Джон Голсуорси - Последняя глава (Книга 2)
- Кому нужна вся эта бюрократическая чепуха? Неужели не хватит трех докторов, трех инженеров, трех архитекторов, арифмометра и одного человека с воображением, который будет следить, чтобы не жульничали?
- У тебя неприятности, дядя?
- Ну да, переоборудовать дома, имея в банке перерасход, - от этого поседеешь и без бюрократов из муниципалитета.
Глядя на его изможденное, хоть и улыбающееся лицо, Динни подумала: "Неловко надоедать ему моими пустячными делами".
- Вы с тетей Мэй не смогли бы выбраться во вторник в Челси на Выставку цветов?
- Господи! - воскликнул Хилери, втыкая спичку в середину набитой табаком трубки и поджигая другой конец спички. - Как бы мне хотелось постоять под тентом и понюхать азалии!
- Мы собираемся выехать в час, чтобы не попасть в самую давку. Тетя Эм пришлет за вами машину.
- Не могу обещать, поэтому ничего не посылайте. Если мы не будем в час у главного входа, значит, судьба распорядилась иначе. Ну, а как твои дела? Адриан мне все рассказал.
- Мне не хотелось тебя беспокоить, дядя. Проницательные голубые глаза Хилери превратились в узенькие щелки. Он выпустил целое облако дыма.
- Меня беспокоит только то, что огорчает тебя. Ты уверена, что жребий брошен?
- Да.
Хилери вздохнул.
- Ну что ж, остается с этим примириться. Но люди любят превращать своих ближних в мучеников. Боюсь, что он, как говорят у нас, получит плохую прессу.
- Не сомневаюсь.
- Его я помню смутно: высокий, язвительный молодой человек в коричневом жилете. Все такой же язвительный?
Динни улыбнулась,
- Со мной он пока не очень язвительный.
- Надеюсь, в нем не бушуют "всепожирающие страсти"?
- Этого я у него тоже не замечала,
- Я хочу сказать, Динни, что когда такой тип утолит свои аппетиты, в нем непременно проснется пещерный житель. Понимаешь, о чем я говорю?
- Да. Но мне кажется, что у нас с ним главное - это "родство душ".
- Ну, тогда, дорогая, желаю вам счастья! Только не жалуйся, когда люди начнут швырять в вас каменьями. Ты идешь на это с открытыми глазами, уж не обессудь! А ведь куда легче, когда тебе самой наступают на ногу, чем видеть, как бьют по голове того, кого любишь. Поэтому возьми себя в руки с самого начала, не то ему с тобой будет только хуже. Если не ошибаюсь, ты тоже легко выходишь из себя.
- Постараюсь этого не делать. Когда выйдет книжка Уилфрида, прочти там поэму под названием "Леопард", в ней описано, что он тогда чувствовал.
- А-а, - неопределенно протянул Хилери. - Оправдывается? Это ошибка.
- То же самое говорит и Майкл. А я в этом не уверена, - думаю, что в конце концов это правильно. Во всяком случае, книжка вот-вот выйдет.
- Тут-то и пойдет потеха. "Подставь другую щеку", "гордыня не позволяет драться" - все это всегда было только людям во вред. В общем, он сам лезет на рожон.
- Я тут ничего не могу поделать.
- Понимаю; вот это и обидно. Как подумаю, сколько раз еще ты "ничего не сможешь поделать"... А как насчет Кондафорда? Тебе не придется из-за этой истории с ним расстаться?
- Только в романах люди непреклонны; да и там они в конце концов либо умирают, либо сдаются, чтобы героиня могла быть счастлива. А ты не замолвишь за нас словечко перед папой?
- Нет, Динни. Старший брат никогда не может забыть своего былого превосходства перед младшим.
Динни встала.
- Ну что ж, большое тебе спасибо за то, что ты не веришь в геенну огненную, а еще больше за то, что ты о ней даже не заикнулся. Я не забуду того, что ты мне сказал. Значит, во вторник, в час, у главного входа, и лучше закуси на дорогу, - занятие это очень утомительное.
Когда она ушла, Хилери снова набил трубку.
"А еще больше за то, что ты о ней и не заикнулся"! - мысленно повторил он ее слова. - Эта молодая особа не без ехидства! Интересно, часто ли мой сан заставляет меня говорить то, чего я не думаю". И, заметив, что в дверях появилась жена, он спросил:
- Мэй, как ты думаешь, я шарлатан? Как духовное лицо?
- Конечно, милый. А разве может быть иначе?
- Ты хочешь сказать, что догматы, которые проповедует священник, слишком узки для всего многообразия человеческой натуры? Но, по-моему, они и не могут быть шире! Хочешь пойти во вторник на Выставку цветов?
Миссис Черрел подумала: "Динни могла бы сама меня пригласить!" - и ответила с улыбкой:
- С удовольствием.
