Нил Гейман - Сошедшие с небес
Снегопад прекратился, и когда я вышел наррку, на голубом небе ярко сияло солнце, обещая возвращение к обычной погоде. Мы шли через поле по скрипучему снегу, мои ботинки ступали по чуть заметным отпечаткам ног Амели — их контур был почти не виден, если не знать, куда смотреть.
Она сидела, застыв, на береговом склоне, обхватив колени руками, одетая только в ночную рубашку. Ноги ее были босыми. Сиделки и я остановились в нескольких шагах, и я уверен, что слышал, как одна из них тихо ахнула. Это было не потому, что Амели умерла. Мы все привыкли к смерти, и, видя, как она сидит здесь в рубашке из тонкого хлопка, я знал, что переход из одного состояния в другое был быстрым, — и это радовало мое разбитое сердце. Смерть Амели не была неожиданностью для всех нас с того момента, как мы вышли на февральский холод.
Не это остановило сиделок и заставило мой рот приоткрыться.
Волосы Амели. Они струились по ее спине, подобно золотым нитям, сияющие и здоровые — должно быть, такого цвета они были до того, как она начала умирать всерьез и Дом принял ее. Это было прекрасно. Волшебно. И по всем законам этого не могло быть. Голова ее запрокинулась, словно, умирая, Амели смотрела в небо, и на губах ее играла улыбка. Губы были розовыми, а щеки потеряли бледность и стали круглее и румянее. Она выглядела ослепительно, но, подойдя ближе, я словно бы увидел кристаллы синего и пурпурного страха в ее глазах, а позади них таилась тень чего-то мрачного, словно с последним вздохом Амели узрела нечто неприятное и неожиданное.
Все дети в Доме умерли, кроме меня. Я видел, как все они по очереди уходят, и понимал, как они ненавидят меня за то, что мое тело становится сильнее, в то время как они слабеют. Через год доктора провели новые анализы и обнаружили, что опухоли в моих почках полностью рассосались. Им не оставалось ничего другого, как отпустить меня. Мое детство, так уж вышло, продолжилось в семье опекунов.
Мои родители не захотели забрать меня. Один раз я уже сломался, и это могло повториться. Они не были готовы пойти на риск.
Как оказалось, они были правы. Шесть месяцев назад, сразу после того, как мне исполнилось тридцать пять, боль вернулась. Правительство сменилось, и лечение рака вновь вернулось в список услуг. Но не для меня. Слишком быстро прогрессирует, сказали врачи. В их глазах я увидел призраки сиделок и лифтов, ведущих в изолятор.
По большей части я слишком слаб, чтобы вставать с постели. В лучшем случае, я сижу в кресле у окна и смотрю на поля и перелески. Я думал, что готов. Думал, что нашел успокоение. Но минувшей ночью на холодную землю обрушилась первая метель за двадцать три года. К нынешнему утру весь мир выцвел до серого.
Снег продолжает падать. Я чувствую его замысел, и мне кажется, что если прикрыть глаза, я различу таящиеся в нем цвета. Он бьется в дверь, точно крылья — иногда крылья бабочек, иногда нечто более тяжелое и злое, и этот звук в равной степени наполняет меня страхом и желанием быть рядом с Амели.
Наверное, я выйду наружу. Может быть, присяду где-нибудь. И, возможно, увижу отблеск золотых прядей, прежде чем тьма накроет меня.
Марк Сэмюэлс
НЕФИЛИМЫ
МАРК СЭМЮЭЛС — автор четырех сборников рассказов: The White Hands and Other Weird Tales (Tartarus Press, 2003 г.), Шаек Altars (Rainfall Books, 2003 г.), «Глипотех» (PS Publishing, 2008 г.) и The Man Who Collected Machen & Other Stories (Ex Occidente, 2010 г.), а также короткой повести The Face of Twilight (PS Publishing, 2006). Его рассказы публиковались в сборниках The Mammoth Book of Best New Horror и Year’s Best Fantasy and Horror. «Нефилимы — раса падших ангелов, это название происходит из древнееврейского языка и упоминается в Библии, — объясняет автор. — Некоторые источники переводят его как просто „гиганты“. Существует множество странных предположений относительно их сущности. Некоторые считают, что от них происходят демоны, обитающие в аду, другие полагают, что нефилимы — это древние астронавты. Кем бы они ни были и существовали ли они вообще, кроме как в воображении, мысль о них очаровала меня, в результате чего и появился следующий рассказ».
Будильник прозвонил в 7.30 утра, и он проснулся. В последовавшие за этим часы он понятия не имел, кто он, где он и что вообще значит бодрствовать. Пот покрывал его тело, он лежал и глядел в потолок, исследуя трещины и облупившуюся краску, точно составляя карту неизвестной земли.
