Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…
– Я думал, ты уже не придёшь! – с отчаяньем сказал ты.
– Милый мой, милый, прости, мой хороший, но я не виновата, правда, это всё проклятые очереди!
– Я знаю… – горестно выдохнул ты.
Очереди я ненавидела!! Очереди были для меня страданием. Стояла в этих длинных, орущих человеческих хвостах, сердце моё разрывалось от боли за моего ребёнка, и оставалось только молиться: «Пресвятая Богородица, побудь с моим мальчиком, пока я тут, покрой его своим молитвенным покровом, не оставляй его, Пресвятая Богородица! Ты ведь любишь его так же, как я…»
Зимой было особенно тяжело. Но летом и весной, когда ты мог играть на балконе, возиться с цветами, со своими посадками, тебе ждалось легче…
* * *
Ты остаёшься один спокойно. Когда я иду в магазин, или выхожу на улицу позвонить, ты порой даже не обращаешь на это внимание. Играешь себе, или читаешь… Ты читаешь с двух лет, и книги – твои лучшие друзья. И ты по-прежнему обожаешь Лютневую музыку. И Первый фортепьянный концерт Чайковского. И всё равно мне грустно, что приходится оставлять тебя одного.
Нет, никогда не забыть эти длиннющие, озябшие, приплясывающие на морозе очереди за гнилой картошкой…
Вообще очереди за всем! Очереди – это проклятие нашей жизни.
Я ненавидела очереди, ненавидела магазины!
Прости, сынок, прости меня, мой хороший, за такое неправильное устройство нашей жизни…
* * *
Впрочем, книжные магазины и магазины грампластинок я любила.
Я туда забегала каждый раз, получив гонорар за рецензии. Гонорар выдавали в бухгалтерии издательства «Советский писатель». Издательство рядом с Новым Арбатом, где находятся Московский Дом книги и большой магазин грампластинок «Мелодия». Обязательно привозила тебе что-нибудь новенькое. О, как ты радовался новым книгам и новой музыке!…
На оставшиеся деньги закупала на целый месяц пакеты с гречневой кашей. Ты так полюбил её в первые месяцы своей жизни, что без этой каши не мог жить. От чего угодно мог отказать, но от гречневой каши – никогда! Ты мог её есть три раза в день. Она была моим спасением, потому что против другой еды ты периодически бунтовал и ставил меня в тупик: чем же тебя кормить?? Того не хочешь, этого не хочешь.
– Свари мне гречневую кашу! – просил ты.
– Опять? Но ты уже ел её сегодня.
– Ну, люблю я её! Что я могу поделать? Я могу жить на одной гречневой каше. Мне ничего больше не надо.
Но настоящую гречневую кашу (а не пакетный порошок с сухим молоком), ты попробовал только лет в шесть. В магазинах в те годы гречки не было – это был дефицит. Её выдавали перед праздниками (Новым годом, 8 марта, Ноябрьскими) в продуктовых наборах на предприятиях и в конторах. В этих наборах обычно были: курица, пачка сливочного масла, килограмм гречки, пачка «Юбилейного» печенья, коробочка рижских шпрот и индийский чай со слоном. Страна ликовала и оттягивалась, получая эти вкусности. Но тем, которые работали (как я), не в штате, продуктовые наборчики не полагались. Поэтому натуральную гречку ты попробовал в весьма зрелом возрасте. Кто-то нам подарил пакет гречки, я сварила, и ты весьма удивился, что эта коричнево-синеватого цвета «крупинчатая» каша – тоже гречка. Но ты полюбил и эту. Гречневая ты моя душа!
* * *
А ещё (кроме гречневой каши) ты обожал бананы! Но бананы ты ел только раз в год, и то – не каждый год. А если повезёт.
Где-то в конце лета вся Москва на какую-то неделю желтела… В город привозили бананы! Их продавали на улицах с лотков, к этим лоткам выстраивались гигантские очереди… Ты очень любил бананы! Ты готов был стоять вместе со мной в томительных, сладко пахнущих очередях… Счастливчики, уже получившие свой килограмм, поедали их тут же. Урны были переполнены банановыми шкурками, шкурки, солнечно желтея, живописно валялись везде и повсюду… В городе пахло сладко, нежно и волнующе – далёкими, сказочными банановыми странами…
А потом банановая неделя кончалась. И сладкий аромат с улиц быстро выветривался. И вновь пахло плохим бензином…
* * *
Да, а ещё ты любил глазированные сырки! (Что это меня на продуктовую тематику потянуло? Наверное, чтобы вспомнить, как оно было, и получше ценить то, что сейчас.)
К сожалению, в магазинах это лакомство в годы твоего детства не продавалось. Но моя сестра Маришка, которая работала в издательстве, покупала их для тебя в своём издательском буфете. И изредка приносила их тебе. Больше двух в одни руки не давали. И ты никак не мог насытиться этой вкуснятиной.