- Давай тогда постараемся попасть туда к часу дня.
- Ты с ней разговаривал о ее делах?
- Да.
- И переубедить ее невозможно?
- Никак.
Миссис Черрел вздохнула.
- Вот жалость! А как ты думаешь, когда-нибудь это забудется?
- Двадцать лет назад я сказал бы "нет". А теперь - не знаю. Как ни странно, но хуже всего им придется не от людей религиозных.
- Почему?
- Потому, что с ними они не будут сталкиваться. Они будут иметь дело с военными, с колониальными чиновниками, с англичанами там, за морем. Но наиболее сурово ее осудят в собственной семье. На нем клеймо труса. И клеймо это куда приметнее, чем самая кричащая реклама.
- Я вот думаю: как отнесутся к этому наши дети? - сказала миссис Черрел.
- Как ни странно, мы не знаем.
- Мы гораздо меньше знаем о наших детях, чем их сверстники. Интересно, неужели и мы так относились к своим родителям?
- У наших родителей был к нам чисто биологический подход; у них была на нас управа, и поэтому от очень неплохо в нас разбирались. Мы же всегда стараемся вести себя с детьми, как равные, изображать нечто вроде старшей сестры и брата, поэтому мы ничего и не знаем. И, отказавшись от одной возможности знать, не приобрели другой. Это - довольно унизительно, но они хорошие ребята. В истории с Динни опасна не молодежь, а те, кто по опыту знает цену престижу Англии, - они по-своему правы. И те, кто думает, что на его месте они бы никогда так не поступили. А вот эти уж никак не правы!
- Мне кажется, Динни переоценивает свои силы.
- Как и всякая женщина, которая любит. Ей придется самой выяснить, хватит ли у нее сил. Ну что ж, по крайней мере не обрастет мохом!
- Ты как будто даже рад, что так получилось?
- Снявши голову, по волосам не плачут. Давай-ка составим новый подписной лист. В торговле скоро опять будет спад. Везет нам, как всегда! Все, у кого есть деньги, будут держаться за них обеими руками.
- Надо, чтобы люди не скупились, даже когда приходят тяжелые времена. Опять усилится безработица. Лавочники уже и сейчас стонут.
Хилери взял блокнот и начал писать. Заглянув ему через плечо, жена прочла:
"Всем, кого это может интересовать...
А кого же не интересует то, что среди нас живут тысячи людей, обездоленных от рождения до смерти и лишенных самого необходимого? Они не знают, что такое настоящая чистота, настоящее здоровье, свежий воздух и настоящая еда".
- Не надо повторять столько раз "настоящий", милый.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Приехав на Выставку цветов в Челси, леди Монт рассеянно сказала Дивни:
- Я назначила свидание Босуэллу и Джонсону возле кальцеолярий. Какая толпа!
- Да, и все больше простой народ. Как ты думаешь, тетя, почему они сюда ходят? От тоски по красоте, которой им недостает?
- Не могу заставить Босуэлла и Джонсона тосковать. А вот и Хилери! Он носит этот костюм уже десять лет. На, возьми деньги и беги за билетами, не то он непременно заплатит сам.
Схватив бумажку в пять фунтов, Динни проскользнула к кассе, делая вид, будто не видит дяди. Взяв четыре билета, она с улыбкой обернулась к нему.
- Я видел, как ты изображала змею, - сказал он. - Ну, с чего мы начнем? С азалий? На Выставке цветов я всегда чувствую себя сластолюбцем.
Леди Монт важно шествовала сквозь толпу, которая перед ней расступалась; полуопустив веки, она наблюдала за избранными, которые выставляли здесь свои цветы.
В павильоне, куда они вошли, было душно, хотя день был сырой и холодный, - тут надышали и пахло духами. Изысканная красота цветов поглощала внимание пестрой толпы зрителей, которых сближало загадочное родство душ, обуреваемых одной и той же страстью. Это была огромная армия цветоводов: людей, разводивших в горшках примулы, в садике за домом - настурции, гладиолусы и дельфиниумы, а левкои, мальву и турецкую гвоздику - на маленьких загородных участках; садовников больших садоводств; владельцев оранжерей и опытных питомников, - но этих было гораздо меньше, - они либо уже побывали здесь, либо придут позже. Все они сновали между стендами с видом сыщиков, словно прикидывая, что им самим выставить на будущий год; остановившись рядом с садоводами, они пускались в азартные споры. И приглушенный гул толпы - говор городских окраин, деревенского люда и интеллигенции, хотя все тут говорили только о цветах, - казался назойливым жужжанием огромного роя пчел. Это приглушенное выражение чисто английской страсти к цветам, отгороженным парусиновыми стенами от остального мира, и самый запах цветов совсем околдовали Динни, она молча переходила от одного цветущего куста к другому, и только кончик ее чуть-чуть вздернутого носа вздрагивал.
