Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Отступление
Волнения начались около пяти вечера. Сразу после полудня на площади и в расположенных рядом с ней трактирах стали скапливаться молчаливые мужчины. Туда же стягивались, бросив работу, вооруженные топорами деревенские жители. Рядом с крестьянами в тех же трактирах сидели и солдаты разбежавшейся царской армии. У солдат в руках были винтовки, с которыми они до этого воевали с германцами.
Мы не сомневались, что они обязательно придут, и поэтому поспешили спрятать серебряные вещи, атласные одеяла, деньги и кашемировую шаль мамы. Вся семья собралась в доме отца - четыре сына, четыре дочери, мой дядя и его жена. Мы выключили свет во всех комнатах, задернули занавески и стали ждать в полутемной гостиной. Все молчали. Даже самые маленькие выглядели подавленными и тихонько сидели на полу. Жена дяди тут же кормила грудью своего четырехнедельного младенца, поскольку здесь, в кругу семьи ей было не так страшно. Я не сводил с неё глаз. Сара - так звали жену моего дяди была красивой женщиной. Ей недавно исполнилось девятнадцать лет, и у неё были очень пышные, но, тем не менее, не отвислые груди. Она, кормя свое дитя, негромко мурлыкала песенку, и лишь этот звук нарушал царящую в гостиной тишину.
Мой отец седел в середине комнаты с тем же отрешенным видом, который у него бывал, когда он вел службу в синагоге. Создавалось впечатление, что папаша вступил в прямой контакт с ангелами и ведет с ними оживленную дискуссию на тему, известную лишь ему одному и, конечно, ангелам. Отец всегда очень мало ел, и его волновали лишь дела духовные. Меня он, в некотором роде, недолюбливал за то, что я, высокий и широкоплечий не по возрасту, смахивал на деревенского мужика и посещал Академию художеств, где рисовал голых женщин. Он поймал мой, обращенный на груди тети Сары взгляд, и его ноздри на мгновение гневно раздулись, а губы чуть дрогнули. Я же в знак протеста смотрел на тетю ещё секунд тридцать.
Где-то вдали тишину молчащего города нарушил чей-то крик. Нарушил, чтобы тут же умолкнуть. Младенец на руках тети Сары, вздохнул и погрузился в сон. Молодая мама прикрыла грудь и, сев прямо, стала неотрывно следить глазами за своим мужем. Мой дядя Самуил тем временем медленно расхаживал взад-вперед между супругой и входной дверью. На дядиной челюсти играли желваки, и маленькие светлые выпуклости то появлялась, то снова исчезали. Мама быстро снимала с полок книги, вкладывала между страниц деньги и возвращала книги на место. На полках стояли две тысячи книг, как на иврите, так и на русском, немецком и французском языках. Я бросил взгляд на часы. Без четверти пять. Это были новые наручные часы, точно такие, какие носили офицеры на войне, и я ими страшно гордился. Мне очень хотелось, чтобы что-нибудь произошло. А было мне тогда шестнадцать лет.
Погром проистекает следующим образом. Вначале откуда-то издалека до вас доносятся один-два вопля. Затем раздается шум бегущих ног, шум быстро приближается, и вы слышите, как со стуком открывается дверь соседнего дома. После этого до вас снова и снова доносится звук шагов. Криков не слышно, а шум шагов похож на шорох гонимых ветром по мостовой сухих, осенних листьев. Затем наступает тишина, а через некоторое время, до вы вновь начинаете слышать движение толпы.
На сей раз погромщики прошли мимо нашего дома. В окна мы выглядывать не стали и не сказали друг другу ни слова. Дядя не прекращал своего хождения, а тетя Сара продолжала следить за ним глазами. Когда толпа приближалась к дому, отец закрыл глаза и открыл их тогда, когда угроза миновала. Моя семилетняя сестра Эсфирь безостановочно ковыряла в носу, а мама тихо сидела, положив руки на колени.
Через некоторое время мы услышали под нашими окнами женское рыдание. Женщина прошла мимо дома, свернула за угол, и рыдания стихли.
Толпа вернулась только через полчаса. Все началось с того, что погромщики переколотили стекла окон дубинами и проломили двери топорами. Уже через несколько мгновений наш дом и вся улица перед ним оказались заполненными мужчинами. В помещение ворвался запах пота, скотного двора и алкоголя. И в нашем аккуратном, маленьком доме, который мама подметал три раза на день, закружился водоворот лиц, шинелей, темных пальто, винтовок, ножей, штыков, дубин и топоров. Погромщики зажгли все лампы, а здоровенный, усатый детина в мундире унтера царской армии непрестанно орал:
- Заткнитесь! Заткните свои пасти, ради Христа!
Мы все сгрудились в одном углу гостиной, а перед нами расхаживал усатый унтер. Дядя Самуил прикрыл собой жену и ребенка, а мама заняла позицию впереди отца. Сестра Эсфирь впервые за все время заревела.
