Уильям Голдинг - Воришка Мартин
Он и голос были единым целым. Оба знали, что кровь, истекавшая из старухи, – просто морская вода, а изрезанная крошащаяся плоть – всего лишь драный клеенчатый плащ.
Голос превратился в лепет, брань, пение, кашель и плевки, набор бессмысленных звуков. Он старался заполнить каждое мгновение, сдавленный, задыхающийся, но центр начинал ощущать себя отдельно, потому что звука уже не хватало. Рот плевался, исторгая лишь часть смысла.
– Все эти галлюцинации, видения, сны, весь этот бред – они настигнут тебя. А чего еще ждать безумцу? Явятся тебе на каменной скале, на настоящей скале, завладеют твоим вниманием, и ты станешь просто-напросто психом.
В тот же миг возникла галлюцинация. Он понял это раньше, чем увидел, потому что над расщелиной вдруг повис благоговейный ужас, обдаваемый молчаливыми брызгами.
Видение сидело на скале в конце расщелины – он заметил его сквозь мутное окошко. Он увидел расщелину целиком и побрел по воде, мертвенно ровной, когда шквал не стегал ее, разбрасывая пену. Подобравшись ближе, он поднял глаза – от сапог к коленям и дальше к лицу, остановившись на губах.
– Ты проекция моего собственного сознания. Но для меня ты точка внимания. Оставайся.
Губы едва дрогнули.
– Ты проекция моего же сознания.
Он фыркнул.
– Бесконечный круг… вокруг да около. Так может продолжаться до бесконечности.
– Тебе не надоело, Кристофер?
Он видел губы так же ясно, как слышал слова. В правом углу показалась капелька слюны.
– Такого бы я не смог придумать.
Глаз, ближайший к Наблюдательному посту, был налит кровью. Дальше, за скалой, краснела полоска заката, исчезая из виду. Поток брызг не прекращался. Можно смотреть либо на глаз, либо на закат – но не на оба одновременно. Он увидел нос, блестящий и коричневый, весь в порах. Разглядел на левой щеке каждую щетинку и подумал, что ее надо побрить. Ему никак не удавалось увидеть все лицо. Может, вспомнится позже. Лицо не шевелилось, оно никак не желало показываться целиком.
– Может, хватит?
– Чего?
– Жить. Держаться.
Одежда тоже расплывалась, пришлось изучать каждый предмет по отдельности. Клеенчатый плащ с оборванными пуговицами держится на одном ремне, под ним шерстяной пуловер с высоким горлом. Зюйдвестка сбилась на затылок. Руки лежат на коленях над гетрами. Сапоги – хорошие, блестящие от влаги, крепкие. Рядом с сапогами скала выглядела картонной декорацией, раскрашенным задником. Он наклонился, направив мутное окошко на сапог. Музыка и ветер стихли, осталась лишь черная блестящая резина.
– Об этом я пока не думал.
– Подумай.
– Какой смысл? Я сошел с ума.
– Расщелина тоже расколется.
Он попытался было рассмеяться в налитые кровью глаза, но услышал лишь лающие звуки.
– На шестой день он сотворил Бога. Тебе даны только мои слова. По своему образу и подобию сотворил он Его.
– Подумай.
Глаз сливался с закатом.
– Нет, не могу.
– Во что ты веришь?
Чернота сапог, угольная чернота, чернота подвала.
Вынужденный ответ:
– В нить моей жизни. В выживание!
– Любой ценой.
– Повтори.
– Любой ценой.
– И ты выжил.
– Это везение.
– Это неизбежность.
– Другие тоже хотели жить.
– Смотря насколько.
Он уронил завесу плоти и волос, вычеркнул сапоги. Прорычал:
– У меня есть право выжить любой ценой!
– Где это записано?
– Ничто не записано.
– Подумай.
Скала из картона, заслонившая неподвижные черные ноги, разозлила его.
– Не стану я думать! Я сам тебя создал, создам и небеса!
– Уже создал.
Он глянул вбок на бурлящую воду, потом вниз – на свои костлявые ноги. Ощутил дождь, брызги и ледяной холод, сдавивший плоть. Пробормотал:
– Ну и пусть. Ты сам наделил меня правом выбора и всю жизнь вел меня к этим страданиям – потому что это мой выбор. О, да! Я все понял! Что бы я в жизни ни делал, я в конце концов оказался бы на том же самом мостике в то же самое время и отдал бы тот же самый приказ, правильный или неправильный. Но если бы я выбрался из подвала по поверженным, опустошенным телам, сделал бы из них ступеньки и сбежал от тебя, ты бы все равно мучил меня? Пусть я их поглотил, но кто дал мне рот?
– Твоими словами не ответишь.
Яростный взгляд.
– Я подумал! Я предпочитаю боль и все остальное.
– Чему?
Он пришел в неистовство и замахнулся на черные сапоги.
– Черной молнии! Уходи! Убирайся!
