Бернард Шоу - Человек и сверхчеловек
рекорды. Что, кстати, нового? Стрэйкер. Париж - Бискра, средняя скорость - сорок в час, исключая переправу
через Средиземное море. Тэннер. Сколько убитых? Стрэйкер. Две дурацкие овцы. Подумаешь, важность! Овцы не бог весть в какой
цене; хозяева радехоньки будут получить что следует, не таскаясь к
мяснику. А все-таки, увидите, шуму не оберешься. Кончится тем, что
французское правительство запретит всякие гонки, - и тогда уже крышка.
Понимаете? Ну просто с ума сойти! Еще есть время сделать хороший
пробег, а мистер Тэннер не хочет. Тэннер. Тави, ты помнишь моего дядю Джеймса? Октавиус. Да. А что? Тэннер. У дяди Джеймса была первоклассная кухарка; его желудок переваривал
только ту пищу, которую стряпала она. Бедняга от природы был застенчив
и терпеть не мог общества. Но кухарка гордилась своим искусством и
желала кормить обедами принцев и послов. Так вот, из страха, что она от
него уйдет, несчастный старик вынужден был два раза в месяц устраивать
званые обеды и претерпевать пытки смущения. Взять теперь меня и вот
этого малого, Генри Стрэйкера, Нового Человека. Мне ненавистны
путешествия; но мне симпатичен Генри. А для него нет в жизни ничего
лучшего, чем в кожаном пальто и очках-консервах, под слоем пыли в два
дюйма толщиной нестись со скоростью шестьдесят миль в час, рискуя
сломать свою и мою шею. Не считая, конечно, тех минут, когда он лежит в
грязи под машиной, стараясь отыскать, где там что застопорило. Так вот,
если я не буду хотя бы раз в две недели предоставлять ему возможность
тысячемильной прогулки, я его потеряю. Он возьмет расчет и уйдет к
какому-нибудь американскому миллионеру, а мне придется
удовольствоваться вежливым грумом-садовником-любителем, который умеет
вовремя приподнимать шляпу и знает свое место. Я просто раб Генри,
точно так же, как дядя Джеймс был рабом своей кухарки. Стрэйкер (рассердившись). Тьфу, пропасть! Вот бы мне машину с таким мотором,
как ваш язык, мистер Тэннер! Я ведь что говорю? Иметь автомобиль и не
ездить на нем, значит попросту зря деньги терять. Что вам толку от
машины и шофера, если вы из них пользу извлечь не умеете? Завели б себе
колясочку и няньку, чтоб вас катала. Тэннер (примирительно). Ну-ну, ладно, Генри. Сейчас поедем на полчасика. Стрэйкер (с отвращением). Полчасика! (Возвращается к машине, усаживается на
свое место и листает газету в поисках очередных новостей.) Октавиус. Ах да, я совсем забыл. Тебе записка от Роды. (Передает Тэннеру
записку.) Тэннер (вскрывая конверт). Боюсь, что Рода собирается поскандалить с Энн.
Как правило, английская девушка только одного человека ненавидит еще
сильнее, чем свою старшую сестру,- это свою мать. Но Рода, несомненно,
лучше уживается с матерью. Энн она... (возмущенно) ну, уж это слишком! Октавиус. Что такое? Тэннер. Мы с Родой сговорились покататься на машине. Теперь она пишет, что
Энн не разрешает ей со мной ехать.
Внезапно Стрэйкер с нарочитой небрежностью принимается
насвистывать свою любимую мелодию. Пораженные этой
неожиданной соловьиной руладой и смущенные ехидной
ноткой, которая слышна в ее веселых переливах, оба
друга вопросительно оглядываются на него. Но он поглощен
газетой и движение их остается без ответа.
Октавиус (приходя в себя). Без всяких объяснений? Тэннер. Объяснений! Оскорбление не есть объяснение. Энн запретила ей при
каких бы то ни было обстоятельствах оставаться со мной наедине. Я,
видите ли, неподходящее общество для молодой девушки. Что ты теперь
скажешь о своем кумире? Октавиус. Ты все-таки не забывай, что после смерти отца на Энн легла очень
серьезная ответственность. Миссис Уайтфилд слишком слабохарактерна,
чтобы руководить Родой. Тэннер (глядя на него в упор). Короче говоря, ты разделяешь мнение Энн? Октавиус. Нет, но я готов понять ее. Ты же сам знаешь, что твои взгляды едва
ли могут благотворно влиять на формирование ума и характера молодой
девушки. Тэннер. Нет, я совсем этого не знаю. Я знаю, что формирование ума и
характера молодой девушки состоит обычно в том, что ей лгут везде и во
всем; но я не желаю, чтобы ей лгали обо мне, - будто мне свойственно
злоупотреблять доверием девушек. Октавиус. Энн этого не говорила, Джек. Тэннер. А что ж еще означают ее слова? Стрэйкер (заметив приближающуюся Энн). Мисс Уайтфилд, джентльмены. (Вылезает
из машины и идет по аллее с видом человека, который знает, что в его
присутствии больше не нуждаются.) Энн (останавливаясь между Октавиусом и Тэннером). Доброе утро, Джек. Я
пришла сказать вам, что у Роды очень сильно разболелась голова и она не
сможет сегодня ехать с вами кататься. Она страшно огорчена, бедняжка. Тэннер. Ну, Тави, что ты теперь скажешь? Октавиус. Мне кажется, все совершенно ясно, Джек. Щадя твои чувства, Энн не
остановилась даже перед обманом. Энн. О чем это вы говорите? Тэннер. Хотите вылечить Роду от головной боли, Энн? Энн. Конечно, хочу. Тэннер. Так повторите ей все, что вы только что сказали; и прибавьте, что вы
пришли сюда через две минуты после того, как я получил и прочел ее
записку. Энн. Рода вам писала? Тэннер. И очень подробно. Октавиус. Не слушайте его, Энн. Вы правы, вы совершенно правы. Энн только
исполнила свой долг, Джек; ты сам это знаешь. И с такой деликатностью! Энн (подходит к Октавиусу). Какой вы добрый, Тави! Какой чуткий! Как вы все
хорошо понимаете!
