Ионел Теодоряну - Меделень
- Я умираю от жары в этой Турции.
- Постойте. Не переодевайтесь. У меня возникла идея.
- Какая, мамочка?
- Давайте сфотографируемся.
- Давайте. Браво!
- Прекрасно, душа моя. Чего не сделаешь ради детей!
- Поднимите шторы, а я принесу аппарат.
- Как нам лучше сесть, Йоргу?
- Да так, как мы сейчас сидим. Уж куда лучше!
- Ты что, Дэнуц? - спросила сына госпожа Деляну, встретив его в коридоре.
- Пойдем, Дэнуц!.. Ты хочешь меня огорчить? И надень фуражку.
Снова мобилизованный в потешные войска, Дэнуц уныло плелся по коридору, а за ним по пятам следовала мама с проклятым фотоаппаратом, который, как гигантская промокашка, должен был впитать в себя весь позор данной минуты, запечатлев его для будущего.
- Алис, иди сюда к нам.
- А кто же будет вас фотографировать?
- Приготовь аппарат, а остальное может сделать и Профира.
- Бог с тобой! Да она ни за что не дотронется до аппарата, хоть ты режь ее! Она боится!
- Позовем Кулека, - предложил Герр Директор. - Он в этом разбирается.
- Отлично, позови его, Ольгуца!
- А что мне ему сказать, Герр Директор?.. Komen sie, Herr Kulek... nach Herr Direktor*. Так правильно?
______________
* Идите, Герр Кулек... к Герр Директору (нем.).
- Можно и так, Ольгуца. Если ему станет смешно, ты не сердись!
- А теперь рассаживайтесь по местам, - предложила госпожа Деляну. Братья турки - вместе на диване. Вот так... Григоре, почему бы тебе не сесть по-турецки?
- Пожалуйста. Так хорошо? А la турка!
- Хорошо. Моника, ты сядешь у дивана, как и раньше... Опусти голову... немного. Дэнуц, садись рядом с Моникой... Бррр! До чего свиреп! Настоящий самурай!
- Kuss die Hand gnadige Frau. Was wollen sie, Herr Direktor?* произнес несколько озадаченный Герр Кулек.
______________
* Целую руку, почтенная сударыня. Вы меня звали, господин Директор? (нем.)
- Объясни ему, Григоре... Ольгуца, ты садись справа от Моники. Вот так.
Госпожа Деляну поместилась у подножья дивана среди детей. Герр Директор взял кальян и вставил монокль.
Господин Деляну подкрутил усы.
- Ruhing bleiben, bitte schon*.
______________
* Не двигайтесь, пожалуйста (нем.).
Ольгуца краем глаза иронически косилась на брата. Моника сквозь опущенные ресницы созерцала рукава своего кимоно.
Дэнуц, перейдя границы всякого приличия, отвернулся от объектива, оставив потомству профиль японского адмирала с девичьими кудрями, который замышлял страшную месть белокурой японке, надежно охраняемой смеющимся гайдуком с черными усами.
* * *
С верхней ступени лестницы госпожа Деляну - пытаясь компенсировать серьезностью тона несерьезность прически и кимоно - отчетливо произнесла:
- Григоре, ты мне за них отвечаешь! Держи в ежовых рукавицах всех, и особенно Ольгуцу... И не забудь о пари.
Ольгуца сохранила только костюм; усы были смыты ватой, смоченной одеколоном.
- Мама большая трусиха, Герр Директор. Она не похожа на меня.
- Быть этого не может!
- Я говорю серьезно, Герр Директор.
- Она боится за тебя, Ольгуца.
- Все равно.
- Когда-нибудь ты изменишь свое мнение.
- Я?? Не-е-ет!
- Да. И я на многое стал смотреть по-другому, с тех пор как у меня появились племянники.
- Но ты не трус, Герр Директор.
- Я, когда это нужно, бываю... осмотрительным.
- А что значит осмотрительность?
- Храбрость по чайной ложке.
- Как лекарство.
- Вот именно.
- Мне это не нужно. Я здорова.
- Ольгуца, зачем ты огорчаешь свою маму?
- Потому что она моя мама, Герр Директор.
Дэнуц шел впереди всех, опустив ружье дулом вниз - как полагается настоящему охотнику. Он вел в бой стотысячное войско. Начиналось оно там, где восходит солнце, и шло по горам и долам, по полям и лесам, во главе его - храбрый император, а за ним - послушные воины.
Войско Дэнуца состояло из Герр Директора, Ольгуцы и Моники. Ради этой охотничьей вылазки дети были избавлены от ритуального дневного сна, а Герр Директор облачился в легкий костюм из тюсора* и обновил тропический шлем. Не были забыты и перчатки, застегнутые на все пуговицы. Герр Директор ухаживал за своими руками, словно "какая-нибудь...", как говаривала госпожа Деляну.
______________
* Легкая шелковая ткань.
- Как какая-нибудь кто, мама?
