Томас Олдрич - Воспоминания американского школьника
Тетушкина дверь распахнулась.
Белое привидение вылетело в столовую и бросилось к дедушке.
- О, Даниэль! Мы погибли! Город взорвался!
Тетушка была в ночной рубашке до пят. Из-под чепчика, как рожки, торчали две папильотки.
- Пустяки, Эбигэйль. Мы проживем еще сто лет. Все уже закончилось.
Бум... Бум... Бум... Тарарабах... - ответила батарея Белли.
Тетушка заметалась по комнате, ломая руки.
- Примите ваши пилюли, Эбигэйль, и ни о чем не беспокойтесь. Мы сейчас узнаем, в чем дело. Идем, Том.
Город нельзя было узнать. Десять минут тому назад все дома спали, словно проглотили сонный порошок.
А теперь...
Все ставни распахнулись. В окнах торчат ночные колпаки и чепцы. Хлопают двери. Мелькают фонари. По улицам мечутся полуодетые люди.
Какая-то старушка,с мышеловкой в одной руке и подушкой в другой, чуть не сшибла нас с ног.
- Это конец света! Это конец света! - кричала она.
Посередине мостовой стояла кучка мужчин. Дедушка подошел к ним.
- Я говорю вам - это английские... - горячился толстый лавочник.
- Причем тут Англия! - пожимал плечами доктор Таппертит. - На свете столько неизученных явлений природы. Землетрясение, подземные извержения.
Бух... Б-бах... Бум-м...
Отряд полицейских промаршировал по улице.
- Наконец-то, - сказал кто-то в толпе. - Последними в нашем городе просыпаются полицейские и пожарные.
Кто-то дернул меня за куртку. Я обернулся. За спиной у меня стоял Фил Адамс.
Он подмигнул мне одним глазом и шепнул:
- Здорово? А?
Полицейские подошли к пушкам, когда батарея Белли уже умолкла.
Над набережной стлался густой дым. Пахло порохом и гарью.
Я и Фил, спрятавшись за углом Якорной улицы, сами видели, как озадаченно потоптались полицейские на набережной и в том же порядке вернулись в город.
- Это палили старые пушки на Якорной, - разнеслось по Ривермуту.
- Я говорил, что это чья-нибудь злая шутка, - уверял доктор Таппертит.
- Вы, сэр, говорили совсем другое, - сердился лавочник.
- Плохая примета! Страшная примета! - качали головой старушки. Пушки сами стреляют - быть войне!
Только когда начало светать, ривермутские жители разошлись по домам, двери захлопнулись, ставни закрылись.
В постели я вспомнил старушонку с мышеловкой и доктора Таппертита в плаще и ночном колпаке. Я так расхохотался, что мне пришлось уткнуться носом в подушку, чтобы снова не перепугать тетушку.
Утром, еще до завтрака, я побежал смотреть на батарею Белли. По дороге я встретил Фил Адамса и Джека Гарриса.
- Вы куда?
- На набережную, понятно.
В начале Якорной улицы нас догнали Перец Виткомб и Фред Лангдон. В конце - Чарлз Марден и Генри Блэк.
Все Сороконожки, точно сговорившись, бежали к реке.
В каком виде была наша славная батарея!
Пушки разлетелись в разные стороны, будто их разбросал ураган. Две скатились по откосу и застряли в тине. Земля почернела от пороха и топорщилась комьями. Одна пушка дала широкую трещину вдоль всего дула. Другая - оторвалась от лафета. У третьей - отскочил кусок чугуна, по крайней мере, с человеческую голову.
Этот кусок угодил в дымовую трубу матроса Бена.
Когда мы пришли к Бену, он стоял на крыше и укреплял новую железную трубу, вместо разрушенной кирпичной.
- Хороши вы! - крикнул нам с крыши матрос Бен. - Взять под обстрел корабль дружественной державы! А я-то, старый дурак, собственными руками приготовил фитили этим пиратам.
- Не сердитесь, матрос Бен, - сказал я. - С железной трубой гораздо лучше. Больше похоже на корабль!
Ривермут так никогда и не узнал, почему палили старые пушки. Муниципалитет предложил награду тому, кто найдет виновников, но никто не явился за наградой.
Сороконожки народ честный.
24
Я прислонил письмо к чернильнице и посмотрел на него издали. Потом наклонил голову и посмотрел сбоку. Строчки шли правильно. Ни одна буква не выскакивала из ряда. Только под словом "Ривермутской" еще виднелся след карандашной линии. Я взял резинку и осторожно стер линию.
Местное
***************
МИСТЕРУ ТРЕНТУ
Редактору "Ривермутской Утки"
Готово. Теперь в почтовую контору.
Я бережно опустил письмо в карман и вышел из дому.
"Кажется, лучше отнести самому, - думал я. - Еще затеряется на почте... Приду и скажу: "Доброе утро, мистер Трент. Вот мои стихи. Называются "Южная ночь". Нельзя ли их напечатать в вашей газете?"
Мистер Трент прочтет и скажет:
- Поздравляю вас, молодой поэт. Стихи прекрасные. Они украсят следующий номер".
Я представил себе мистера Трента, высокого, сухого, в синих очках.
"А вдруг он скажет совсем не так:
- Зачем вы притащили эту дрянь, глупый мальчишка? Занимались бы лучше своими уроками".
"Нет, гораздо лучше по почте. Не так страшно. Хорошие стихи напечатают. Плохие - выбросят вон, и конец с концом!"
Я решительно зашагал к почте.
Почтовый чиновник протянул в окошечко руку, взял у меня письмо, повертел его, стукнул печатью и бросил в кучу других писем.
- Оно не потеряется? - спросил я дрожащим голосом.
- У нас письма не теряются, - ответил чиновник и захлопнул окошечко.
Я вышел на улицу.
И зачем я послал? Отвратительные стихи. Мистер Трент будет просто смеяться надо мной. Расскажет Гримшау... Узнают мальчишки... Задразнят... Проходу не дадут. Забрать, сейчас же забрать письмо.
Я взбежал по лестнице.
Почтовый чиновник сидел за своим окошком и что-то писал в большой книге.
Ну, как я ему скажу? Оставлю. Будь что будет.
"Больше всего на свете я хочу, - думал я вечером, укладываясь в постель, - чтобы Трент напечатал стихи и чтобы папа и мама поскорее приехали".
Целых три года я не видел папу и маму. Я писал им каждую неделю и получал от них письма. Но ведь это совсем не то. Месяц тому назад мама написала мне, что они собираются в Ривермут и выедут, как только папа получит отпуск.
С этого дня я только и думал об их приезде. Считал вместе с дедушкой, сколько дней им придется плыть на корабле, каждое утро смотрел на барометр.
- Дедушка, я изменился с тех пор, как они уехали? - приставал к дедушке.
- Очень, мой друг, - отвечал он.
- Я вырос?
- На целую голову.
- Но они меня все-таки узнают?
- Узнают, я думаю, - отвечал дедушка, улыбаясь.
Что-то скажет папа, когда увидит мои стихи, особенно, если их напечатают? Стихи про Новый Орлеан, про лунную ночь в нашем саду. Маме-то они, наверное, понравятся.
Каждое утро я с тревогой разворачивал "Ривермутскую утку".
Стихи не появлялись.
"Выбросили! Конечно, выбросили, - думал я, - значит,стихи дрянь".
Но на другой день я опять открывал газету.
И вот в пятницу я цвидел: в конце второй страницы два ровных столбика коротеньких строчек.
Над ними мелким шрифтом:
Стихи юного, но подающего надежды поэта.
Редакция желает молодому поэтическому дарованию,
украшающему в настоящее время почтенную школу
мистера Гримшау, крепнуть и развиваться.
Потом две переплетающиеся веточки и название:
ЮЖНАЯ НОЧЬ.
А внизу подпись:
ТОМАС БЕЛЛИ.
- Напечатали! Напечатали!
Я вскочил и, как флагом размахивая газетой, три раза перескочил через стул.
Поэт Томас Белли.
Томас Белли - поэт!
Я распластал газету на столе.
ЮЖНАЯ НОЧЬ.
Неужели это мои стихи? Честное слово, хорошие!
Я перечитывал стихотворение с первой строчки до последней, потом опять с первой до последней. И так - раз десять.
Пойти показать дедушке? Нет, пусть лучше сам заметит. А вдруг он пропустит? Он никогда стихов не читает.
Я вертел газету в руках.
"Из Чикаго нам пишут..."
"Из Буэнос-Айреса пишут..."
"Из Нового Орлеана пишут..."
А ну-ка, что пишут из Нового Орлеана?
"В городе свирепствует жестокая холера.
Больницы и госпитали переполнены. По последним
сведениям (28 сего месяца), за одни сутки было
отмечено 74 смертных случая. Жители спешно
разъезжаются".
Я сразу забыл про стихи.
- Дедушка! Дедушка! Вы читали? В Новом Орлеане холера! - вбежал я в делушкину комнату...
Дедушка сидел грустный.
- Да, Том, я знаю, - сказал он, - я только что получил письмо от папы.
- Они выехали? Едут?
Дедушка покачал головой.
- Нет, Том. Папа не получил отпуска. Хозяин конторы сам уехал из Нового Орлеана и оставил на папу все дела.
- Как же так?
Дедушка ничего не ответил. Я поплелся из комнаты.
Ночью я никак не мог уснуть. Я переворачивался с боку на бок, вставал и опять ложился. Я думал:
"В Новом Орлеане холера. Люди падают на улице и бьются в судорогах. Проезжают черные телеги с мертвыми телами. Надо спасти папу и маму. Надо их просто увезти".
И я решил: еду в Новый Орлеан.
В той же "Ривермутской утке" я нашел объявление: на судно "Роулингс" требуется мальчик для услуг. "Роулингс через четыре дня уходит из Бостона в Новый Орлеан.
Я очень обрадовался. Денег у меня нет. Дедушка меня ни за что не отпустит, с ним и говорить нечего. Убегу тайком и поступлю на "Роулингс". Ехать надо завтра же.