– Маришка, а каким тиражом издают у тебя на работе эти вкусные сырочки?- спрашивал ты.
* * *
А на самый остаток гонорара я покупала себе пшено и кофе.
Пшено – потому что это была самая дешёвая крупа. И я много лет ела только пшённую кашу. А кофе – потому что я работала по ночам. Все эти годы я спала часа по четыре, не больше. Без кофе я бы не продержалась так долго. Чтобы не заснуть, я пила очень крепкий кофе. А когда глаза и извилины в мозгу начинали слипаться, нюхала баночку с ментолом. Эта баночка была средством от насморка, от заложенности в носу. Но она хорошо действовала и при заложенности в мозгах. Сильный, резкий запах ударял в голову и на какое-то время сдувал сон.
Антошка, попробовав как-то пшённую кашу, сказал скептически:
– И как ты можешь есть эту гадость?
– Во-первых, вовсе не гадость. Каша как каша. А во-вторых, я заметила: не очень вкусная еда быстрее утоляет голод.
– Почему?
– Не знаю. Но вкусных вещей можно съесть сколько угодно, а обычных – ровно столько, чтобы не чувствовать голода.
– Всё ж таки хочется иногда вкусненького…
– Это потому, что ты – ребёнок. А я к еде равнодушна. Однажды мой друг Гавр спросил меня: «Ты какую еду любишь?» Он хотел угостить меня чем-нибудь. А я сказала: «Я еду ненавижу!» Так что я ем пшённую кашу без всяких страданий. Хотелось бы научиться совсем не есть.
* * *
Но если у меня не получалось приехать за гонораром в день выплаты (а причина была одна: если ты был болен, и я не могла тебя оставить одного дома, и везти с собой на метро тоже не могла), то гонорар можно было получить только через месяц.
Оставались алименты. И почему-то эти копеечные алименты иногда где-то терялись. Как-то с большим скрипом они до нас доходили. Приходим с Антошей в очередной раз в сберкассу, а нам опять говорят: «На вашем счету ничего нет». А брать в долг я не любила. Просто не видела в этом смысла. Ведь потом надо будет отдавать! И денег опять не будет. Лучше уж перетерпеть…
Начинались поиски по всем карманам курток и пальто завалявшихся там копеек: чтобы насобирать на четвертушку хлеба. (Я радовалась, что хотя бы каша у тебя есть!) А когда и копеек на хлеб уже не было, оставались только крошки из хлебницы. Да, было и так… К счастью, не часто.
Но ни за что, ни при каких условиях я бы не попросила денег у мамы. После одного случая, когда она упрекнула меня, что слишком много потратила на меня за время моего детства… Да ладно! не хочется вспоминать. После чего я сказала себе: буду умирать от голода, но денег у мамы не попрошу.
* * *
– Вас тут работа ждёт, а вы всё не едете, – сказал Борис Глебович, когда я, наконец, появилась в Литконсультации.
– У меня денег не было на метро. Чтобы приехать.
– Ну, вы бы послали мне телеграмму, и я бы вам выслал, или привёз.
– Но у меня и на телеграмму не было денег! Вообще не было. Ни копейки.
– Как же вы жили?
– Антоша на своей любимой гречневой каше.
– А вы?
– Попоститься никогда не вредно.
* * *
И при этом мне хотелось, чтобы ты относился к деньгам легко.
Поэтому, когда деньги были, я с лёгкостью их тратила. Ни разу не сказала тебе: «Не будем мы покупать эту книгу, или новый конструктор, лучше съэкономим денежки». Нет, лучше пусть будут новые книги и конструкторы! Денежки нужны, чтобы от них был смысл и радость. А не просто сами по себе.
А когда денег не было – мы с тобой не отчаивались, не злилась на весь мир и не причитали. Если их сейчас нет – значит, они скоро будут.
Кстати, мы с тобой обожали делать подарки! «Подарки» – это была ещё одна статья наших расходов, причём – очень важная. Мы любили дарить что-нибудь нашим бабушкам, нашим соседям и друзьям. Что-нибудь недорогое, но приятное. Бабушкам – что-нибудь на кухню, разные предметы обихода, что особо ценят женщины, в особенности – бабушки. Всегда выбирали подарки вместе, и я прислушивалась к тебе. К Каптеревым я не приходила без цветов. Борис Глебович одаривал нас пластинками, и мы ему тоже дарили пластинки. А когда ему исполнилось шестьдесят лет, мы с тобой решили подарить ему маленький кактус с огромным, готовым распуститься, бутоном… Это ты выбрал этот кактус, потому что знал, что Борис Глебович очень любит цветы. А ещё мы подарили нашему доброму другу целую охапку белых гвоздик! Он говорил потом, что наши гвоздики стояли у него на столе целый месяц…
