Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)
В конце года мы оба успешно сдали экзамены и превратились в имеющих соответствующую квалификацию врачей. Каллингворты куда-то пропали, и с тех пор я о них не слышал, поскольку гордость моего товарища не позволяла ему опуститься до написания писем. Его отец когда-то имел большую и весьма прибыльную практику на западе Шотландии, но несколько лет назад он умер. На основании услышанного, когда-то брошенного вскользь замечания я могу лишь предположить, что он мог отправиться на свою родину проверить, не сослужит ли ему там службу его фамилия. Я же, как ты помнишь из моего предыдущего письма, начал с того, что стал работать ассистентом при своем отце, но ты ведь знаешь, что его практика может принести в лучшем случае семьсот фунтов в год, а никакой надежды на ее дальнейшее развитие нет, так что нам с отцом этого не хватит, да и мои религиозные убеждения порой сильно раздражают старика. Мне кажется, что, по большому счету, все идет к тому, что мне будет лучше отойти от этого дела и заняться чем-то другим. Я подал заявки в несколько пароходных компаний и по меньшей мере в дюжину больниц разослал прошения о принятии на должность хирурга-практиканта, но, хоть эти места могут принести какую-нибудь жалкую сотню в год, конкурс на них такой, словно это пост генерал-губернатора Индии. Как правило, мои документы возвращаются ко мне без всяких комментариев, а это, надо сказать, прекрасно учит смирению. Конечно же, жить при матушке очень даже неплохо, да и мой младший братец Пол мне скучать не дает. Я учу его боксу, и видел бы ты, как он поднимает свои маленькие кулаки и отбивается правой. Сегодня вечером он заехал мне под челюсть, поэтому на ужин я попросил приготовить мне яйца-пашот{83}.
Все это подводит мой рассказ к дню сегодняшнему и к самым последним новостям. Этим утром я получил телеграмму от Каллингворта… Это после девяти месяцев гробового молчания. Отправлена она из Эйвонмута{84}, города, в котором он, по моим предположениям, и должен был обосноваться, и содержит всего несколько слов: «Приезжай немедленно. Ты мне срочно нужен. Каллингворт». Разумеется, я поеду завтра же первым поездом. Невозможно предугадать, что это значит, но где-то очень глубоко в душе я надеюсь, что Каллингворт начинает какое-то дело и хочет предложить мне стать партнером или что-нибудь в этом роде. Мне всегда казалось, что ему рано или поздно все же удастся реализовать какую-нибудь из своих задумок, и, разбогатев, он не забудет своего старого друга. Он ведь знает, что я хоть и не гений, но человек надежный, на которого можно всегда положиться. Все это я веду к тому, Берти, что завтра я встречусь с Каллингвортом и надеюсь, что наконец устроюсь в этой жизни. Я описал его в надежде на то, что у тебя появится интерес к тому, как сложится моя судьба в дальнейшем, чего, вероятнее всего, не произошло бы, если бы ты не знал, какой человек протягивает мне руку.
Вчера у меня был день рождения, мне исполнилось двадцать два. Двадцать два года вращаюсь я вокруг Солнца. И со всей серьезностью, без намека на шутовство, что называется положа руку на сердце, я хочу сказать, что в настоящее время я весьма смутно представляю себе, откуда я пришел, куда иду и для чего я здесь. И не потому, что не задаюсь этими вопросами или мне это безразлично. Я изучил основы нескольких религий, и все они поразили меня тем, какому жестокому насилию придется мне подвергнуть свой разум, если я захочу принять догмы любой из них. Мораль, содержащаяся в них, обычно совершенна. В той же степени, как совершенна и мораль английского общего права. Но теория создания, на которой она строится!.. Для меня самым поразительным, с чем я встречался за время своего недолгого пребывания на этой земле, является тот факт, что столько умнейших людей, глубоких философов, проницательных правоведов и людей, повидавших мир во всем его разнообразии, принимают на веру подобное объяснение самого явления существования жизни в тех ее формах, о которых знаем мы. Конечно, имея в противниках всех этих мудрецов, мое личное скромное мнение так и не осмелилось бы проклюнуться из глубин моего разума, если бы меня не наполняла храбростью уверенность не менее выдающихся правоведов и философов Древнего Рима и Греции в том, что у Юпитера было множество жен и что он был не прочь пропустить чашу-другую доброго вина.
Дорогой Берти, только не подумай, что я собираюсь поучать тебя или кого бы то ни было. Те, кто, подобно мне, требуют терпимости по отношению к себе, первые готовы проявлять терпимость по отношению к другим. Я всего лишь обозначаю свои личные убеждения, как уже много раз делал до этого, и ответ твой мне тоже уже известен. Разве могу я забыть, как ты строгим голосом говорил: «Просто верь!» Твое сознание позволяет тебе так говорить. Но мое отказывает мне в этом праве. Я слишком хорошо понимаю, что слепая вера является не добродетелью, а пороком. Это коза, которую загоняют в овечье стадо. Если человек намеренно закрывает глаза и отказывается пользоваться зрением, любой поймет, что это безнравственно и является насилием над природой. И тем не менее человеку этому со всех сторон советуют отказаться от куда более ценного органа восприятия, от разума, и запрещают пользоваться им для решения самого глубинного вопроса существования.