Сдирая кожу на руках, он барахтался на залитой морем скале.
– Несчастный безумный моряк посреди океана…
Он вскарабкался вверх по Хай-стрит.
Ярись, реви, потоп!
Пусть будет ветер, дождь и град, потоки крови,
Шторма и смерчи…
Обежал по кругу Наблюдательный пост, спотыкаясь о камни.
Тайфуны, ураганы…
Свет ложился на море полосами, оттеняя горные кряжи и долины. Чудовищные валы прокладывали путь с востока на запад в торжественной процессии. Под их тяжкой поступью одинокая скала казалась соринкой, но жалкий клочок суши, не боясь утонуть, рвался вперед, ослепительно белыми вспышками выжигая себе дорогу. Скала Спасения, словно нос корабля, врезалась в волны. Густое облако водяной пыли стояло над полубаком, небесные залпы утюжили мостик, отшибая чувства и дыхание. Уцепившись за квадратную плиту, лежащую там, где прежде стояла старуха в серебряной маске, безумный всадник летел навстречу волнам и ветру. Снова заиграла далекая музыка, изо рта полились звуки:
– Быстрее! Быстрее!
Скала неслась вперед. Он пришпоривал ее пятками.
– Гони!
Каждая волна была событием. Качаясь и дрожа в сумрачном штормовом свете, водяные громады стремились вперед, и гребни их таинственно мерцали, отзываясь в мозгу вспышками маяка. Споткнувшись о скалу Спасения, волна вздымалась с яростным ревом, нависая над мелководьем. Скала выглядела крошечной оспинкой в гигантском пенистом водовороте, разевавшем над ней голодную пасть. Величественный гребень длиной в сотню ярдов взлетал и рушился, бросаясь на противника, словно целая армия.
– Быстрее!
Рука нащупала кружок на шнурке и вцепилась в него.
Рот закричал:
– Плевал я на твое сострадание!
За грохотом волн и неба послышался знакомый звук. Он был тише, чем море, музыка или голос, но центр его заметил, согнал тело с каменной плиты и запихнул в расщелину. Едва оно скрылось среди камней, как на западном горизонте мелькнуло черное щупальце молнии, и центр затолкал поглубже обрывки плоти и волос. Лопата вновь стукнула о жестяную коробку.
– Право руля! Я убью нас обоих. Врежусь в дерево твоей стороной, и от тебя останется мокрое место. Ничего нигде не записано!
Центр был умнее рта и знал, что делать: отправил тело к выбоине с водой, чтобы спрятать среди ила и кружащей пены. Выставив вперед руки, он упал плашмя и корчился на скале, как тюлень. Изо рта текла вода. Добравшись до илистой запруды, руки уперлись в преграду и сдвинули ее. Стук, скрежет, грохот падающих камней и воды. Глазам открылось безбрежное пространство волн и сумеречного штормового света. В грязной канаве, где прежде собиралась пресная вода, неподвижно лежало тело.
– Сумасшедший! Вот и доказательство!
Центр выволок тело из пещеры и послал туда, где прежде был Наблюдательный пост.
Ветви черной молнии раскинулись по всему небу. Грохот сотрясал воздух. Одна из ветвей упала в море, перечеркивая огромные волны, и осталась там. Море перестало двигаться, замерзло, превратилось в раскрашенную бумагу, разорванную черной линией. Там же была нарисована и скала. Раскрашенное море перекосилось, но в черную трещину, открывшуюся посередине, ничего не потекло. Трещина была окончательной, абсолютной, трижды реальной.
Центр не понял, швырнул он тело вниз или опрокинул мир. Скала оказалась прямо напротив лица, и он ударил по ней клешнями омара, проткнув насквозь. Скала повисла между клешнями.
Последняя молния ширилась. Звуков не было, ибо все звуки теперь потеряли смысл. Пропала музыка, и перекошенное рваное море было безмолвно.
Бормотание рта затихло.
Рта больше не было.
Центр еще сопротивлялся. Он позволил молнии вершить свое дело по законам этих небес. Глаз больше не было, но центр видел, что промежутки между ветвями молнии превратились в ничто. Страх и ярость центра выплеснулись наружу, хотя и рта больше не было. Без голоса и слов он выкрикнул в ничто:
– Насрать мне на твои небеса!
Черные отростки и щупальца пронизывали море. Кусок шторма оторвался, как мертвый лист, и зияющий провал соединил небо с морем. Часть горизонта исчезла. Отростки молний тянулись к застывшим в небе и на волнах рептилиям, те меняли очертания, съеживались, пытаясь увернуться, но тоже падали и исчезали. Полоса пустоты протянулась через скалу Спасения.
Центр изо всех сил вцепился в скалу. Скала была тверже скал, ярче и крепче, и клешням было больно сжимать ее.
Море перекосилось еще сильнее и исчезло. Отдельные части пропали незаметно, словно ушли в самих себя, пересохли, рассыпались, стерлись, как ошибка.
