Густав Майринк - Белый Доминик
В церкви было совсем темно, но сутана доминиканца была такой ослепительно белой, что я мог видеть все, не сходя со своего места под статуей пророка Йоны. Офелия сидела подле меня и объясняла мне все, что делал святой - этот Белый чело- век.
Вначале он встал перед алтарем и замер там с распростер- тыми руками, как огромный крест. Статуи всех святых и проро- ков один за одним повторили это движение за ним, пока вся церковь не наполнилась живыми крестами. Затем он подошел к стеклянной раке и положил в нее что-то, что напоминало небольшой черный кремень.
- Это твой бедный мозг, папа, - сказала моя дочь Офелия. - Сейчас он запер его в сокровищницу, чтобы ты больше не утруж- дал его из-за меня. Когда ты снова обретешь его, он превра- тится в драгоценный камень.
На следующее утро меня потянуло сюда, к скамейке, но я не знал, почему. Здесь я каждый день вижу Офелию. Она всегда рассказывает мне, как она счастлива, и как чудесно там, в стране блаженных. Мой отец, гробовщик, тоже там, и он мне все простил. Он больше не сердится на меня за то, что я под- жег клей, когда был ребенком.
Когда в раю наступает вечер, говорит она, там начинается представление, и ангелы смотрят, как Офелия играет в пьесе "Король Дании"... И в конце кронпринц женится на ней, и все радуются, как она рассказывает, что у нее все так хорошо по- лучается. "За это я должна благодарить только тебя, отец, - говорит она всегда, - ведь только благодаря тебе я научилась этому на земле. Моим самым горячим желанием всегда было стать актрисой, и только благодаря тебе, папа, это исполнилось".
Старик замолчал и восторженно посмотрел на небо. Я по- чувствовал на языке отвратительный горьковатый привкус. Разве мертвые лгут? Или он все это придумал? Почему Офелия не ска- жет ему правду, пусть в мягкой форме, если она может общаться с ним?
Страшная мысль, что царство лжи может распространяться и на потустороннее, тревожит мое сердце.
Потом я начинаю понимать. Близость Офелии захватывает ме- ня так сильно, что истина мгновенно предстает предо мной и я знаю: это только ее образ, но не она сама приходит к нему и говорит с ним. Это иллюзия, порожденная его собственным жела- нием. Его сердце еще не стало холодным, как мое, и поэтому он видит правду искаженной.
- Мертвые могут делать чудеса, если Бог позволит им это, - начинает снова старик, - они могут стать плотью и кровью и ходить меж нами. Ты веришь в это? - Он спросил это твердым, почти угрожающим голосом.
- Нет ничего невозможного, - уклончиво отвечаю я. Старик выглядит довольным и замолкает. Затем он поднимается и уходит. Не попрощавшись.
Через мгновение он возвращается, встает напротив меня и произносит: Нет, ты не веришь в это! Офелия хочет, что- бы ты сам увидел и уверовал. Пойдем!
Он хватает меня за руку, как будто хочет потащить за со- бой. Колеблется. Прислушивается, как будто слышит чей-то го- лос. - Нет, нет, не сейчас, - бормочет он про себя рассеянно, - жди меня здесь сегодня ночью.
Он уходит.
Я смотрю ему вслед. Он идет нетвердой походкой, как пь- яный, держась за стену дома.
Я не знаю, что мне и думать обо всем этом.
XI
ГОЛОВА МЕДУЗЫ
Мы сидим за столом в небольшой, несказанно убогой комнат- ке: точильщик Мутшелькнаус, маленькая горбатая швея, о которой в городе поговаривают, что она - колдунья; толстая старая женщина, мужчина с длинными волосами (их обоих я никогда ра- нее не видел) и я.
На шкафу в красном стекле горит ночник, над ним висит картинка в светлых тонах, изображающая Богоматерь, сердце ко- торой пронзают семь мечей.
- Давайте помолимся, - говорит мужчина с длинными волоса- ми, ударяет себя в грудь и начинает бормотать "Отче наш".
Его худые руки очень бледны, как будто они принадлежат бедному малокровному школьному учителю; его босые ноги обуты в сандалии.
Толстая женщина вздыхает и икает, как будто в любой мо- мент готова разразиться слезами.
- Потому что твое есть царствие и сила, и слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Давайте образуем цепь и споем, потому что духи любят музыку, - произносит мужчина с длинными волосами скороговоркой.
Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и муж- чина и женщина тихо начинают хорал.
Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит в их голосах, что это меня невольно захваты- вает.
Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в радост- ном ожидании. Благочестивое пение умолкает. Швея засыпа- ет; я слышу ее хриплое дыхание. Она положила голову на руки на столе.
На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.
- Здесь недостаточно силы, - говорит мужчина и смотрит на меня укоризненно, как будто я виноват в этом.
В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.
- Она идет! - шепчет взволнованно старик.
- Нет, это - Пифагор, - поучает нас мужчина с длинными волосами. Толстая женщина икает. На этот раз трещит и хрустит в столе, руки швеи начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.
На мгновение она поднимает голову - ее зрачки закатились под веки и видны только белки... Затем она снова роняет голо- ву.
Однажды я видел, как умирала маленькая собачонка; это было очень похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.
Ритмическое постукивание ее руки по столу продолжается. Кажется, что сама ее жизнь перешла в этот стук.
Под моими пальцами я ощущаю тихое шуршание в дереве, как будто бы надуваются и лопаются мозоли. Когда они разрываются, из них как бы исходит леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.
- Это Пифагор, - грудным голосом уверенно говорит мужчина с длинными волосами.
Холодный воздух над столом оживает и начинает вибриро- вать; я вспоминаю о "мертвящем северном ветре", о котором тогда, в полночь, говорили капеллан и мой отец.
Вдруг в комнате раздается громкий стук: стул, ев котром сидит швея отброшен, сама она распростерлась на полу.
Женщина и мужчина поднимают ее на скамейку, стоящую у ка- мина. Они отрицательно качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она, и снова садятся к столу.
С моего места видно только тело швеи; лицо скрыто в тени, падающей от шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая по- возка, так что стены дрожат; стук колес давно затих, но дро- жание стен странным образом продолжается.
Может, я обманываюсь? Или, может быть, мои чувства нас- только обострены, что я могу улавливать то, что уже соверши- лось давно: тонкую вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?
Иногда я вынужден закрывать глаза: так возбуждающе дейс- твует красный свет ночника. Там, куда он падает, формы пред- метов разбухают и их очертания растворяются друг в друге. Те- ло швеи напомирает рыхлую массу, теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.
Я твердо решил не поднимать взгляда, пока не произойдет нечто значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.
Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь настороже! Какое- то глубокое недоверие возникает во мне, как будто нечто дь- явольскиковарное, какое-то зловещее существо, как яд, просо- чилось в комнату.
Слова из письма Офелии: "Я буду с тобой и уберегу тебя от всякой опсности", всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.
Внезапно одновременно из трех уст раздается крик: "Офе- лия! " Я открываю глаза и вижу: над телом швеи парит сине- ватый направленный вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразно- го тумана. Второй конус, похожий на первый, спускается с по- толка. Его вершина направлена вниз: она тянется к вершине первого, пока они не сливаются друг с другом, образуя некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.
Затем внезапно эта форма, как изображение в магическом фонаре, наведенном чьей-то рукой на резкость, стала четко очерченной - и перед нами возникла Офелия, живая и реальная.
Она появляется так отчетливо и телесно, что я громко вскрикиваю и порываюсь броситься к ней.
Но крик ужаса во мне - в моей собственной груди - крик ужаса, в котором различимы два разных голоса, в последнее мгновение сдерживает меня:
"Скрепи свое сердце, Христофор! "
"Скрепи свое сердце! " - отдается эхом во мне, как будто одновременно кричат мой первопредок и Офелия.
Призрак с бледным лицом подходит ко мне. Каждая складка одежды такая же, как и была при жизни. То же выражение лица, те же прекрасные мечтательные глаза, черные длинные ресницы, красиво очерченные брови, тонкие белые руки. Даже губы алые и дышат свежестью. Только на ее волосы накинуто покрывало. Она ласково склоняется надо мной, я чувствую биение ее сердца; она целует меня в лоб и обвивает руки вокруг моей шеи. Тепло ее тела проникает в меня. "Она ожила! - говорю я себе, - не может быть никакого сомнения! "
Кровь моя закипает и недоверие начинает таять от сладкого ощущения счатья, но все тревожнее кричит во мне голос Офелии, как будто в бессилии и отчаянии она ломает себе руки:
