Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман
Сидя за столиком в „гостиной“ с полупритушенным светом, он машинально перебирал записки читателей, зачем-то рассовывал их по карманам пиджака, в то время как душа его напоминала выгребную яму, переполненную нечистотами. Причем, и выкопал яму и наполнил ее содержимым своими руками лично он сам, Олег Зеленский: «Успех? Кому он нужен, если его не с кем разделить? Да и эфемерная штука, этот успех. Сегодня ты известен, популярен, а лет через десять о твоих „творениях“ будут помнить только некоторые специалисты по литературе. Прав был мудрый старец Зигмунд Фрейд, когда в своей работе „Будущность одной иллюзии“ предостерегал от чрезмерного поклонения культуре и искусству, считая их одной из форм массового невроза. Да и булгаковская фраза, что рукописи не горят, всего лишь, красивая аллегория. Горят, да еще как! Всю Александрийскую библиотеку спалили к чертовой матери за милую душу, второй том „Мертвых душ“ испепелен в печной топке.
Прожил в этой жизни гостем. Детей не оставил, родителей похоронил, лучшие друзья тоже уже на погосте, по-настоящему любимую женщину потерял бездарно и безвозвратно. Итог не слишком утешительный!»
Олег прекрасно отдавал отчет в том, что в своей жизни потерял последний шанс, который выпадает далеко не каждому; полюбить женщину по-настоящему — великая, редкостная удача! Надо еще и уметь любить, к тому же, а это тоже не всякому дано!
Он, казалось, нашел таки идеал, всегда смутно рисовавшийся в его воображении: целомудренная с остальными мужчинами и одновременно почти развратна в постели с ним, проста в быту, верна и надежна, умна, свежа и красива. Да, что там, красива! Прекрасна! И антропологический типаж Герли полностью соответствовал «стандартам» Зеленского.
Причем, полная, безоглядная раскрепощенность Герли в сексуальном плане, и Олег чувствовал это всем своим существом, шла не от ее внутренней распущенности и порочности натуры, а от страсти к нему. С другими мужчинами, он был в этом уверен абсолютно, она не позволила бы себе и десятой доли того, что происходило между ними.
В любви между мужчиной и женщиной не может быть никаких ограничений, если она не выставляется на показ или не следует, как подражание очередной дурацкой моде. Никто не в праве накладывать табу на интимные отношения мужчины и женщины или регламентировать их. Это их сугубо личное дело.
А то, напридумывали всякой ахинеи: соитие производить исключительно в целях продолжения рода — это один — два раза в год, что ли? Ну, спасибо, уважили, отцы-благодетели! Или позволительна только «миссионерская» поза, когда женщина лежит бревно бревном на спине, вперив скучающий взгляд в потолок. Остальное — грешно и предосудительно.
Кто додумался до таких «правил»? Олегу очень хотелась посмотреть в глаза этим изуверам-аскетам с мозгами набекрень, ханжеской душонкой и личиками скопцов. Не исключено, что подобные ограничения исходили от лиц, имевших совершенно иную сексуальную ориентацию, чем подавляющее большинство нормальных мужиков.
В любви все должно быть гармонично: и общие интересы, и единая цель, и чувство локтя, когда знаешь, что на друга или подругу можно положиться в любой ситуации, и интим, без которого все остальное — всего лишь проживание с родственником под одной крышей.
Медленно, с трудом, будто мучимый подагрой, Олег поднялся со стула, не спеша, обошел помещение «гостиной», гася последние выключатели, также медленно спустился по широкой лестнице со второго этажа, любезно распрощался с остававшимися в холле служителями библиотеки и шагнул в прохладу ночи, напоенной звоном цикад. Он побрел к центру, где жил, пешком, всем его существом владели безразличие и усталость. Шаркающая походка делала его похожим на старика.
Когда Олег, не замечая ничего вокруг, проходил мимо стоящего у кромки тротуара черного «джипа», лакированная дверца машины приоткрылась, и вкрадчивый знакомый голос позвал:
— Олег, садись.
Безропотно Зеленский сел рядом с Герлей, почти утонув в коже кресла.
— Домой? Или гульнем напоследок? — спросила Герля.
— Я не пью, домой. Да и устал я сегодня почему-то.
Когда они подъехали к дому Олега и «джип» притормозил у подъезда, он спросил:
— Любишь его?
— Нет, конечно. Но он такой забавный, и состоятельный, — добавила Герля.
— Воплощение Американской мечты?
Они немного помолчали. Внезапно Герля резко повернулась к Зеленскому, схватила его руками за лацканы пиджака и, прильнув всем телом, буквально впилась ему в рот своими истосковавшимися губами. Затрещали швы на одежде, полетели на пол салона оторванные пуговицы. У Олега кругом пошла голова, и он уже мало что соображал. Он чувствовал только почти забытый запах волос и тела Герли, нервную, пронизывающую дрожь, которую в народе называют лихоманкой, и острое физическое желание. Какое-то затмение нашло на обоих. Возможно, все свершилось бы в салоне «джипа», но Олег, вернув на мгновенье остатки рассудка, выдавил из себя:
— Может быть, нам подняться в квартиру?
Герля в знак согласия лишь мотнула растрепанной головой.
Они не заметили, как оказались в квартире Олега, забыв запереться на ключ. Не включая света, Герля с рычанием пантеры, стала срывать одежду с себя и с Зеленского, беспорядочно расшвыривая ее по всей комнате.
В постели пики взлетов чередовались периодами полного изнеможения. Они лежали, облитые горячим потом, тяжело и прерывисто дыша, почти не разговаривая друг с другом. Вскрики, бессвязное, горячечное бормотание вряд ли могли быть приняты за полноценное общение, но на разговоры просто не хватало сил и времени. Потом силы неведомо откуда опять приливали к ним, и все продолжалось вновь…
В полдень следующего дня опустошенный физически Олег бродил в халате по комнате, в которой царил полный раскардаш, курил, прихлебывая крепкий черный кофе, и думал. Скомканные простыни напоминали ему просевшие, неопрятные после зимы сугробы, предвестники весны. Предвестники были явной иллюзией в прямом и переносном смысле: ночная встреча с Герлюшей была последней, следовало полагать, что «весны» не предвиделось. Герля, ускользнула, как привидение, ранним утром, когда Олег еще крепко спал, поверженный безумием ночи. А была ли она вообще прошлой ночью у него в квартире? Может, это тоже иллюзия? Лишь темный длинный волос, прилипший к подушке, позволял надеяться, что все было явью.
В коридоре раздался звонок. На пороге стоял почтальон, который подал Зеленскому срочную телеграмму:
«Филадельфия отменяется категорически. Лавочница остается с тобой на „неперспективной территории“. Люблю, целую.
Твоя Герля».
Элиста, ноябрь, 2008 год
