Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Его домашние неприятности отнюдь не исчезли сами собой, а теперь еще он на время вынужден был оставить их без внимания. Последней каплей стал незапланированный визит лорда Холлингфорда, которого он встретил однажды утром в городке. Им многое нужно было сказать друг другу относительно нового научного открытия, со всеми подробностями которого лорд Холлингфорд был хорошо знаком, в то время как мистер Гибсон оставался в полном неведении, что пробудило в нем жгучий интерес. В конце концов лорд Холлингфорд вдруг заявил без обиняков:
– Гибсон, быть может, вы угостите меня обедом? Я позавтракал в семь часов утра и со всей этой беготней ужасно проголодался.
Мистер Гибсон был чрезвычайно рад оказать теплый прием такому человеку, как лорд Холлингфорд, которого он любил и уважал, а потому безо всяких возражений привел его к себе домой, чтобы угостить ранним обедом. К несчастью, кухарка, продолжая дуться на него за увольнение Бетии, позволила себе непунктуальность и небрежность. Преемница Бетии еще не была найдена, чтобы прислуживать им за столом. И хотя мистер Гибсон прекрасно понимал, что голодный лорд будет рад даже хлебу с сыром, холодной говядине и любому самому простому угощению, он не смог получить их ни к ленчу, ни к семейному обеду, ни вообще к какому-либо часу приема пищи, несмотря на все свои звонки и гнев, который он не осмелился выказать, дабы не смущать лорда Холлингфорда. Наконец обед был подан, но бедный хозяин увидел, что стол накрыт недостаточно аккуратно и чисто – жирные тарелки, мутные бокалы и скатерть, которая если и не выглядела откровенно грязной, то и назвать ее свежей язык бы не повернулся, поскольку она оказалась заляпанной и измятой. Мистера Гибсона это покоробило, ибо он мысленно сравнил этот стол с той изысканностью, с какой в доме его гостя подавали на фарфоре даже ломоть черного хлеба. Он не стал приносить извинения сразу же, но после обеда, уже на прощание, сказал:
– Сами видите, что такой человек, как я… вдовец, да еще и с дочерью, которая не всегда может быть дома, не имеет устоявшегося и надежно налаженного хозяйства, что позволило бы мне с пользой распоряжаться теми редкими минутами, какие я в нем провожу.
Он и словом не обмолвился о невкусной еде, которой угостились оба, хотя мысль об этом не давала ему покоя. О том же самом, очевидно, думал и лорд Холлингфорд, когда ответил:
– Вы совершенно правы. Но ведь такой человек, как вы, не должен забивать себе голову еще и домашними делами. Кто-то должен заниматься этим вместо вас. Сколько лет исполнилось мисс Гибсон?
– Семнадцать. Очень нелегкий возраст для девушки, выросшей без матери.
– Да, очень. У меня самого только мальчишки, но с девушкой вам приходится куда труднее. Прошу прощения, Гибсон, но мы с вами разговариваем как друзья. Вы никогда не думали о том, чтобы жениться вновь? Разумеется, это будет совсем не то, что первый брак, но если вы найдете приятную здравомыслящую женщину лет тридцати или около того, я действительно думаю, что вы поступите очень разумно, поручив ей ведение своего домашнего хозяйства, что позволит вам избежать дискомфорта или же простого беспокойства. Более того, она сможет ненавязчиво присматривать за вашей дочерью, помогая ей в щепетильных женских вопросах, в чем, по моему мнению, нуждаются все девушки в этом возрасте. Это деликатное дело, и вы должны извинить меня за то, что я заговорил с вами столь откровенно.
Мистер Гибсон не раз мысленно возвращался к этой теме, вспоминая совет от лорда Холлингфорда, но это был тот самый случай, когда на ум приходила поговорка: «Не стоит делить шкуру неубитого медведя». Где, скажите на милость, было взять «приятную, здравомыслящую женщину лет тридцати или около того»? Во всяком случае, на эту роль совершенно не годились ни мисс Браунинг, ни мисс Феба, ни мисс Гуденоу. Среди его сельских пациентов были представлены два отчетливо обозначенных класса: фермеры, чьи дети были необразованными и неутонченными; и сквайры, дочери которых вполне могли подумать, что весь мир катится в тартарары, если им предстоит выйти замуж за деревенского хирурга.
