Джуд Морган - Тень скорби
Она с готовностью отвечает:
— Нет, сударь, не знаю, и это чистая правда, так что пусть это вас не останавливает. Что до меня…
— Ради всего святого, ты обращаешься к служителю Бога, неужели это ничего для тебя не значит?
— Хм, я знаю, что служителям тоже бывает одиноко, как и всем остальным… — Ее рука — немыслимо! — посягает на него. — Да, я знаю это по собственному опыту, так сказать, и нет в этом ничего плохого. Ну же, почему бы вам не глотнуть немного наслаждения? Вы ведь тоже из плоти и крови, так почему нет?
— Прекрати.
Она не слушается: ее миловидное замаранное личико оказывается совсем рядом. Ничего другого не остается, как оттолкнуть ее. Пьяная, слабая, она отшатнулась, ударилась об дверь, чуть не упала. На другой стороне улицы кто-то обернулся. Патрик попытался заговорить, взять ситуацию в свои руки, но она опередила его, мутно улыбаясь.
— О, вам нравится делать это так, сударь? Прошу прощения, но, думаю, я угадала. Что ж, это тоже в порядке вещей, сэр, — вам стоило лишь слово сказать…
Он побежал прочь от нее. Он бежал, ослепленный гневом, яростью, каким-то чувством, которому не мог подобрать названия и которое жутко напоминало стыд. Он в достаточной степени оставался самим собой, чтобы никого не сбивать с ног и бормотать литанию, состоящую из бесконечных «с вашего позволения» и «простите», несмотря на то, что был слеп и безумен. Ему послышался смех за спиной: кто?
Наконец он остановился, упер руки в колени, переводя дух. Он очутился на боковой улице, которую не мог узнать. Поверх крыш, сквозь дым и копоть маячила колокольня церкви: это ему также ни о чем не говорило. Он скованно пошел вперед, но лишь потому, что его тело отвергало покой. С тех пор как Патрик взошел на борт судна, уходящего из Ирландии, он впервые, как ему казалось, не знал, куда идти. О, это чувство — его нужно выплеснуть. Жаль, что им нельзя зарядить пистолет и выстрелить. Молиться: молиться за это жалкое, падшее создание, за спасение души, оказавшейся в таком жутком состоянии. Так он говорил себе, но его «я» отказывалось внимать, оно тупо, безучастно слушало, как иногда случалось с его прихожанами, вперяющими взгляд в кафедру, равнодушно и даже — нашептывала ему близорукость — насмешливо. Молиться не получалось. Новая мысль назойливо лезла в голову: можно просто продолжать идти в одном направлении, не останавливаясь — ни за что на свете не останавливаясь, — и ничего не случится. Это разрешено. Свобода повсюду, как воздух, и, подобно воздуху, ее нельзя увидеть.
Долг. Вера. Бог. Семья. Должность. Патрик попытался пробормотать их вслух, но они лишь протекли через рассудок: слова, за которыми не стоят никакие образы, как перекличка в его школе в Драмбольорни. Он мог вспомнить каждое имя. Киу. Миэн. Пэттерсон. Коллинз. Макнейл. Ни одного лица. Жаль. Жалей эту бедную девочку ради Бога, а иначе — сотри ее из памяти. Ни лица. Ни тела.
Он вынырнул на широкую мощеную улицу: освинцованные эркеры по обе стороны, мимо с грохотом проносятся высоко поднятые экипажи. Вдруг он понимает, где находится: фешенебельная улица Бриггейт. Однажды он привез отсюда лент для жены. Где теперь эти ленты? Наверное, отданы сестрам Гаррс; или просто тлеют где-то. Подобные вещи разум должен вбирать в себя и смирять — его разум: он всегда этим гордился. Быть может, это столкновение с безумством было неизбежным падением, которое повлекла за собой гордость.
Да, наверное. И это можно понять. Он вытер слезы со щек — без стыда и даже без осознания. Смысл начал снова закрадываться в этот мир, как восход или оттепель. Смысл, закономерность, ценности. Они должны существовать, просто исходя из того факта, что разум ищет их; иначе все превратится в хаос, урчащее болото, которое может обрушить на тебя вонючую грязь.
Патрик убрал платок. Ощущение, что он спасся от чего-то ужасного, яркой вспышкой обострило его восприятие. Он заглянул в ближайший эркер и, увидев кегли, кукольный чайный набор, оловянных солдатиков, вспомнил, как Брэнуэлл осторожно упоминал, что ряды его игрушечных солдат заметно поредели. Смысл: он оказался здесь, вовсе этого не планируя. И, ах да, мой сын, мой единственный сын — вот что главное. Пригнув голову, Патрик открыл скрипучую дверь и вошел в магазин игрушек, где его ждали двенадцать деревянных солдатиков, лежащие в своей коробке.