Октавиус сияет.
Тэннер. Так, так, потуже кольца! Ведь ты ее любишь, Тави, правда? Октавиус. Она это знает. Энн. Тсс, Тави! Как вам не стыдно! Тэннер. Ничего, я разрешаю. Я же ваш опекун, если не ошибаюсь. Ну вот, я вас
на часок оставляю на попечении Тави. Я еду прокатиться на машине. Энн. Нет, Джек. Мне нужно поговорить с вами относительно Роды. Рикки, милый,
ступайте в дом и займите своего американского приятеля. Маме некогда
возиться с ним так рано; она еще занята по хозяйству. Октавиус. Лечу, Энн, дорогая. (Целует ей руку.) Энн (нежно). Рикки-Тикки-Тави!
Он смотрит на нее, выразительно краснея, потом убегает.
Тэннер (резко). Вот что, Энн. На этот раз вы попались. И не будь Тави
влюблен в вас без всякой надежды на спасение, он бы сразу увидел, какая
вы неисправимая лгунья. Энн. Вы не так поняли, Джек. У меня просто не хватило смелости сказать Тави
правду. Тэннер. Ну конечно. Вот когда нужно солгать - у вас смелости хоть отбавляй.
Что вы там наговорили Роде о моей безнравственности и о том, будто ей
опасно со мной встречаться? Как она теперь может ко мне по-человечески
относиться после того, что вы отравили ее душу всякими гнусностями? Энн. Джек, я знаю, вы не способны на что-нибудь дурное... Тэннер. Зачем же вы ей налгали? Энн. Пришлось. Тэннер. Пришлось? Энн. Мама меня заставила. Тэннер (сверкнув глазами). Ха! Как это я сразу не догадался? Мама! Всегда
мама! Энн. Все дело в вашей ужасной книге. Вы ведь знаете, какая мама робкая. А
робкие женщины очень считаются с условностями; если нам не считаться с
условностями, Джек, мы всегда будем наталкиваться на самое жестокое,
самое грубое непонимание. Даже вы, мужчины, не можете прямо говорить
все, что вы думаете, без риска, что вас не так поймут и очернят. Да, я
признаю, я вынуждена была очернить вас. А вы хотите, чтоб и бедную Роду
точно так же не понимали и чернили? Разве может мама допустить, чтоб
она подвергала себя этой опасности сейчас, когда она еще слишком молода
и неопытна? Тэннер. Короче говоря, единственный способ избегнуть непонимания - это
лгать, клеветать, злословить и лицемерить что есть силы. Вот что значит
слушаться матери. Энн. Я люблю маму, Джек. Тэннер (постепенно взбираясь на вершины социологического пафоса). Разве это
причина для того, чтоб полностью отказаться от своего "я"? Нет, я
протестую против этого гнусного порабощения молодости старостью.
Взгляните на наше светское общество. Чем оно хочет казаться? Прелестным
хороводом нимф. А на самом деле что это? Отвратительная процессия
несчастных девушек, каждая из которых зажата в когтях циничной, хитрой,
жадной, лишенной иллюзий, нравственно-испорченной, невежественной, но
многоопытной старухой, именуемой матерью и почитающей своей
обязанностью растлить ее душу и продать ее тому, кто больше даст.
Почему эти жалкие рабыни предпочитают выйти замуж за старика или
подлеца, чем совсем не выходить? Потому что замужество для них
единственный путь спасения от дряхлых мегер, скрывающих под маской
материнского долга и родственной любви свое эгоистическое честолюбие,
свою ревнивую ненависть к вытесняющим их молодым соперницам. Какая
мерзость! Голос природы требует отцовских забот для дочери, материнских
- для сына. Закон, который управляет взаимными чувствами отца и сына,
