Уильям Берроуз - Мое образование (Книга Cнов)
В комнате в глубине прихожей еще был Майкл Портман -- за занавеской. Позже я видел, как некоторые мальчишки пробираются ко мне в комнату, и я знал, что они хотят украсть мой тупорылый .38.
Перебивки сна вовсе не похожи на кино с его затемнениями и прочей дребеденью. Это больше как смена точки зрения: квартира Джона Кука, и там -- Мэри Кук, она выглядит стройной и стильной, вот только ноги у нее толстые и мерзкие. Мы беседуем. Я спрашиваю, была ли она в последнее время в Марракеше. Затем Джон разговаривает по телефону с Брайоном, договаривается поехать в армянскую церковь послушать григорианские хоралы:
-- О, такие особенные.
И Мэри Кук исчезает, и мы уже на Восьмой улице в Нью-Йорке. Джон садится в такси, а Брайон уходит и бросает через плечо, что его адрес -Йорк-стрит, 121 или 122.
Тем временем ко мне приближается пьяный профессор, которого я откуда-то знаю. Не выпью ли я с ним и его подружкой? Мне эта мысль не нравится, она чревата неприятными возможностями.
Меня укусило существо -- мартышка с крохотными зубками.
Мой пресс-секретарь Ким Карсон сказал:
-- Единственная цель, к которой стоит стремиться, -- это бессмертие.
И на хуй физиков, которые говорят:
-- Нет картины без рамы. Нет жизни без смерти. Да и вообще, единственное, что придает достоинство и смысл жизни, -- это смерть. Почему должна существовать другая жизнь? Неужели вам здесь не хватает?
В самом деле, да: хватит уже околесицы.
Итак, существует два маршрута к бессмертию. Их можно обозначить так: замедление или ускорение, или же -- напрямик или в обход. Смотри афоризмы Великого Белого Охотника. В тот момент, когда смотришь непосредственно в лицо смерти, ты бессмертен. Это маршрут напрямик. Замедленный, вампирский маршрут в обход -- это так: немного взял, немного оставил, конечно, позаимствуй по годику жизни у тысячи граждан, они не заметят -- но что произойдет, когда граждан перестанет хватать, а их рано или поздно перестанет хватать? К тому же маршрут ускорения -- это маршрут убийства, в то время как замедление -- маршрут манипуляции, порчи, унижения, порабощения.
Так как же встретить смерть лицом к лицу?.. не уклоняясь, без позы -а это всегда неизбежно будет рассматриваться как форма увиливания, хуже, чем уклонение, потому что скрыто. Для человека, который уклоняется и убегает, вроде Лорда Джима или Фрэнсиса Макомбера, надежда сохраняется. Но только не для того, кто выпячивает грудь и заворачивается в знамя, французский морской офицер в "Лорде Джиме"(72), который по-галльски пожимает плечами, один из величайших персонажей художественной литературы:
-- Parbleu, il s'en fuye, mais il a laisse son cadavrе en place...
-- Он сбежал, а труп свой оставил.
-- Intrugue par ce cadavrе?
-- Заинтригованы этим трупом?
Да нет, сказать по-правде... хорошо известная и задокументированная ересь, нечто знакомое в этой фигуре, отдаляющейся все больше и больше. "Как! Он сам!" Как в песне поется: "Они не вернутся, о нет, не вернутся, стоило им уйти..."
Сижу на покатой палубе с двумя спутниками в традиционном хиппейском прикиде: грязные джинсы, длинные всклокоченные волосы, рюкзаки. Сам я одет более консервативно -- при костюме и галстуке. Это место, по-видимому, -третий класс. Спутников моих допрашивают два таможенника. Один -- типичный: слегка пузат, золотые зубы, усы. Второй, очевидно, -- из образованных, в сером костюме и с черным галстуком. У него длинное, выступающее вперед овальное лицо, серая кожа, бледно-серые глаза. Я говорю ему, что я писатель, а он улыбается, и улыбка эта отражает его недоверие, ненависть, презрение: ясно же, что я не могу быть писателем в компании "хи-ипи".
И тут кое-что еще -- теперь я узнаю в нем охранника на Рынке, в том сне, когда я пытался выбраться из зачумленного Нью-Йорка и вогнал разбитую бутылку в его лицо. Что-то еще есть в этой улыбке. Улыбку я не могу записать, нет слов для его улыбки. Вот она обостряется, в ней видно все больше и больше -- чего? все его лицо освещается ею. Я понимаю, что он болен... смертельно болен каким-то кошмарным недугом. Улыбка эта -- чистое зло, настолько чисто она, блядь, сияет.
-- Там, где мы, -- Ад, а там, где Ад, должны мы пребывать вечно.
