Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2
В эту минуту к нему подбежал Санчо.
– О, господин! – вскричал он. – Ради Бога постарайтесь, ваша милость, чтобы той господин не дрался с этими львами. Если он на них нападет, они нас всех растерзают.
– Да что, – спросил гидальго, – твой господин помешанный что ли, что ты боишься, что он станет сражаться с дикими зверями?
– Он не помешанный, – ответил Санчо, – но чересчур отважный.
– Я уж позабочусь, чтоб он не был слишком отважен, – сказал гидальго. И, приблизившись к Дон-Кихоту, который настаивал, чтобы сторож открыл ему клетки, он сказал: – Господин рыцарь, странствующие рыцари должны предпринимать приключения, которые представляют какую-нибудь надежду на успех, а не такие, которые не сулят ничего. Отвага, доходящая до сумасбродства, может быть скорее названа безумием, чем храбростью. К тому же львы эти не идут против вас: они об этом и не помышляют. Это подарок его величеству, и вам не подобает задерживать их и препятствовать их путешествию.
– Полноте, господин гидальго, – возразил Дон-Кихот. – Занимайтесь своей послушной легавой собакой и своей смелой ищейкой, и не мешайтесь в чужие дела. Это касается меня одного, и мне лучше знать, ради меня или ради другого кого приехали господа львы. Потом, обратившись к сторожу, он прибавил: – Клянусь Богом, дон бездельник, что я пригвозжу вас копьем к этой повозке, если вы сейчас же не откроете клеток.
Возница, видя такую решимость этого вооруженного по-военному призрака, сказал:
– Позвольте мне, ваша милость, отпрячь моих мулов и увести их в укромное местечко, прежде чем львы разбегутся. Если они растерзают мулов, я погибший человек, потому что мулы и телега все мое добро.
– О, Фома неверный! – вскричал Дон-Кихот. – Слезай, пожалуй, и отпрягай мулов и делай, что хочешь; но ты сейчас увидишь, что напрасно трудился и мог бы не давать себе труда отпрягать мулов.
Возница соскочил с телеги и живо отпряг мулов, а сторож львов тем временем сказал:
– Будьте все свидетелями, что я против воли и насильно вынужден открыть клетки и выпустить львов. Предупреждаю, что этот господин будет отвечать за все беды и убытки, которые наделают львы, и за мое жалованье и всякие другие вознаграждения. Скорее попрячьтесь, господа, пока я еще не выпустил их, а мне они зла не сделают.
Гидальго еще раз попытался отговорить Дон-Кихота от этого безумного поступка, говоря, что браться за такое предприятие, значит испытывать Бога. Но Дон-Кихот только сказал на это, что сам знает, что делает.
– Берегитесь! – продолжал гидальго. – Я отлично знаю, что вы ошибаетесь.
– Ну, милостивый государь, – ответил Дон-Кихот, – если вы не желаете быть свидетелем того, что разыграется, по вашему мнению, в трагедию, то поторопитесь пришпорить свою кобылу и уезжайте в безопасное место.
Услыхав эти слова, Санчо подошел со слезами на глазах и стал в свою очередь умолять Дон-Кихота отказаться от этого предприятия, в сравнении с которым все прежние – и ветряные мельницы, и ужасное приключение с валяльными мельницами и все вообще подвиги, которые он совершил в своей жизни, – были сущей благодатью.
– Берегитесь, господин! – говорил Санчо. – Кто знает, может быть, здесь и нет колдовства или чего-нибудь в этом роде. Я видел через решетку и щели клетки когти настоящего льва, и я знаю, что такие когти могут быть только у льва величиной с гору.
– Полно! – ответил Дон-Кихот. – От страху он тебе покажется, пожалуй, величиной с полмира. Ступай, Санчо, оставь меня одного. Если я здесь умру, ты знаешь ваше условие: ты пойдешь к Дульцинее, а дальше ты сам знаешь.
Он прибавил еще несколько слов, которые отняли у Санчо всякую надежду, чтоб он отказался от своего сумасбродного решения.
Человек в зеленом охотно воспротивился бы этому; но его остановило неравенство его оружия с вооружением Дон-Кихота, и притом он считал невозможным затевать ссору с сумасшедшим, каким был в его глазах Дон-Кихот. А так как этот последний возобновил свои угрозы сторожу, то гидальго решился пришпорить свою кобылу, Санчо – осла, а возница – своих мулов, чтобы как можно более удалиться от телеги, прежде чем львы будут выпущены из клеток. Санчо уже оплакивал смерть своего господина, уверенный, что тот на этот раз лишится жизни в когтях льва. Он проклинал свою звезду, проклинал тот час, когда ему вздумалось опять поступить в услужение; но, несмотря на слезы и вопли, не забывал стегать осла то одной, то другой рукой, чтобы как можно более удалиться ото львов.
