Джуд Морган - Тень скорби
Ее спасла Эмили. Она погладила Шарлотту по руке, палец которой строго указывал на страницу, и сказала:
— Шарлотта, все в порядке. Я хочу это учить. Мне нравится.
Она перестала преподносить это как лекарство. Но возвращение к удовольствию тревожило ее. Рассказы и стихотворения пробирались на задние страницы тетрадок Эмили, Энн и… ее собственных. Шкатулка для письменных принадлежностей Брэнуэлла открывалась, чтобы обнаружить новые захватывающие и волнующие движения в нижнем мире, где Роуг и Заморна размежевывали новое королевство Ангрия, где бушевали конфликты, соперничество, любовь. По возвращении домой некому было воспротивиться этому: ни подруг, зовущих во внешний мир, ни мисс Вулер, подающей пример усердия и дисциплины. Теперь ей самой приходилось их олицетворять. Шарлотта стала еще больше избегать зеркал — настолько неистово пронзал ее взгляд отражения.
Нижний мир содрогался от великих потрясений, а Шарлотта устроила своего рода революцию в пасторском жилище: она пригласила погостить Элен.
Почва для этого беспрецедентного шага была подготовлена заранее. На выходных Шарлотта сама нанесла визиты — навестила шумное, бурлящее гнездо радикализма Мэри в Красном Доме и тихо поскрипывающую аристократичность Райдингов, — а это, в соответствии с правилами хорошего тона, означало, что следует ожидать ответного посещения. Тем не менее важнейшей вехой стала минута, когда папа и тетушка на торжественном конклаве за чашкой чая одобрили приглашение. Никто еще не гостил в пасторате, а потому потребовались горячие заверения, что папин нерушимый круг привычек не подвергнется никаким посягательствам.
Остальные приготовления Шарлотта пыталась взять на себя, насколько было в ее силах. Привычная для домашних стряпня Тэбби зиждилась на рьяной убежденности, что продукты нужно хорошенько проваривать, а потому Шарлотта невзначай намекнула, что не всех приводит в восторг клейкая картошка и овощи, прокипяченные до киселя. Тэбби, пожав плечами, заявила:
— Хотите нажить колики — дело ваше.
Что касается Брэнуэлла, то Шарлотта знала, что брат будет из кожи вон лезть, лишь бы Элен у них понравилось, и, скорее всего, единственной проблемой будет его утихомирить.
Однако ей необходимо было знать, как Эмили и Энн отнесутся к… А и правда, к кому? Посетительнице? Непрошеной гостье? Захватчице? Это почти, если не быть предельно точным, вопрос восклицания в сердцах: «Знаешь, я не люблю Элен так, как тебя!» Конечно, не так. Вероятно, думала Шарлотта, нет в мире разновидности любви, которая бы походила на ту, что связывает их. Как будто они выросли вместе на безлюдном острове, зная, в каком месте лагуны ожидать нападения крокодилов, и питаясь заморскими плодами на блюдах из пальмовых листьев.
Но любовь, будучи живой сущностью, не стоит на месте. Пока Шарлотта делала вылазку в мир, а Брэнуэлл, облачаясь в мантию возмужалости, посвящал время своим отдельным занятиям, Эмили и Энн еще больше сблизились. Это проявлялось даже внешне: одна рука проскальзывает под другую почти неосознанно; если одна садится на софу у окна, автоматически оставляется место для другой. Привычки, обычно свойственные близнецам, — и в то же время Эмили и Энн оставались очень обособленными, очень разными.
Раньше Брэнуэлл подшучивал над миниатюрностью Энн: накрывал ее макушку руками и оглашал комнату растерянным криком: «Но где же Энн?» Она по-прежнему была маленькой. И тихой — но не тягостно, думала Шарлотта: это была молчаливость наблюдателя, а не человека, вынашивающего мрачную мысль. Как-то раз, убирая на кухне, Тэбби забрала оттуда вазу нарциссов и переставила на каминную полку, и Энн, писавшая что-то за обеденным столом, подняла голову, встала, вышла в коридор и вернулась с опавшим бутоном в руках.
— Я знала, что раньше их было одиннадцать, — сказала она в ответ на взгляд Шарлотты.
— Ты считала?
— Нет, просто заметила.
У нее была легкая, сдержанная, очаровательная улыбка, молочная кожа и густые волосы цвета красного золота, как у Брэнуэлла, только со вкусом подправленные. Некоторых людей, размышляла Шарлотта, можно представить только такими, какие они в данный момент: они — гусеницы, их будущее «я» кроется за непредсказуемыми превращениями. Но в Энн видна была женщина, которой она станет: жена и мать, нежно и внимательно заботящаяся о детях с золотисто-каштановыми волосами и чистой кожей. Или же — и это более вероятно в нашем мире «женщин временного использования» — зависимая и горячо любимая тетушка, уносящая свою миловидность, окутанную запахом лаванды и шуршащими юбками, в безукоризненный средний возраст.
Энн с нетерпением ждала визита Элен.
— Я только очень надеюсь, что здесь ее не будут донимать сквозняки. У нас так ветрено. Ты ведь говорила, что Райдинги весьма надежно укрыты?
— Ах, она знает, чего ожидать, — ответила Шарлотта, заметив, какую кривую улыбку вызвали у Эмили эти мелкие тревоги. Но лишь гораздо позже, когда они укладывались спать, Эмили выплеснула это наружу.
— Надеюсь, — сказала она, забрасывая на кровать свои длинные ноги и руки, — что твоя подруга вообще ничего особенного не ожидает.
Такова манера Эмили. Она могла вдруг ответить на вопрос или закончить предложение, которое начали несколько часов назад, словно ее разум жил по другим часам, отличным от остальных. Шарлотта лежала рядом с сестрой и боролась со знанием, что, если у нее и были дурные предчувствия по поводу визита Элен, они касались Эмили.
Дело не в сумасбродных причудах, хотя было бы неплохо, если бы Эмили оставила привычку делиться утренней овсянкой с Хапугой, своим жутким терьером. Назовем их социальными помарками или, скорее, пробелами, которых Шарлотта не замечала, пока безвыездно жила дома. К примеру, их беседы. В Райдингах Шарлотте казалось, что ее молчаливость бросается в глаза. Она страдала от этого до тех пор, пока не осознала, что для непрерывного продолжения разговора требуется очень мало. Едва поднявшись с кровати, чтобы задуть последнюю свечу, вся родня принималась играть в словесную «веревочку»[26]. Если Мерси Нюссей замечала в саду трех сорок, она должна была рассказать об этом Саре, а Саре, в свою очередь, предстояло сообщить об этом Ричарду. Потом они будут вспоминать, что это означало в старой считалочке, призовут на помощь миссис Нюссей, и та выразит уверенность, что это означает «мальчик», что странно, поскольку Мерси убеждена, что это «золото», но в маминой правоте не сомневается — просто это странно, потому что она думала, что это «золото», разве нет? И Джордж соглашается, что это странно, определенно странно… Самое же главное в этих разговорах, что в них не вкладывают ни эмоций, ни веса, ни особого смысла. Брат Элен, Генри, который вернулся из Кембриджа и готовился принять духовный сан, достиг в этой игре самых выдающихся успехов. Входя в комнату, он уже говорил: «Ну-ну, гм, гм, так вот», — причем говорил так, будто это абсолютно уместно и свежо. Даже после сытного обеда он все еще неутомимо громыхал нескончаемыми «безусловно» и «совершенно верно». Как будто молчание было наготой и каждая секунда, приличия ради, должна была прикрываться словом.
Но Эмили не признавала подобных императивов. Она могла не разговаривать часами. В мире Райдингов это могло быть признаком обыкновенной застенчивости, что само по себе не плохо, как созвучие с надлежащей девичьей скромностью. Но Шарлотта знала, что с Эмили все иначе. Подобно позеру, застенчивый человек придает огромное значение тому, что о нем думают другие (о, как это знакомо Шарлотте). Эмили было абсолютно все равно. И когда Элен все-таки приехала в гости, Эмили упорно ни в чем себе не изменяла. К счастью, Элен была слишком хорошо воспитанна, чтобы отреагировать, когда весь первый день ее визита Эмили провела, вглядываясь в средней дальности пустоту и отвечая на робкие любезности лишь кивками и своего рода четверть-улыбкой, как толерантный человек отвечает на бормотание пьяного.
И очень характерно для Эмили, что в конце концов она прониклась к Элен теплыми чувствами. Тем вечером, перед сном, она повернулась к Шарлотте, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль, и спросила:
— Твоя подруга когда-нибудь говорит чепуху? Ты знаешь, о чем я, — настоящую чепуху.
— Нет, — искренне ответила Шарлотта, которую во все стороны дергали разные привязанности.
— Я так и думала, — решительно произнесла Эмили. И на следующий день, когда все они отправились бродить по вересковым болотам, Эмили помогала Элен выбирать самую ровную дорожку, а когда они переходили через ручей, заботилась, чтобы той было куда поставить ногу, что редко делалось для близорукой и нерасторопной Шарлотты.
И Шарлотту, вновь раздираемую привязанностями, живо интересовало, как все это поймет Элен. Что ж, таковы все мы: принимайте как есть, сказала бы Тэбби. С другой стороны, когда Элен наткнулась на одну из тайных рукописей Шарлотты (они тайные? ну да, вот вам и доказательство) и спросила, что это, та поспешно убрала бумаги с глаз долой и сказала, что так, ничего особенного. И папа — учтиво, но с присущим ему жестким, как орех, юмором — попотчевал Элен за завтраком мрачной историей об одном из своих прихожан, предупредив: «О покойном, моя дорогая мисс Нюссей, как вы вскоре поймете». Вдова продержала его тело в комнате наверху целую неделю и только потом сообщила о смерти. «У несчастной часто возникали поводы жаловаться на праздность мужа и его нежелание трудиться, а потому, хотя было очевидно, что фатальный удар наконец поразил его, женщина все равно хотела, выражаясь ее собственным народным слогом, “убедиться, что он не прикидывается”». А потом, когда они гуляли по пустошам и Энн с гордостью сказала: «Это место мы называем Встречей вод», — Шарлотта, к своему беспокойству, почувствовала, что смотрит сквозь две разные призмы. Да, оно так называется, это огромный остров в море их жизней, где говорилось о великом и незабываемом. С другой стороны, это всего лишь — как наверняка представляется Элен — место слияния парочки болотных ручейков, усыпанное пластинчатыми камнями и выделяющееся на фоне широкой полосы бесцветного торфа. Значит, все зависит от того, как ты это воспринимаешь? А что же тогда реально?
