Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)
Они поспели как раз вовремя, потому что над баррикадой уже сверкал густой лес штыков.
Рослые солдаты муниципальной гвардии пробирались через заграждения один за другим, карабкаясь по омнибусу или протискиваясь сквозь оставленную лазейку, и напирали на мальчугана, который, хотя и отступал, но не бежал.
Минута была критическая. Этот натиск походил на первый страшный напор наводнения, когда поток поднимается выше уровня плотины и вода начинает хлестать через нее. Еще одно мгновение – и баррикада будет взята.
– Ко мне! – крикнул Гаврош.
Солдат, самый рослый из всех, настоящий исполин, шел прямо на Гавроша со штыком наперевес. Мальчик взял в свои слабые руки тяжелое ружье Жавера, прицелился в великана и спустил курок, но выстрела не последовало; очевидно, ружье не было заряжено. Верзила солдат расхохотался и занес штык над ребенком.
Но прежде, чем острие штыка коснулось Гавроша, ружье вывалилось из рук солдата, внезапно пораженного чьей-то пулей прямо в лоб; грузное тело великана тяжело рухнуло в грязь.
Выстрелы и стоны раненых товарищей заставили нападающих энергичнее идти на приступ; на гребне баррикады появилось множество солдат муниципальной и национальной гвардии и пехотинцев с ружьями наготове. Они заняли две трети баррикады, но пока еще не забирались внутрь ее, точно опасались попасть в какую-нибудь непредвиденную западню. Они заглядывали вниз, как в темное логовище льва, и держались так, что только половина их туловища выставлялась из-за вершины баррикады; свет одинокого факела освещал только их штыки, мохнатые шапки и раздраженные лица.
Захваченные отчасти врасплох, но не устрашенные, мятежники тут же оправились и собрались с духом. Анжольрас крикнул: «Удержитесь; не стреляйте зря!» В суматохе люди действительно могли попасть друг в друга вместо неприятеля.
Большинство защитников баррикады засели у окон залы и мансарды кабака и господствовали оттуда над нападающими. Самые же неустрашимые гордо прислонились к стенам домов в глубине улицы и, таким образом, совершенно открытые, подставляли свою грудь под выстрелы гвардейцев и пехотинцев, унизывавших баррикаду. Солдаты действовали без торопливости, с той грозной и спокойной медленностью, которая всегда предшествует серьезной схватке.
Обе враждовавшие стороны находились одна от другой на таком близком расстоянии, что свободно могли бы переговариваться.
Когда дело дошло до того момента, когда огонь мог вспыхнуть от малейшей искры, офицер, в густых эполетах и со значком на шее, протянул вперед шпагу и крикнул:
– Долой оружие!
– Пли! – скомандовал в ответ Анжольрас.
Такая же команда последовала и со стороны нападающих.
Выстрелы грянули одновременно с обеих сторон; вся баррикада заволоклась облаками едкого, удушливого дыма; послышались глухие стоны умирающих и раненых.
Когда дым рассеялся, уцелевшие противники оказались на своих местах и поспешно заряжали ружья.
Вдруг раздался громкий голос:
– Прочь! Или я взорву баррикаду!
Все обернулись на этот голос. Этот голос принадлежал молодому революционеру Мариусу.
Молодой человек вошел в нижнюю залу кабака, взял там бочонок с порохом, затем, пользуясь царившей в ограде баррикады туманною мглою, усиленной пороховым дымом, проскользнул вдоль баррикады до той каменной клетки, в которой стоял факел. Сорвать факел, поставить на его место бочонок с порохом и вышибить камнем дно бочонка, которое с какой-то страшной покорностью проломилось мгновенно, – все это было для Мариуса делом, на которое ему понадобилось ровно столько времени, сколько нужно на то, чтобы нагнуться и вновь выпрямиться.
Нападающие, скучившиеся в другом конце баррикады, в оцепенении смотрели на молодого человека, который, с горящим факелом в руке и выражением дикой решимости на гордом лице, спокойно стоял на камнях.
Приблизив пламя факела к той зловещей куче обломков, посреди которой виднелся страшный бочонок с порохом, он и произнес ужасные слова:
– Прочь! Или я взорву баррикаду!
– Взорвешь баррикаду? Но вместе с нею и сам полетишь в воздух, – крикнул один из нападающих.
– Я знаю это, – спокойно ответил Мариус. – Вот, смотри.
И он поднес факел к пороху. Через минуту на баррикаде никого не было. Нападающие, оставив на месте своих убитых и раненых, в беспорядке, как попало отхлынули назад, на конец улицы, и снова затерялись во мраке ночи.
