Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)
Кроме того, при нем были часы и кошелек с несколькими золотыми монетами. Эти вещи оставили у него. За часами, на дне кармана, нащупали бумагу в конверте и вытащили ее. Анжольрас развернул бумагу и прочел следующие пять строк, написанные собственноручно префектом полиции:
«При исполнении данной ему политической миссии инспектор Жавер должен удостовериться специальным наблюдением, верно ли то, что злоумышленники скрываются на правом побережьи Сены, близ Женского моста».
Окончив обыск, рабочие подняли Жавера на ноги, скрутили ему руки за спиной и привязали посредине залы к тому самому знаменитому столбу, который когда-то дал свое название кабаку.
Гаврош, молча наблюдавший за всей этой сценой и по временам одобрительно кивавший головой, подошел к Жаверу и сказал ему:
– На этот раз мышь поймала кота.
Все совершилось так быстро, что остальные бунтовщики, находившиеся в кабаке, заметили это только тогда, когда все уже было кончено. Жавер не оказал никакого сопротивления.
Сыщик, прислоненный спиной к столбу и так крепко скрученный веревками, что не мог пошевельнуться, держал голову с невозмутимым спокойствием человека, никогда не лгавшего.
– Это шпион, – сказал Анжольрас и, обернувшись к Жаверу, добавил: – Вы будете расстреляны за десять минут до взятия баррикады.
– Почему же не сейчас? – спокойно спросил сыщик.
– Потому что мы бережем порох.
– Так покончите со мной ножом.
– Шпион, – произнес Анжольрас, – мы судьи, а не убийцы!
Потом, подозвав Гавроша, он сказал ему:
– Так ты ступай по своему делу и помни, что я говорил.
– Иду! – крикнул Гаврош, но вдруг, на полпути к двери, остановился и сказал: – Кстати, дайте мне ружье. Музыканта я оставлю вам, а кларнет беру себе.
Гамен отдал по-военному честь и весело отправился исполнять данное поручение.
XДесять часов пробило уже на колокольне Сен-Мери. Никто еще не показывался. Анжольрас и остальные, с карабинами в руках, находились возле лазейки большой баррикады. Они сидели молча, внимательно прислушиваясь к раздававшемуся в отдалении глухому шуму шагов. Вдруг среди унылой тишины зазвучал молодой, свежий, веселый голос, доносившийся как будто с улицы Сен-Дени и распевавший какие-то стишки на мотив старой народной песни.
– Это Гаврош, – шепнул один из них.
– Предупреждает нас, – добавил второй.
Чьи-то поспешные шаги нарушили безмолвие пустынной улицы. Вслед за тем появилась маленькая фигурка, с быстротою и ловкостью лучшего клоуна перебиравшаяся через опрокинутый омнибус. Это действительно был Гаврош. Очутившись на внутренней стороне баррикады, он, весь запыхавшись, крикнул:
– Дайте мне ружье! Идут!
Присутствовавшие у баррикады мгновенно встрепенулись. Послышался шорох рук, хватавшихся за оружие.
– Хочешь мой карабин? – предложил Анжольрас гамену. – Он полегче.
– Я хочу большое ружье, – сказал Гаврош и взял ружье Жавера. Почти одновременно с Гаврошем явились двое часовых, стоявших в конце улицы Шанврери.
Улица Шанврери, на которой едва можно было различить несколько камней мостовой благодаря отражению освещенного знамени, представляла бунтовщикам ряд темных зияющих ворот.
Все заняли боевую позицию. Сорок три бунтовщика, в том числе и Гаврош, стояли на коленях на большой баррикаде, держа головы в уровень с гребнем этого сооружения и положив стволы ружей и карабинов на камни, служившие им бойницами. Они стояли молча, в напряженном ожидании, готовые стрелять. Шестеро, с ружьями наготове, поместились у окон обоих этажей «Коринфа». Через несколько минут со стороны Сен-Луи донесся шум многочисленных мерных, тяжелых шагов. Шум этот, сначала слабый, потом постепенно усиливавшийся, приближался безостановочно, неуклонно, со спокойной, строгой размеренностью. Кроме этих твердых шагов, более ничего не было слышно. Это были грузные, зловещие шаги статуи Командора, но не одной, а множества статуй. Казалось, надвигается целый легион мраморных призраков. Шаги все приближались; наконец они остановились. С конца улицы точно доносилось мощное дыхание целой толпы. Но этой толпы не было видно, только в самой глубине улицы густая тьма прорезывалась как бы множеством металлических нитей, тонких, как иглы, и едва заметных; нити эти двигались, напоминая те неуловимые фосфорические, перепутанные в сети линии, которые мелькают у нас перед закрытыми глазами в тот момент, когда мы засыпаем и нас охватывает первый туман сна. Этими нитями были стволы ружей и штыки, смутно озаренные колеблющимся светом факела, еще отдаленного от них.