Он не помнил, как двигаться, и для него было потрясением, когда его нога невольно дернулась. Затем он начал оглядывать комнату, с благоговением созерцая незнакомые предметы. Но проходили часы, и он все больше отдалялся от сна, парализовавшего его мыслительные процессы, и начал обретать некую ясность сознания.
Он попытался заговорить и выдавил слова:
— Я Грегори Майерс. Я Грегори Майерс.
Затем он перекатился на край постели и сел, глубоко дыша. Посмотрел на часы. Было два часа дня. Привычное ощущение жизни быстро возвращалось к нему.
Наконец он встал, накинул халат и пошел в ванную комнату. Заглянув в зеркало, он ощутил немое изумление и ужас. Его волосы стали белыми. Его кожа сделалась мертвенно-бледной. Он был похож на альбиноса.
— Извините, но прием у врача на сегодня полностью расписан, — сказала регистраторша, не поднимая взгляда.
— Это срочный случай… я должен попасть к нему, и без этого я не уйду, — возразил Майерс дрожащим от волнения голосом.
— В чем срочность? — настаивала она, одновременно перебирая учетные карточки пациентов.
— Посмотрите же на меня! — воскликнул он.
Она записала его в самое начало очереди.
— Что ж, — сказал врач, осмотрев Майерса, — я и вправду не знаю, что сказать. Очевидно, вам нужно показаться специалисту.
— Это как-то связано со сном, о котором я рассказал вам? — спросил Майерс.
— Возможно, хотя идея о том, что от предельного страха человек может поседеть, оказалась ложной, вы же понимаете. Это бабкины сказки.
— Значит, вы не думаете, что это навсегда?
— Не знаю. Честно говоря, надеюсь, что нет. Но ваш случай — беспрецедентный в моей практике. Я думаю, вам определенно следует…
Но Майерс уже не слушал его. Он должен был немедленно посетить другое место.
Любимый католический храм Майерса был огромным готическим зданием на северной стороне Стэмфорд-Хилл. Он находился всего в одной автобусной остановке от квартиры Майерса в Сток Ньюингтоне и был достаточно велик, чтобы любой прихожанин мог сохранять анонимность. Майерс посещал мессу всего четыре-пять раз в год. Он не был совсем уж неверующим, поскольку привлекательные черты веры крепко владели его воображением, но не был и набожным. На исповеди он неизменно каялся в том, что не ходит на мессу регулярно. Но временами, когда жизнь подавляла его чем-либо, он инстинктивно бросался в церковь и часами мог молиться в одном из приделов храма.
Несколько кающихся терпеливо сидели, ожидая своей очереди на исповедь. По большей части это были пожилые женщины, возможно, ирландки, как предположил Майерс. Они, словно в унисон, перебирали между большими и указательными пальцами бусины четок.
Майерс дождался своей очереди и исповедался — быстро, но с искренним покаянием, как это было в первый раз, много лет назад. У него было такое чувство, словно эта исповедь — последняя для него. Получив отпущение и епитимью, он спросил у священника совета относительно своего сна и его ужасных последствий. Его пугала эта великая черная пустота. Где же Бог? — гадал он.
Священник сочувственно выслушал и сказал, что Майерс, возможно, заблудился в собственном разуме, потерялся во снах, и Бог ждал, пока он освободится от уз греха.
Вернувшись домой, Майерс нашел на автоответчике телефона сообщение от своего работодателя, перезвонил ему — перед самым закрытием офиса — и попытался объяснить ситуацию, пообещав выйти на работу через несколько дней.
В эту ночь Майерс решил не спать — так велик был его ужас перед сновидением Крепкий кофе подбодрил его, и в четыре часа утра оказалось, что хочется есть. Усталость была меньшим неудобством. Мысль о падении обратно в черную пустоту мучила его куда больше, чем чувство изнеможения. Но Майерс обнаружил, что, если ослабить бдительность, глаза начинают закрываться, а сознание пытается ускользнуть прочь. Перед ним распахнулась бездна, и он резко очнулся с криком ужаса.
На рассвете, дрожа от холода, он невидяще смотрел вдаль.
К четвертой бессонной ночи он ощущал постоянную усталость и почти не мог ни на чем сосредоточиться. Но по мере того как тело его слабело, страх перед сном только возрастал. Он чувствовал себя как человек, которого волокут все ближе и ближе к краю пропасти, движение неостановимо, а расселина впереди зияет все отчетливее.
Он смотрел на свое отражение в зеркале, только чтобы убедиться, что дальнейших изменений не происходит. Стоял в ванной, наклонившись над раковиной и уставив пристальный взор в стекло. До преображения его лицо было почти незапоминающимся: поредевшие волосы, водянистые глаза, невыразительно глядящие на мир из-за очков без оправы. Слабый подбородок, который постоянно казался небритым примерно сутки. Майерс провел пальцами по побелевшей щетине и подумал, что теперь она менее заметна из-за отсутствия пигментации.