И вот сейчас я вижу корабль, он около 150 футов в длину, низкосидящий, серо-зеленого цвета, похож на эсминец. Я оставил свой багаж в гостинице и решаю не возвращаться. У меня в этом сне о путешествии третьим классом лишь небольшой кожаный саквояж, призванный подтвердить, что я писатель, и в нем лежит одна из моих книг. Я продолжаю повторять Улыбчивому, чтобы за ним послали.
Серия моих картин основана на тайне "Марии Челесты". Бригантину "Мария Челеста" заметили идущей на всех парусах от Азор в 1872 году. Высадившаяся на борт группа обнаружила, что судно брошено. (Не хватало одной шлюпки и судового компаса.) Груз спирта остался нетронутым. Судно взяло курс из Галифакса на Лиссабон с экипажем из тринадцати человек. На борту также находилась жена капитана. "Марию Челесту" отбуксировали в Гибралтар, где и провели дознание.
Выдвигалось несколько версий. Пираты? Но почему тогда не тронули груз? Спирт как топливо для приготовления еды или средство крепления вин хорошо бы продавался в этом регионе: Испания, Португалия, Марокко. Морские чудовища? Отравление спорыньей? Может быть -- похищение инопланетянами? Прочтя "Причастие" и "Прорыв" Уитли Стрибера(73), я серьезно заинтересовался посадками инопланетян и похищением ими людей. Я съездил к нему и провел все выходные в его хижине. Поговорив с ним и его секретарем и почитав "Бюллетень Причастия", я убедился, что инопланетяне или кем бы они там ни были -- реальное явление. Похищения в нескольких отчетах включали в себя и сексуальные контакты. В самом деле, похоже, именно это и было их целью.
По пути в Европу на пароходе. Я -- в большой общей спальне, кровать у стены. Ко мне на спину цепляется какое-то маленькое существо. Я вытягиваю его из-за спины, чтобы на него можно было посмотреть. Существо размером с кошку и напоминает гуманоидного осьминога. У него есть круглый диск рта, примерно один дюйм на полтора, снабженный присосками около трети дюйма в поперечнике. Помимо этого, есть, кажется, четыре щупальца, каждое длиною в фут. Оно пытается снова прицепиться ко мне. Глаз я не вижу. Существо, видимо, слепое и, наверное, хочет воспользоваться моими глазами. Кто-то говорит мне, что такие существа в особенности распространены в постелях у дальних стен, поближе к морю. Отвращения к существу я не испытываю.
Затем мужчина лет сорока, с высоким лбом и черными усами, как зубная щетка, садится напротив, смотрит мне прямо в глаза и произносит склизким, непристойным, вкрадчивым голосом:
-- Небесные Младенцы!
Что я интерпретирую как намек на "Марию Челесту". Умозаключение следующее: похищенный экипаж "Марии Челесты" имел сексуальные отношения с похитителями-инопланетянами, а потомством стали вот эти самые "Небесные Младенцы".
Я направляюсь во Францию на пароходе с Дэвидом Баддом. У нас -- каюта третьего класса, каморка вроде его спальни на чердаке на Южной Парк-авеню, 333. На хлипкой двери -- хлипкий замок. Мне это не нравится. Мне хочется первоклассного жилья, и я вхожу в большую комнату, где распределяют билеты.
Я вижу длинную очередь невероятно уродливых людей: отвратительно жирный мужчина, худой с длинной шеей, -- как человеческие пародии на рисунках Гроша (74). А направо -- стол для первого класса, вовсе без всякой очереди. Я говорю человеку, сидящему за ним, что хочу каюту первого класса, а он отвечает, что придется доплатить 638 долларов. У меня же -- только около 130-ти. Поэтому я отползаю назад в надежде, что сразу оплаты требовать не станут, а мне, быть может, удастся воспользоваться чековой книжкой или договориться, чтобы выслали из дома.
Обедать сажусь к стойке. Я там один, если не считать официантов, которые приносят невыносимо мерзкую еду. Первое блюдо -- тарелка холодной воды, где плавают несколько стебельков увядшего латука и кусочки холодной ветчины, говядины и телятины. Я спрашиваю, каково главное блюдо, а официант отвечает:
-- Заправка.
Я заказываю красного вина, в действительности не рассчитывая его получить.
Обходя пароход, набредаю на помещение, где сидят примерно тридцать человек, а на нарах лежат маленькие дети. Это странно. В большом кубрике второго или третьего класса -- множество людей и кошек -- большая длинношерстная черная кошка около трех футов в длину, еще одна с маленькой головой, почти как у цыпленка, и собака, развалившаяся в детской коляске.
В автобусе, но по-прежнему на судне. Входят два мальчика. Очень худые, в отглаженных серых костюмах и галстуках, невероятно гладкие бледные лица, губы тоже бледные и гладкие, точно в них нет крови. Тела их в плечах -- не больше фута, и всего около четырех дюймов в толщину. Они ничего не говорят -- просто стоят. Я вижу деревья и холмы: мы проплываем землю.
(Протухшая рыба из реки Опасность.)