Снова ненадолго водворилось безмолвие. Очевидно, обе стороны чего-то выжидали. Вдруг из глубины тьмы раздался голос, тем более зловещий, что обладателя его не было видно.
– Кто там? – прозвучал грозный оклик.
В то же время послышался лязг опускаемых ружей.
– Французская революция! – звучным, возбужденным голосом ответил Анжольрас.
– Пли! – крикнул первый голос.
Фасады всех домов улицы мгновенно озарились промелькнувшей пурпурной молнией; точно вдруг разверзлась и тут же снова захлопнулась заслонка пылающегого горнила. Страшный треск сильного ружейного залпа пронесся над баррикадой. Красное знамя упало, залп был так силен, что им, как ударом острого топора, отрезало самый конец дышла омнибуса. Пули, отскочившие от карнизов домов, попали в баррикаду и ранили нескольких человек. Действие этого первого залпа было ужасающее. Атака была такая серьезная, что заставила задуматься даже самых смелых из баррикадистов. Очевидно, там, во мраке, стоял целый полк.
– Товарищи! Подождем понапрасну тратить порох.
– Но прежде всего нужно опять водрузить знамя, – сказал Анжольрас.
Он нагнулся и поднял знамя, которое упало к его ногам.
Извне был слышен стук шомполов в ружьях: войско готовилось дать второй залп.
Анжольрас продолжал:
– Кто здесь смельчак? Кто водрузит снова знамя на баррикаде?
Никто не отвечал. Взлезть на баррикаду в тот миг, когда она, без сомнения, служила мишенью для ружей, – значило идти на верную смерть.
Сам Анжольрас содрогнулся. Он повторил:
– Никто не хочет?
В ту минуту, как Анжольрас повторил свой вопрос, показался старик Мабеф.
При его появлении вся баррикада заволновалась. Послышались крики:
– Это член Конвента. Это представитель народа.
Он подошел к Анжольрасу. Он вырвал знамя из рук Анжольраса, который стоял пораженный; никто не дерзнул ни остановить старика, ни прийти ему на помощь, и с трясущейся головой, но твердыми шагами направился этот восьмидесятилетний старец к баррикаде и стал медленно подыматься по лестнице, сложенной из булыжника. Зрелище было такое мрачное и такое величественное, что все кругом закричали: «Долой шляпы!» Всех обуял ужас. По мере того как Мабеф подымался по ступеням, его белые волосы, старческое лицо, большой лысый и покрытый морщинами лоб, впалые глаза, удивленный и раскрытый рот, его старческая рука, державшая красное знамя, – все это выступало из мрака и явственно обозначалось при кровавом свете факела.
Когда он поднялся на последнюю ступень, когда это дрожащее и страшное видение встало во весь рост на куче обломков, имея перед собою тысячу невидимых ружей, и, дрогнув, глянуло в лицо смерти, точно оно было сильнее ее, – вся баррикада увидала во мраке сверхъестественный и величественный облик.
Воцарилось то безмолвие, какое бывает только при виде чуда.
Среди этого безмолвия Мабеф махнул красным знаменем и закричал:
– Да здравствует революция! Да здравствует республика! Братство, равенство и смерть!
Тот же звучный голос, который прокричал: «Кто идет!», закричал:
– Уйдите прочь!
Мабеф, бледный, с безумными глазами, поднял знамя над головой и повторил:
– Да здравствует республика!
– Пли! – крикнул голос.
Второй залп, точно стреляли картечью, разразился над баррикадой.
Мабеф опустился на колени; затем приподнялся, выпустил из рук знамя и упал навзничь на мостовую как пласт.
Мабефа прикрыли длинной черной шалью, устроили из ружей носилки и положили на них тело, потом, с обнаженными головами и с торжественной медленностью, отнесли его в нижнюю залу кабака и поместили там на большом столе. Всецело поглощенные этим священным делом, они совсем перестали думать о том опасном положении, в котором находились.
Когда проносили труп мимо Жавера, спокойно ожидавшего своей участи, Анжольрас сказал ему:
– Теперь очередь за тобой.
В это время маленький Гаврош, один остававшийся на своем посту в качестве наблюдателя, заметив, что к баррикаде осторожно прокрадываются какие-то люди, громко крикнул:
– Коммунары!
Они поспели как раз вовремя, потому что над баррикадой уже сверкал густой лес штыков.
Рослые солдаты муниципальной гвардии пробирались через заграждения один за другим, карабкаясь по омнибусу или протискиваясь сквозь оставленную лазейку, и напирали на мальчугана, который, хотя и отступал, но не бежал.