Свет быстро увеличивался. Но нигде еще не открывали ни одного окна, нигде не отворяли дверей; это была заря, но не пробуждение. На углу улицы Шанврери, против баррикады, уже не стояло войск, как мы уже говорили раньше; она казалась свободной и развертывалась перед глазами прохожих во всем своем зловещем спокойствии. Улица Сен-Дени была нема, как аллея сфинксов в древних Фивах. На перекрестках, освещенных утренними лучами, не видно было ни одного живого существа. Ничего не может быть печальнее, как вид пустынных улиц при ярком свете.
Но если ничего не было видно, то было слышно. На недалеком расстоянии происходило какое-то таинственное движение. Критический момент, очевидно, приближался. Как и накануне вечером, часовые вернулись обратно к своим товарищам, и на этот раз уже все.
Баррикада казалась теперь сильнее, чем во время первой атаки. После ухода пятерых избранников ее сделали еще выше.
Основываясь на донесении патруля, охранявшего доступ со стороны рынка, Анжольрас, из опасения быть захваченным с тыла, сделал очень важное распоряжение. Он приказал загородить бывший до сих пор свободным переулок Мондетур. Для этого разобрали мостовую против нескольких домов. Благодаря этому баррикада, обнесенная стеною с трех сторон – спереди у нее была улица Шанврери, налево – улица Синь и Птиг-Трюандери и направо – переулок Мондетур, – казалась почти неприступной, хотя и защитники ее, в свою очередь, оказывались как бы замурованными. У нее было три фронта, но зато из нее не было ни одного выхода.
– Наша крепость – точно мышеловка, – заметил со смехом Курфеврак.
Анжольрас приказал свалить в кучу у двери кабачка штук тридцать булыжных камней.
С той стороны, откуда должна была начаться атака, до такой степени было тихо, что Анжольрас приказал всем стать по местам.
Трудно представить себе что-нибудь любопытнее баррикады, приготовляющейся к отражению приступа. Каждый сам выбирает себе место, точно публика в ожидании предстоящего зрелища. Один становится у стены, другой облакачивается о выступ, третий, наоборот, старается укрыться. Кое-кто устраивает себе даже сиденье из булыжника. Тут выдался угол стены, который мешает, и от него уходят; тут, наоборот, выступ, который может служить защитой, и за ним прячутся.
Как только начальник скомандовал войскам готовиться к бою, хождение туда и сюда по баррикаде моментально прекратилось; никто уже не переходил с одного места на другое; разговоры тоже прекратились; мятежники, беседовавшие по двое или группами, разошлись по своим местам; все умы сосредоточились на одном – на ожидании атаки. Пока еще не наступила опасность, на баррикаде царил хаос, а в минуту опасности – дисциплина. Сознание опасности устраивает порядок.
Как и накануне вечером, все внимание сосредоточивал на себе, можно даже сказать, приковывал к себе конец улицы, теперь уже весь освещенный и хорошо видимый.
Ждать пришлось недолго. Шум ясно доносился со стороны Сен-Ле, но этот шум не имел ничего общего с тем, который предшествовал первой атаке. Слышался грохот окованных железом колес, гул от передвижения какой-то тяжелой массы, резкий, звенящий звук меди, точно прыгающий по мостовой, – словом, тот грозный шум, который служит предвестником приближающегося чудовища, состоящего из железа и меди. Чувствовалось, как дрожала самая почва этих тихих улиц, которые проектировались и прокладывались, как пути, необходимые для общего блага и в интересах прогресса, а вовсе не за тем, чтобы по ним грохотали колеса орудий истребления.
Устремленные на конец улицы взоры защитников баррикады сурово нахмурились.
На улице показалась пушка.
– Пли! – скомандовал Анжольрас.
С баррикады грянул залп; облако дыма заволокло и скрыло от глаз и пушку, и людей. Через несколько секунд дым рассеялся, и пушка и люди снова показались. Орудийная прислуга медленно, по всем правилам, не выказывая ни малейшей торопливости, подкатила пушку и установила ее против баррикады. Ни один ружейный выстрел не попал в цель. Затем наводчик нажал на тарель, чтобы поднять прицел, стал устанавливать пушку с важностью астронома, наводящего подзорную трубку.
– Попало! – раздался веселый голос.
И в то самое мгновение, когда ядро ударило в баррикаду, с нее спрыгнул на землю Гаврош.
Он пробрался со стороны улицы Синь и ловко перескочил через добавочную баррикаду, которая заграждала доступ со стороны лабиринта улицы Птит-Трюандери.
