами в мир
Из Тартара несущих истребленье.

Танкред бесстрашный видит наконец
Разгром, произведенный грозной парой,
И пламя, угрожающее башне.
Как вихрь он налетает на обоих:
Стремительная смелость заставляет
Их отступить, искать спасенья в бегстве
И ужас испытать самим такой же,
В какой они повергли христиан.

Пока, весы колебля, чередует
Удачи с неудачами судьба,
Готфрид в сопровожденье Балдуина
И верного Сигьера входит в ставку.
Спешат к нему друзья. Он в нетерпенье
Из мяса вынуть силится стрелу;
Но дерево ломается, и в ране
Железный наконечник остается.

Немедленно пустить он хочет в ход
Все средства, чтоб скорей извлечь железо;
Чтоб рану развернули острой сталью
И все ее исследовали складки.
Он говорит: «Верните в бой меня;
Я должен завершить его сегодня».
И, на копье всем телом опираясь,
Под нож он подставляет ногу смело.

И старец Эротим стал применять
К нему свое врачебное искусство:
Он изучил и свойства трав целебных,
И свойства вод, и их употребленье.
Любимец муз, он воспевал героев
И славные деянья их бессмертия:
Но все же больше склонен был к тому,
Чтоб силы возвращать недужным смертным.

Готфрид стоит недвижно с твердым взглядом,
Не помраченным болью; Эротим же,
По локоть руки обнажив, то травы
Прикладывает к ране, чтоб стрелу
Понудить выйти, то ножом покрепче
Старается ее прижать и вынуть:
Но все его усилия бесплодны,
Как бесполезны средства все его.

Стрела его стараний знать не хочет,
Судьба к его моленьям непреклонна;
А между тем, разбережая рану,
Доводит боль он до смертельных мук.
В конце концов тот ангел, что герою
В охрану дан, летит на гору Иду
И ясенец сбирает там, растенье
Целебное с пурпуровым цветком.

Природа указала диким козам
На средство благодетельной травы;
Они себе в ней исцеленье ищут,
Когда стрела вонзается в их тело
И разрывает мясо. Ангел эту
Траву приносит и рукой незримой
Выдавливает соки из нее
В ту воду, что припасена для раны.

Туда потом он прибавляет также
Святой струи лидийского фонтана
С душистой панацеей; старец воду
На рану льет, и вдруг стрела выходит:
Ни крови нет, ни боли; снова бодр
И свеж Готфрид. И восклицает лекарь:
«Не моему искусству ты обязан,
Не смертного рукой ты исцелен.

Я в этом чуде вижу помощь свыше,
К тебе слетел, бесспорно, ангел Божий;
Теперь свободен ты, бери свое
Оружие и возвращайся к славе».
Готфрид, пылая рвением, уже
Надел свою пурпуровую обувь,
Уже схватил копье и меч, и воздух
Уже на шлеме перьями колышет.

Сопутствуемый тысячным отрядом,
Он к городу идет; от тучи пыли,
Что поднимают воины с земли,
Темнеют небеса; дрожит земля.
Издалека героя примечают
И узнают враги: внезапный ужас
Охватывает их и леденит.
Готфридов голос трижды раздается.

От этих гордых звуков, этих криков,
Что призывают к битве, воскресает
Отвага в христианах, и они
К оставленным стенам спешат обратно;
Но Сулейман с черкесом уж засели
В развалинах, чтоб не пустить в пролом
С отрядом налетевшего Танкреда.

Готфрид, в броню закованный, подходит
И с видом, наводящим страх и трепет,
Молниеносный дротик, размахнувшись,
В черкеса вдруг бросает: и таран
Такую быстроту не мог придать бы.
Оружие летит, как вестник смерти,
С ужасным шумом, но Аргант бесстрашный
Спокойно щит уж держит наготове.

И щит пронзен, и латы; равнодушный
К царапине, Аргант Готфриду дротик
Назад шлет с криком: «Получи свое
Обратно!» Но герой, пригнувшись низко,
Удара избегает; дротик в глотку
Вонзается Сигьеру: умирая,
Являет радость преданный слуга,
Что спас своею смертью господина.

И в то же время камнем Сулейман
В вождя невстрийцев попадает метко;
Вокруг себя не раз перевернувшись,
Тот падает на землю бездыханным.
Готфрид, пылая мщением, хватает
Оружие его, бежит к стене,
Врывается в развалины, как буря,
И бой ведет лицом к лицу с врагами.

В ожесточенной схватке расточает
Удары он один страшней другого;
Но ночь, исподтишка подкравшись, землю
Окутывает темной пеленой:
Смиряющие тени, наконец,
Кладут предел смертельной распре смертных;
Приходится Готфриду завершить
Кровопролитный день и в стан вернуться.

Но, прежде чем уйти, велит туда
Перенести он раненых, а также
От ярости врагов, насколько можно,
Сберечь машин остатки и обломки;
Осадная же башня, этот ужас
Неверных, хоть повреждена немало,
Но держится еще и может снова
На гибель осажденным послужить.

Она катилась по полю и скоро
Была уж под защитою окопов;
Но как ветра и бури победив
И к пристани идя, вдруг судно на мель
Садится или гибнет на скале,
Как бездны и потоки одолевший
Шатается и падает нежданно
Совсем у дома конь изнеможенный,

Так на бок наклоняется вдруг башня,
С которой столько связано надежд:
Два колеса ломаются под нею
И, подгибаясь оба, заставляют
Ее в пути на воздухе повиснуть
И неизбежно быстро разрушаться;
Тотчас ее подхватывают, ставят
И держат в ожидании починки.

Желательно Готфриду, чтобы к утру
Она была приведена в порядок,
И страже, к ней приставленной, герой
Беречь ее приказывает строго;
Стук молотков, однако же, и крики
Работающих слышат с укреплений,
И сразу сотни факелов зажженных
Врагам работы тайну выдают.