— Смотрите! — крикнул Брэнуэлл, распахивая двери спальни. — Нет, не смотрите, созерцайте!
Пока Шарлотта моргала, все еще, будто Гулливер, пригвожденная к кровати сновидениями, Эмили, спящая чутко, как кошка, вскочила на ноги.
— Что это? Шарлотта, Брэнуэлл принес коробку. Смотреть и созерцать — это одно и то же, так ведь?
— Фи, только если… только если лужа — это все равно что море. — Брэнуэлл чинно положил коробку на край кровати и поднял крышку. — Должно быть, папа вчера поздно вернулся домой. Он оставил это возле моей кровати, я проснулся и — чудо! Мне снился сон про игрушечных солдатиков, и вот они тут как тут. Вот они. Ну разве они не экстравагантны?
— Ах, очень экстравагантны, — восхищенно отозвалась Эмили. — Бэнни, ты должен о них заботиться. Не жги их углями и не расплющивай им головы. Я побегу за Энн.
— Солдатам необходимо вступать в сражения, — приняв величественную позу, заявил Брэнуэлл. — Впрочем, это было во времена моей молодости. А статные все-таки ребята, ты не находишь, Шарлотта?
Выбравшись уже из постели, Шарлотта приблизилась к коробке. Солдатики, в брюках и на котурнах[19], краснощекие, сияющие лаком, встретили ее взгляд. Один из них особо привлек ее внимание. Она вынула его из коробки.
— Это, — сказала она, — должен быть герцог Веллингтон. Он так совершенен.
— Что ж, а это Бонапарт, твой заклятый враг. Заметь, какой у него умный взгляд.
Эмили вернулась вместе с Энн.
— Выбираете любимчиков? Ну-ка, посмотрим. О, мне нравится вот этот. Взгляните, какой он серьезный, как будто размышляет над великими вопросами. Энн, теперь ты бери.
Энн медлила, не отрывая глаз от коробки.
— Но ведь это солдатики Брэнуэлла.
Брэнуэлл проявил великодушие:
— Безусловно, они мои, но если ты выберешь одного, можешь считать его своим. Тогда ты должна будешь оберегать его и нести за него ответственность. Как в той истории про подкидыша в «Блэквудз».
На этот раз Энн не мешкала.
— Этот.
— Какой странный выбор. Почему он?
— Потому что он самый маленький. Мне больше всего нравятся самые маленькие.
Брэнуэлл фыркнул.
— Забавно! Мне нравится, когда вещи грандиозны.
— Это, — сказала Эмили, поднимая своего солдатика к свету, — Серьеза. А как зовут твоего, Энн?
Казалось вполне естественным, что Эмили задала вопрос именно так, будто солдатики уже носили имена, а не ждали, когда их назовут. Энн не заставила себя ждать.
— Пажик, — выпалила она.
Тут все расхохотались. Иногда, когда это случалось, они просто не могли остановиться и смех все кружил, кружил над ними.
Тэбби появилась на пороге с кастрюлей горячей воды в руках. Ее мрачное лицо, окутанное паром, казалось ведьмовским.
— Опять за свое. Хуже, чем стадо оголтелых гусей. Посмотрим, захочется ли вам смеяться, когда доживете до таких шишек, как у меня на ступнях.
Шарлотта выкрикнула:
— Смотри, Тэбби, это герцог Веллингтон!
— А это Бонапарт.
— Да неужто? О, эти господа умели отдавать приказы! А вот приказ и вам: отставить лепетать без умолку и вымыть чумазые лица.
Ах, какая скука! Потом — молитвы, завтрак, занятия, и когда же они смогут с ними поиграть? Позже — слово, означающее острейшее разочарование. Тем не менее Шарлотта кладет солдатика в коробку и берет мыло, потому что она старшая и должна показывать пример. А тем временем, как шепнул Брэнуэлл, мы можем играть у себя в мыслях.
Тэбби обнаружила, что с тех пор, как она поступила на работу в пасторат, множество людей стало искать встречи с ней, когда бы она ни спускалась в поселок навестить племянника. Люди выныривали из проулков, выглядывали из погребов, желая знать: что происходит?
— Как тут не любопытствовать, сами понимаете. Что с ними такое? Почему они людей сторонятся? Даже когда встречаешь священника, кажется, что он не с тобой, а витает где-то в облаках. А мисс Брэнуэлл, поговаривают, вообще… немного того, мегера. Это правда? А дети, как ни посмотришь, все в Китли за книжками шагают. Люди думают, что они слишком много учатся; как маленькие грибочки в банке, засели там…
— Люди говорят много такого, о чем понятия не имеют, — отрезает Тэбби, которая пытается не поддаваться на провокации, но иногда добрые чувства к хозяевам не позволяют ей молчать.
— Эти дети постоянно гуляют по вересковым пустошам — гораздо дальше, чем могу я со своими ногами.