Унтер-офицер держал в руках штык.
- Старший сын! - заревел он, поигрывая штыком. - Кто здесь старший сын?
Эсфирь рыдала. Никто не промолвил ни слова.
- Не слышу ответа! - рявкнул унтер и рубанул штыком по столешнице с такой силой, что во все стороны брызнули щепки. - Кто здесь, дьявол вас, вонючек, побери, старший отпрыск?!
Тогда я выступил вперед. Мне всего шестнадцать, и мой брат Эли старше меня. Так же как другой брат Давид. Но вперед вышел я.
- Что? - спросил я. - Что надо?
- Малыш, - произнес унтер, шагнул вперед и ущипнул меня за щеку. Погромщики за его спиной весело заржали. - Что же, жидочек, теперь ты можешь послужить обществу.
Я взглянул на отца. Тот, чуть прищурившись, смотрел на меня с отрешенным лицом. Видимо, папаша снова беседовал с ангелами.
- Что вы желаете? - спросил я, обращаясь ко всей толпе и чувствуя, как пульсирует кровь. Особенно сильно она почему-то пульсировала в локтях и коленях.
Унтер взял меня - хотя и не очень грубо - за воротник.
- Жидочек, - сказал он, - мы желаем получит все, что имеется в этом доме. Ты станешь водить нас по комнатам и все отдавать. - Чтобы придать своим словам больше убедительности, он меня слегка потряс. Думаю, что унтер весил не меньше двухсот двадцати пяти фунтов.
Мама протолкалась ко мне и прошептала на идиш:
- Отдавай им, как можно меньше, Давид.
- Говори по-русски! - рявкнул унтер, отталкивая маму. - Всем говорить по-русски!
- Она не говорит по-русски, - соврал я, лихорадочно пытаясь сообразить, что из ценностей им отдать, а что приберечь на потом.
Я ходил из комнаты в комнату в сопровождении пяти выделенных погромщиками доверенных лиц. С каждым шагом я становился взрослее и умнее. Я продумывал каждый очередной шаг, отдавая им только то, что они и без моей помощи легко могли обнаружить. Я отдал им немного серебряных вещей, пару одеял и несколько маминых безделушек. Я знал, что последуют другие налеты, и новых погромщиков придется тоже чем-то ублажать.
Когда я снова проходил через гостиную, то увидел, что дядя лежит на полу, и из раны на его голове течет кровь. Здоровенный селянин держал одной рукой четырехнедельного младенца, и Сара рыдала в углу, в окружении мужчин, которые с хохотом дергали её за рукава и пытались приподнять юбку. Эсфирь сидела на полу, сунув в рот кулак, а мама, маленькая и толстая, стояла как скала перед застекленными дверцами книжного шкафа. Папаша, длинный и тощий, мечтательно смотрел в потолок, время от времени дергая свою жидкую бороденку. Мужчины громко хохотали, и слов я расслышать не мог. Пол гостиной был усыпан разбитым стеклом.
Выйдя из спальни матери, я остановился. В коридоре уже высилась большая гора вещей, собранных сопровождающими меня грабителями.
- Конец, - сказал я. - Вы забрали всё.
Унтер ухмыльнулся и дернул меня за ухо.
- Ты - хороший мальчик, - сказал унтер, который явно наслаждался ситуацией. - Ведь ты не станешь мне врать? Правда?
- Не стану.
- Ты ведь знаешь, что бывает с маленькими мальчиками, которые мне врут?
- Да. Отпустите ухо! Мне больно.
- О... - унтер с издевательской тревогой повернулся к своим подручным. - Я делаю ему больно. Я делаю бо-бо ушку жидочка. Как скверно я поступаю.
Погромщики расхохотались. В других комнатах тоже смеялись, и мне казалось, что весь дом трясется от их хохота.
- Может быть, стоит ушко вообще отрезать? - спросил унтер. - Может, после этого оно перестанет болеть? Что скажете, ребята?
Ребятам это предложение явно пришлось по вкусу.
- Прекрасное кошерное ухо, - сказал один из них. - Сгодится на студень.
- Ты уверен, что больше ничего не осталось? - спросил усатый унтер, нещадно крутя мое ухо.
- Надеюсь, что ты прав, жидочек. Ради своего же блага.
Унтер повел меня через гостиную в маленькую музыкальную комнату, которую от гостиной отделяли широкие раздвижные двери.
- Теперь мы приступаем к обыску дома, мальчик, - очень громко, перекрывая общий шум голосов, сказал унтер. - И если мы найдем хоть что-нибудь, что ты нам не отдал, хотя бы одну крошечную серебряную ложечку для младенца, то... - он прикоснулся острием штыка к моему горлу.
Я почувствовал, как по шее потекла струйка крови, и краем глаза я увидел, что на воротничке рубашки появились красные пятна.