«Разум не поможет в этом деле», – возразишь ты. Но я отвечу, что говорить так – все равно что признавать поражение в битве, которая еще не была начата. Мне мой разум БУДЕТ помогать, а когда перестанет, тогда я уже смогу обходиться и без помощи.
Уже поздно, Берти, огонь в камине догорает, и мне становится холодно. Ты же, я в этом уверен, уже порядком утомлен моим многословием и ересью, так что я с тобой прощаюсь до следующего письма.
II
Дом, 10 апреля, 1881.
Что ж, дорогой мой Берти, и снова это я в твоем почтовом ящике. Еще не прошло и двух недель с того дня, когда я написал тебе то длиннющее письмо, но новостей у меня накопилось достаточно для очередного послания. Говорят, что искусство написания писем утрачено, но, если количество может искупить качество, ты должен признать, что за грехи твои достался тебе друг, который все еще хранит его.
Когда я писал тебе прошлый раз, я собирался ехать к Каллингворту в Эйвонмут, окрыленный надеждой на то, что он предложит мне место. Я должен рассказать, как прошла та поездка, но тут в два слова не уложишься.
Часть пути моим спутником был юный Лесли Данкен, которого ты, по-моему, должен знать. Он был достаточно любезен, чтобы предпочесть третий класс и мое общество первому классу и одиночеству. Тебе известно, что не так давно ему досталось дядюшкино наследство и что после первого экстаза он впал в тяжелейшую депрессию, вызванную тем фактом, что теперь он может иметь все, что его душа пожелает. Какими же нелепыми кажутся жизненные устремления, когда я думаю, что мне, человеку в достаточной степени счастливому и полному энтузиазма, предстоит бороться за то, что не принесло ни выгоды, ни счастья ему! Но все же, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в себе, целью моей является не накопление богатств, нет, мне всего лишь нужно иметь столько денег, сколько нужно для того, чтобы освободить свой разум от низменных забот и иметь возможность спокойно, не думая о хлебе насущном, развивать заложенные в себе таланты, ежели таковые, конечно же, имеются. Лично я человек настолько нетребовательный, что даже не могу представить себе, чем меня может прельстить богатство… Разумеется, кроме возможности иметь удовольствие помочь хорошему человеку или тратить деньги на другие подобные благородные дела. И почему людей почитают за благотворительность? Ведь это величайшее из удовольствий, которое могут принести гинеи. Недавно я подарил свои часы безработному школьному учителю (мелочи в карманах у меня не нашлось), и матушка моя долго ломала голову над тем, чего больше в моем поступке, безумия или благородства. Я мог бы с абсолютной уверенностью сказать ей, что ни первого, ни второго – это было своего рода эпикурейское{85} себялюбие с легким привкусом барства. Все равно мой хронометр не мог принести мне большей радости, чем то чувство спокойного удовлетворения, которое я испытал, когда этот человек показал мне закладную из ломбарда и сказал, что те тридцать шиллингов, которые он выручил, очень пригодились ему.
Лесли Данкен сошел в Карстерзе, и я остался один на один с бодрым седовласым католическим священником, сидевшим в своем уголке и что-то читавшим. У нас завязался очень оживленный разговор, который продолжался до самого Эйвонмута. Я даже так увлекся, что чуть было не проехал нужную мне остановку. Мне показалось, что отец Логен (так его звали) полностью соответствовал моему понятию о том, каким должен быть идеальный служитель алтаря: готовый на самопожертвование, чистый душой, относящийся к себе с долей иронии и наделенный изрядным чувством юмора. Он обладал всеми достоинствами и недостатками своего сословия, поскольку во взглядах своих был совершеннейшим ретроградом. Наш разговор о религии был жарким, и, похоже, развитие его теологии застопорилось где-то на уровне раннего плиоцена{86}. Если бы он разговаривал с кем-нибудь из паладинов Карла Великого{87}, они бы, наверное, жали друг другу руки после каждого предложения. Хотя он признавал это и считал достоинством. Для него это было постоянством. Если бы наши астрономы, изобретатели или законодатели были бы такими же постоянными, что было бы сейчас с нашей цивилизацией? Может быть, религия – единственная область мышления, которая не подвержена прогрессу и обречена всегда вписываться в рамки, обозначенные две тысячи лет назад? Неужели они не понимают, что человеческий мозг в своем развитии требует более широкого взгляда на эти вопросы? Недоразвитый мозг порождает недоразвитого Бога, а кто станет оспаривать то, что человеческий мозг пока еще развит менее чем наполовину? Настоящим священником может быть только мужчина или женщина с головой. Я имею в виду не шарообразный предмет с тонзурой…с тонзурой… – См. т. 4 наст. изд., комментарий на с. 410.} на макушке, а шестьдесят унций вещества внутри него, которые и являются истинным признаком избранности.
![Джек Вэнс - Глаза другого мира [Глаза верхнего мира, Глаза чужого мира]](/uploads/posts/books/66124/66124.jpg)