Сторож, видя, что удиравшие отъехали уже далеко, снова стал уговаривать и просить Дон-Кихота.
– Слышу, – отвечал Дон-Кихот, – но прошу превратить увещания: это потерянный труд, и вам лучше поторопиться исполнить мое требование.
Пока сторож открывал первую клетку, Дон-Кихот стал соображать, не лучше ли было бы сражаться пешим, чем верхом, и решил, что пешим действительно будет лучше, потому что Россинант может испугаться львов. Он соскакивает с коня, бросает копье, берет щит и вынимает меч, затем твердым шагом и с полным бесстрашием приближается в телеге и с замечательным мужеством останавливается перед ней, в глубине души поручая себя сперва Богу, затем своей Дульцинее.
Надо знать, что автор этой правдивой истории, дойдя до этого места, с восторгом восклицает: О храбрый, о невыразимо отважный Дон-Кихот Ламанчский! зеркало, в которое могут глядеться храбрецы всего света! новый Дон Мануэль Понсе де Леон, который был славой и честью испанских рыцарей! какими словами описать мне этот страшный подвиг? какими убедительными доводами сделать мне его правдоподобным для будущих веков? какие похвалы мне найти, которые были бы достойны и равны твоей славе, хотя бы это были преувеличения за преувеличениями? Ты пеший, ты один, ты бесстрашный, ты великодушный, с мечом в одной руке, – и не из тех острых мечей или шпаг, которые помечены собачкой,[56] – со щитом в другой руке, – и не из совершенно чистой и хорошей стали, – ты твердо ждешь двух ужаснейших львов, каких только питали африканские леса. О, пусть собственные твои подвиги говорят в твою похвалу, отважные Ламанчец! Что же касается меня, то я предоставляю их им самим, потому что у меня не хватает слов для их восхваления.
На этом автор кончает вышеприведенное восклицание и приступает к продолжению история. Когда сторож зверей, говорит он, увидал, что Дон-Кихот стал в воинственную позу, и что надо было выпустить льва-самца под страхом немилости сердитого и отважного рыцаря, он открыл настежь первую клетку, в которой, как уже сказано, находился этот лев, казавшийся неимоверных размеров и ужасный на вид. При этом зверь, прежде всего, завертелся в клетке, в которой лежал, затем вытянулся во весь рост, протянул лапу и выпустил когти. Потом он открыл пасть, медленно зевнул, и, высунув двухфутовый язык, потер себе им глаза и обмыл все лицо. После того он высунул голову из клетки и осмотрелся во все стороны главами, горевшими, как угольки. Дон-Кихот внимательно следил за ним, сгорая желанием, чтоб зверь бросился с телеги и сразился с ним, так как он был уверен, что изрубит его в куски.
Его безумие допускало такую возможность; великодушный лев, более учтивый, чем нахальный, не обратил ни малейшего внимания на ребячество и задор Дон-Кихота и, осмотревшись во все стороны, повернулся спиной, показал рыцарю свой зад и с замечательным хладнокровием снова улегся в клетке. Видя это, Дон-Кихот приказал сторожу взяться за палку и раздражить льва побоями, чтоб он вышел.
– Ну, этого я не сделаю, – ответил сторож, – потому что, если я его раздражу, он меня же первого и растерзает. Ваша милость можете удовольствоваться тем, что вы сделали: больше уж невозможно сделать по части храбрости, и вам не след еще раз испытывать судьбу. У льва дверь открыта; лев может выйти или остаться, и если он до сих пор не вышел, так уж совсем сегодня не выйдет. Но ваша милость выказали большую отвагу, а по-моему, ни один храбрец не может сделать больше, как вызвать своего противника и ожидать его для поединка. Если вызванный не приходит, так бесчестие падает на него, и тот, кто вовремя пришел на поединок, остается победителем.
– Да, это правда, – ответил Дон-Кихот. – Закрой дверь и дай мне свидетельство в наилучшей форме, какая тебе доступна, в том, что ты сейчас видел, а именно: что ты отпер клетку льва, что я его ждал, что он не вышел, что я еще подождал его, что он опять отказался выйти и что он снова улегся. Больше я ничего не обязан делать, прочь чары, и пусть Бог поможет рассудку, справедливости, истинному рыцарству, и запри двери, как я говорил, пока я дам сигнал беглецам, чтоб они вернулись и услышали о моем подвиге из собственных твоих уст.
Сторож не заставил себя долго просить, а Дон-Кихот, подняв на острие своего копья платок, которым он недавно обтирал с своего лица дождь от творога, стал звать не перестававших удирать и на каждом шагу оборачивавшихся гидальго и его товарищей по бегству. Санчо заметил сигнальный платок и вскричал:
