Томас Олдрич - Воспоминания американского школьника
Томас Олдрич - Воспоминания американского школьника краткое содержание
Олдрич Томас Белли
Воспоминания американского школьника
Томас Белли Олдрич
Воспоминания американского школьника
Перевод с английского Т. ГРАББЕ и З. ЗАДУНАЙСКОЙ
1
- Том, - сказал за обедом папа, - через неделю мы едем к дедушке, на север. В Ривермуте ты поступишь в школу.
Я положил вилку.
- Через неделю?.. На север?..
Как же это я уеду через неделю, когда я только что начал строить в нашем саду, за старым колодцем, шалаш из веток?
Позавчера я нашел в кустах гнездо с пятью пестрыми яичками: птенцы ни за что не вылупятся раньше, чем через две недели.
И зачем на север? Соседские мальчики, Джек и Боб, рассказывали мне, что там всегда ужасно холодно и с утра до вечера с неба сыплется снег. Снег - это что-то вроде хлопка, но очень холодного. На севере нет ни цветов, ни зелени, деревьев мало, и они стоят ободранные. Солнце не показывается ни на минуточку, и люди ходят закутанные с ног до головы в мохнатые шкуры - одни носы торчат из-под шапок.
- Я совсем не хочу ехать на север, - сказал я.
- Почему же ты не хочешь? - спросил папа.
Я рассказал все, что я знал о севере.
Папины брови поднялись, как две запятые, и на лбу собрались морщинки.
- Кто набил твою голову такими глупостями?
- Это не глупости. Джек и Боб очень умные мальчики, и они знают это наверное.
После обеда папа повел меня к себе в кабинет.
- Сядь, Том, и не болтай ногами, - сказал он. - Я расскажу тебе про север.
Вот что рассказал мне папа.
На севере бывает холодно только зимой. Тогда там вправду падает снег, но это очень весело: из него можно лепить мячики-снежки, а со снежных гор можно кататься на санках (это такие тележки без колес). Летом там бывает так же, как у нас: тепло, растет трава, и все ходят без пальто.
Ривермут очень хороший город. Он почти на самом берегу моря; посередине города протекает река. Все ривермутские мальчики умеют грести и управлять лодкой. Мама и папа родились и выросли в Ривермуте. Дедушка живет там постоянно. Он написал папе, что очень хочет познакомиться со своим внуком, - это со мной. Я буду жить у дедушки и учиться в той самой школе, где учился папа.
Дедушка раньше был капитаном на корабле. Он объехал весь свет. Во время кораблекрушения ему повредило ногу сломанной мачтой. С тех пор он немного хромает и всегда ходит с тростью.
- Теперь я тебе покажу, как мы поедем в Ривермут, - сказал папа. Он выдвинул ящик стола и вытащил большую карту.
- Смотри, Том, вот этот кружок - Новый Орлеан, вот - Бостон. До Бостона мы поплывем на корабле.
Папа красными черточками нарисовал, как будет плыть корабль.
- А вот эта черная точка около Бостона - Ривермут. Из Бостона в Ривермут нас довезет поезд.
Я еще никогда не ездил ни на корабле, ни на поезде.
"А ведь, пожалуй, это хорошо, что мы едем в Ривермут", - подумал я.
Когда же папа сказал мне, что дедушка купил для меня пони, и пони уже стоит в конюшне, я запрыгал на одной ноге.
Папа засмеялся.
- Ну, решай, Том, - сказал папа, - если ты уж так не хочешь ехать, мы можем остаться в Новом Орлеане.
- Ну, нет, - закричал я, - непременно поедем в Ривермут!
2
В газете было напечатано объявление:
Быстроходный пакетбот "Тайфун", совершающий постоянные рейсы между Бостоном и Новым Орлеаном, отходит 11 мая в час пополудни.
Лица, желающие предпринять путешествие, благоволят приобрести билеты в корабельной конторе на улице Мира.
Контора покорнейше просит доставить грузы на борт не позже 10 мая.
Папа купил три билета: для мамы, для себя и для меня. И в назначенный день в 12 часов мы стояли на палубе "Тайфуна" среди корзин, сундучков и сундуков.
Вокруг суетились загорелые люди в фуфайках и шапочках с помпонами. С верхнего мостика гудел сквозь рупор чей-то голос. Я задрал голову и посмотрел вверх. Там стоял, наклонившись над перилами мостика, капитан. Его медный рупор блестел на солнце. Щеки капитана раздувались, точно пузыри для плаванья.
Уже к часу на пакетботе все было в порядке. Последние ящики и бочонки скатились в трюм, исчезли длинные, перемазанные дегтем сходни, грузчики остались на берегу, матросы стали по местам.
За бортом раздался пронзительный свисток. К "Тайфуну" подходил, взбивая воду, как сливки, пузатенький буксирный пароходик. На черной корме блестела золотыми буквами надпись: "Альбатрос".
Наши матросы перекинули на буксир канат. "Альбатрос" запыхтел, зафыркал и потащил наш тяжелый пакетбот на середину Миссисипи.
Однажды я видел у нас в саду, как муравей тащил личинку в десять раз больше, чем он сам. "Альбатрос" был точь-в-точь, как этот муравей.
Я стоял, держась за перила, и смотрел, как отползает назад новоорлеанский берег, как уменьшаются дома и корабли, стоящие в порту.
Скоро они пропали вдали, и мимо нас потянулись одни кипарисы, обросшие мхом, да илистые топи.
"Тут, наверное, живут змеи и аллигаторы", - подумал я.
Река сделала крутой поворот, и папа сказал мне:
- Том, смотри, как хорошо отсюда опять виден город.
И в самом деле, Новый Орлеан был виден точно с горы. Но теперь он стал похож на кучу спичечных коробочек, а блестящий купол большого собора казался не больше маминого наперстка.
Пароходик вывел пакетбот в залив, сбросил наш канат прямо в воду, зашипел, засвистел и побежал обратно в Новый Орлеан.
А "Тайфун" развернул паруса и понесся по ветру.
Целый день просидел я на куче канатов возле рулевого: прислушивался к непонятной команде капитана и смотрел, как поворачивается штурвальное колесо, карабкаются по вантам матросы и проплывают вдалеке берега.
Только вечерняя темнота и вечерний холод загнали меня в каюту. Я спустился по узкой лесенке. Глаза сами зажмурились от яркого света.
В каюте было уютно. Над круглым столом покачивалась тихонько большая лампа; стаканы, вилки и ножи приплясывали и звенели. Папа усадил меня за стол и пододвинул ко мне тарелку. Но все кушанья почему-то немножко пахли дегтем, и мне не хотелось есть.
Я принялся рассматривать пассажиров. Прямо против меня сидел сухонький, совершенно лысый старичок. Его лысина блестела под лампой, как бильярдный шар. От носа к подборку шли складки, и, улыбаясь, он показывал длинные, желтые, как у лошади, зубы. Он был одет в клетчатые панталоны и узкий сюртук. Его белый высокий воротник подпирал щеки и, кажется, мешал ему есть. Я знал, что этот старичок - отставной капитан, мистер Трик.
Когда я ходил с папой покупать билеты, я видел в корабельной конторе желтое объявление с красными печатями: ...Совладельцем вышеупомянутых господ Тэчер и Смит является мистер Джозеф Трик, капитан в отставке, права коего на четверть пакетбота "Тайфун" изложены в нижеследующих пунктах...
Спросить или не спросить: мистер Трик, какая четверть "Тайфуна" ваша? На носу или на корме?
Нет, лучше завтра узнаю у матросов.
Рядом с капитаном сидела высокая плоская дама с соломенными кудельками, в зеленом платье. Она рассматривала меня в лорнетку и ласково улыбалась.
После ужина дама раскрыла свой огромный зеленый редикюль, вынула конфетку и, протягивая ее мне, обратилась через стол к маме:
- Вы позволите полакомиться вашему крошке?
Но раньше, чем мама успела ответить, я громко сказал:
- Мне уже девять лет. Я терпеть не могу сладкого.
Сладкое-то я очень любил. Но чего это она вздумала называть меня крошкой?
Все засмеялись, а громче всех молодой человек с рыжими бачками. Он смеялся очень странно, точно сыпал крупный горох на жестяное блюдо. Очки прыгали на его длинном носу.
"Ну, что тут смешного?.." - подумал я, встал и пошел в нашу каюту.
---------
На другой день я проснулся очень рано.
Моя койка раскачивалась, как качели. Умывальный кувшин прыгал в своем медном гнезде и плескал водой. Над головой все время менялись местами потолок и стена. Лампа гуляла от одного угла к другому.
Я вскочил и стал одеваться. Мне было как-то не по себе - рот облепило чем-то невкусным, и немножко кружилась голова. Но я все-таки выбрался на палубу.
Пассажиры еще спали. Матросы что-то делали с парусами - натягивали какие-то канаты, закрепляли какие-то узлы.
Я не отходил от матросов. Как они ловко карабкаются по вантам! Как они интересно ругаются!
"Семь дюжин чертей!.. Чтоб тебе висеть на грот-мачте вверх ногами..." - повторял я шепотом.
Один из матросов особенно понравился мне. У него были очень широкие плечи, а борода, серая от седины, росла не на подбородке и не на щеках, а прямо из шеи. Он приветливо улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал:
- Здорово, молодой моряк! Приучайтесь, приучайтесь к делу!
Я решил подружиться с ним и целый час ходил за стариком по пятам.
Это было вовсе не так просто: палуба качалась и шевелилась как живая; ноги у меня так и разъезжались. А матрос бегал как ни в чем не бывало. Его подошвы точно прилипали к полу. На корме матрос остановился, засучил рукава и принялся сматывать мокрый канат.