- Как какая-нибудь почтенная дама. Мама именно это и хотела сказать, но не смогла найти подходящее слово.
- Merci, Григоре. Это слово ты найдешь с большей, чем я, легкостью.
- Оно меня найдет! - скромно улыбнулся Герр Директор.
- Григоре, ты просто смешон! Посмотри: у меня руки темнее твоих. Ведь солнце это здоровье. Столько кокетства у мужчины?!
- Милая Алис, мне нравятся руки цыганок, потому что они тонкие и сухие, а не потому, что они смуглые. А ваше солнце меня мало интересует! Я достаточно загораю над конторскими книгами!
Моника шла рядом с Ольгуцей. В душе у нее на цветущей ветке раскачивались райские птицы, надежно укрытые от ружей и глаз охотников.
...Воображаемое войско Дэнуца с императором во главе шло вперед, чтобы поразить змея, охраняемого драконами. Опасности подстерегали их на каждом шагу. Змей мог похитить солнце и опустить черную, как глухой лес, ночь на пути у войска. Но император ничего не боялся! Он готов был поджечь лес и идти дальше сквозь огонь. Бросаются же прямо в огненное пламя пожарные!.. Впереди Дэнуца бежал Али с гордо поднятым хвостом, похожим на лихо закрученный ус.
...У императора был чудесный пес. Он мог вырасти до размеров быка, превратиться в крылатого коня, до которого никто бы не посмел дотронуться... Но императору он повиновался беспрекословно.
Вход во дворец змея стерегли драконы, тут же висела богатырская палица... Ну и что? У императора есть ружье... Пусть только сунется змей!.. У императора в патронташе сидит смерть для сотни змеев и стольких же драконов... Патроны хранились у Герр Директора, но змей не мог знать того, что было известно Дэнуцу.
Войско Дэнуца - пожалуй, за исключением Моники - шло вперед, чтобы положить конец одной старой легенде и выиграть пари по случаю боевого крещения охотничьего ружья.
Вот как возникла эта легенда. В доме у Костаке Думши долгое время властвовала надо всеми и надо всем Фица Эленку, старшая сестра хозяина дома.
В семье, где все без исключения были красивы, одна только Фица Эленку отличалась такой безобразной внешностью, что ее уродства с избытком хватило бы на весь ее большой и старинный род. Однако никто в доме не смел и думать об этом, потому что зеленые глаза Фицы Эленку обладали способностью проникать в самые тайные глубины человеческой души. Она была столь же умна, сколь и безобразна, а ее коварство и жестокость превосходили даже ее ум и уродливость.
Когда она в своей двухместной карете уезжала в Меделень, где проводила время в обществе привезенных из-за границы книг на разных языках, патриархальные Яссы испытывали явное облегчение. Зато в Меделень наступали смутные времена. Через детство и юность госпожи Деляну и молодость ее матери Фица пронеслась, как саранча через цветущие поля. Один из помещиков прозвал ее "свекровью радости", многочисленные невестки не могли ужиться с ней под одной крышей. А в доме господина Костаке Фица жила и после его смерти.
Вместе с молодостью Фицы Эленку канула в Лету некая тайна, которую передавали друг другу шепотом, а потом и совсем позабыли. Любовь... Неужто?.. Молодой человек, влюбленный в Фицу Эленку... мыслимо ли это? Его измена с дородной цыганкой из Меделень. Прогулка в лодке на пруду и перевернутая лодка, из которой Фица Эленку вышла... овдовевшей; цыганка, битая арапниками...
Старые крестьяне говорили, что над прудом тяготеет проклятье.
Одна никому не ведомая слабость была у Фицы Эленку: Ольгуца. Черные глаза пятилетней девочки никогда не опускались перед зеленым взором Фицы. Не тронутые старостью зеленые глаза пристально следили за черными кудрями и низким дерзким лбом, словно пытались разгадать еще не расшифрованную надпись. Но вдруг произошло невиданное в долгой жизни Фицы событие, которое на многое открыло ей глаза.
Старость лишила Фицу ее естественных зубов. Она носила искусственные. Во время обеда и ужина на виду у всех присутствующих мальчик-слуга приносил в голубом бокале с водой белые и крепкие, словно оскал оборотня, зубы.
- Naturalia non turpia*.
______________
* Что естественно, то прекрасно (лат.).
Никто ей не прекословил. Аппетит пропадал, равно как и все другие чувства.
И вот в один прекрасный день Фица Эленку начала поститься, и этот пост продолжался больше двух месяцев и ускорил ее конец, - потому что вставные зубы вдруг очутились в пруду.
Мальчик-слуга вошел в столовую с пустым бокалом, он был бледен как мел: можно было подумать, что сердце его оказалось в бокале на месте зубов.
- Я их бросила в пруд, - прозвучал голос Ольгуцы среди полнейшей тишины, - словно все вокруг было погребено под лавой.
- Пусть мне в комнату принесут стакан молока. А ты, девочка, приходи ко мне, когда встанешь из-за стола.