Но уже в тот самый день, когда мистер Гибсон нанес визит леди Камнор, он начал подумывать о том, что миссис Киркпатрик и есть его «медведь». Он уехал прочь, отпустив поводья, и думал больше о том, что ему известно о ней, а не о своих рецептах, какие должен был выписать, или о том, куда, собственно, держит путь. Он помнил ее как очень симпатичную мисс Клэр, гувернантку, заболевшую скарлатиной. Это случилось еще в те времена, когда была жива его жена, то есть очень давно, и он, подсчитывая, когда именно увидел ее впервые, не мог понять, как миссис Киркпатрик удается так молодо выглядеть. Затем он слышал, что она вышла замуж за младшего приходского священника, а буквально на следующий же день (по крайней мере так ему показалось, потому что продолжительности этого периода он не помнил) ему стало известно о его смерти. Мистер Гибсон знал, что, по слухам, с тех пор она подвизалась гувернанткой в различных семьях, но при этом оставалась любимицей семейства из Тауэрз, к которым, вне зависимости от их титулов, он испытывал глубочайшее уважение. Примерно год или два тому он также слышал, что она взялась опекать школу в Эшкомбе, небольшом городке неподалеку от еще одного поместья лорда Камнора, в том же самом графстве. Имение в Эшкомбе было больше, нежели то, что располагалось под Холлингфордом, но старый Манор-хаус и вполовину не был так хорош для проживания, как особняк в Тауэрз. Посему его передали мистеру Престону, земельному агенту участка в Эшкомбе, точно так же, как мистер Шипшенкс был поверенным милорда в Холлингфорде. В Манор-хаусе держали несколько комнат на случай непредвиденного визита кого-либо из членов семьи, но в остальном мистер Престон, привлекательный молодой человек, распоряжался им по своему усмотрению. Мистеру Гибсону было известно и о том, что у миссис Киркпатрик имеется один ребенок, дочь, примерно одного возраста с Молли. Разумеется, имущества у нее не было, а если и было, то совсем крошечное. Но зато сам он жил очень бережливо и имел надежные вложения на несколько тысяч фунтов; кроме того, его профессиональный доход был хорош и каждый год только увеличивался, а не уменьшался. Дойдя до этого момента в своих размышлениях, мистер Гибсон вдруг обнаружил, что уже подъехал к дому своего следующего пациента, и на время отбросил все мысли о матримониальных планах и миссис Киркпатрик. Днем он еще раз вспомнил с несомненным удовольствием те маленькие подробности, которые Молли рассказала ему о своем невольном заточении в Тауэрз пять или шесть лет тому, и тогда он еще подумал, что миссис Киркпатрик повела себя очень ласково и любезно с его маленькой девочкой. Итак, на этом вопрос завис в неопределенности, по крайней мере для него.
Леди Камнор действительно приболела, но не настолько серьезно, как полагала все эти дни сама, когда люди, ее окружавшие, не осмеливались послать за доктором. С большим облегчением она предоставила мистеру Гибсону право решать за нее, что она должна делать, что ей можно есть и пить, а чего избегать. Подобные решения ab extra[28] иногда приносят неизмеримое облегчение тем, кто имел привычку решать все вопросы самостоятельно, причем не только те, которые касаются их самих. Порой ослабление напряжения, которое несет с собой характер, претендующий на непогрешимость, способно творить поистине чудеса, возвращая таким людям здоровье. Миссис Киркпатрик в глубине души признавалась себе, что никогда еще ей не было так легко с леди Камнор, как после визита доктора. Они вдвоем с Брэдли возносили дифирамбы мистеру Гибсону, «который всегда так замечательно управляется с миледи».
Отчеты регулярно отправлялись милорду, но ему и дочерям было строго-настрого запрещено даже думать о приезде. Леди Камнор желала побыть слабой и беспомощной, выказывая неуверенность ума и тела, и не хотела, чтобы семья видела ее в такие минуты. Это состояние оказалось настолько непохожим на все предыдущие, что она подсознательно боялась уронить свой престиж, если ее увидят в таком положении. Иногда она сама писала ежедневные бюллетени, иногда поручала делать это Клэр, однако письма неизменно прочитывала сама. Послания, приходившие ей от дочерей, она тоже читала сама, время от времени передавая какую-либо часть их содержимого «нашей славной Клэр». Зато письма милорда мог читать кто угодно. Из его путаных выражений привязанности едва ли кто-нибудь мог узнать какие-либо семейные тайны. Но как-то раз миссис Киркпатрик наткнулась на одно предложение в письме милорда Камнора, которое она читала вслух его супруге. Слова эти бросились ей в глаза прежде, чем она дошла до самого предложения, и если бы она могла пропустить его, чтобы потом поразмыслить над ним на досуге, то непременно так и сделала бы. Впрочем, миледи была слишком умна, чтобы попасться на столь детскую уловку. По ее мнению, Клэр была «хорошим созданием, пусть и не слишком умным», но правда заключалась в том, что она не всегда могла быстро применить свои возможности, хотя пользовалась ими практически беспринципно.
