Лео Перуц - Снег Святого Петра
Она вдруг ужасно заторопилась и увела меня из лаборатории.
- Вот как? Я упомянула о "пожаре Богоматери"? Не знаю, имею ли я право об этом говорить. Да теперь уже и чересчур поздно. Тебе пора идти, голубчик. У тебя нет шляпы? А где твое пальто? Выходить в такой холод без пальто - это ужасное легкомыслие! Нет уж, мой милый, за тобой действительно необходимо следить как за ребенком.
* * *
В этот день я стоял в темноте у окна своего кабинета и смотрел на проезжую дорогу.
Шел снег. Тонкие белые хлопья бесшумно и легко падали наземь. Предметы утрачивали свои очертания, становились чуждыми и призрачными. Стая ворон, каркая, поднялась с рябины, и сейчас же вслед за этим на дороге показались быстро несущиеся сани. Ими управлял Федерико. Я узнал его только в тот момент, когда он, проезжая мимо, слегка приподнялся и, здороваясь, повернул ко мне лицо. Когда он скрылся за поворотом, перед моими глазами вдруг снова встало неотвязно преследовавшее меня лицо готического барельефа из антикварного магазина в Оснабрюке. Я не знаю, как это произошло, но мне внезапно стало ясно то, чего я так долго добивался, роясь в своей памяти: я понял, что представляла собой эта мраморная головка и почему мне была так знакома ее странная, нездешняя улыбка. С необычайной силой непосредственного переживания я вспомнил, что эта головка являлась частью плохой копии того мощного барельефа на Палермском соборе, на котором был изображен во всей своей славе последний римский цезарь и триумфатор последний император из рода Гогенштауфенов.
Столь искусно возведенное школьным учителем здание лжи и клеветы рухнуло легко и бесшумно, подобно сыпавшемуся с крыши снегу. Я облегченно вдохнул, освободившись от давившего на меня кошмара. Все, что он мне рассказывал о Бибиш, о бароне и о происхождении Федерико, оказалось сплошной ложью. В юношеском лице Федерико были запечатлены грозные и величественные черты Фридриха Барбароссы*, его знаменитого предка, некогда потрясшего весь мир и ставшего предметом всеобщего преклонения!
Солнце садилось за тяжелыми темными тучами, окрашивая их в фиолетовый, пурпурный, ярко-желтый и медно-зеленый цвета, и мне казалось, будто они охвачены пламенем. Никогда еще до той поры мне не случалось видеть таких красок на небесном своде. И тут мною овладела странная мысль - мне показалось, что это сверкание и сияние, это фантастическое вспыхивание и угасание ослепительных красок на вечернем небе было какою-то придуманной Бибиш игрой, носящей название "пожар Богоматери", и что оно исходило не от лучей закатывавшегося солнца, а снизу, от нее, из той маленькой полутемной комнаты, в которой она меня поцеловала.
* Барбаросса (итал. Barbarossa - "рыжебородый"). Прозвище Фридриха I (ок. 1125-1190), германского императора из династии Гогенштауфенов, правящего с 1152 г. Барбаросса вмешивался во внутренние дела практически всех сопредельных с Германией (а также и многих весьма отдаленных от нее) стран и, открыто именуя себя "владыкой мира", неоднократно заявлял о намерении раздвинуть германские границы до пределов старой Римской империи. Возглавил Третий крестовый поход, но до Земли Обетованной так и не добрался, утонув при переправе через какую-то мелководную речушку в Малой Азии. Впрочем, согласно старинной легенде, Барбаросса не умер, а только заснул и до сих пор спит в подземной пещере где-то в Тюрингии, сидя за каменным столом вместе с шестью своими рыцарями и дожидаясь, когда придет ему время выйти наружу и повести обновленную Германию к мировому господству. Это пробуждение может произойти не раньше, чем отросшая рыжая борода Барбароссы трижды обовьется вокруг стола.
Глава XV
Исходным пунктом беседы, просветившей меня относительно того, что барон называл своей жизненной задачей, явился его спор с пастором и одно-единственное слово, которое вставила в него Бибиш. Мы сидели в приемной господского дома, обставленной на манер крестьянской комнаты. Я и теперь еще ясно вижу перед собой это помещение: дубовые скамьи, окрашенные в пестрые цвета, стулья, расставленные вокруг массивного стола, резное распятие из дерева, оловянные тарелки на стенах и над камином, широкие полати, которые теперь уже редко встречаются в комнатах вестфальских крестьян. Перед пастором стоял бокал вина, остальные пили виски. Бибиш подперла голову левой рукой и набрасывала на листке бумаги разные геометрические фигуры-спирали, кружочки, розетки. Князь Праксатин сидел в стороне и раскладывал пасьянс.
Не помню, как начался этот разговор. Я был углублен в свои мысли и не прислушивался. Поднимая иногда голову от своего рисования, Бибиш избегала смотреть на меня. Помнила ли она еще о данном мне накануне обещании, или то был всего лишь мимолетный каприз? Мне бы хотелось знать это наверняка. Как бы невзначай я спросил ее, будет ли она завтра в девять часов в лаборатории. Не удостоив меня взглядом, она неуверенно подняла и опустила плечи. После чего вместо кружков и спиралей принялась рисовать цифру "девять", тщательно обводя ее красивым орнаментом.
- Ваши возражения,- услышал я голос барона,- применимы ко всякой эпохе, а не только к нашему времени. Великие символы - корона, скипетр, митра и держава -созданы пламенем веры и только ею и держатся. Человечество давно разучилось верить в эти символы. Тот, кто сумеет разжечь пламя веры в наше ставшее пустым и холодным время, легко поведет людские сердца к блеску короны и идее монархии милостью Божией.
- Верить - значит сподобиться милости,- сказал пастор.- Вера есть дело рук Божиих. Она может ожить в нас только благодаря терпеливой работе, жертвенной любви и молитве.
- Нет,-сказала вдруг Бибиш, словно в полусне.-И благодаря химии.
В комнате воцарилась тишина. Не было слышно ни звука. Я с изумлением посмотрел на Бибиш, которая снова склонилась над своим рисованием, а потом перевел глаза на пастора. Его лицо было неподвижно, и лишь на его губах скользнула усталая протестующая улыбка.
- Как прикажете понимать ваши слова? - спросил я Бибиш.- Что вы имели в виду? Вместо нее ответил барон:
- Как это понимать? Как врач, вы должны знать, что все затаившиеся в нас чувства - страх, тоска, горе, счастье, отчаяние,- все наши жизненные проявления являются результатом совершенно определенных химических процессов, происходящих в нашем организме. А уж от этого знания остается совсем незначительный шаг до той мысли, которую только что выразила в двух словах моя юная сотрудница.
Я оглянулся на Бибиш, но ее уже не было в комнате -только лист бумаги с ее рисунками лежал на столе. Пастор и Праксатин тоже исчезли. Все трое удалились абсолютно незаметно, и, что любопытнее всего, я ничуть не изумился тому, что их больше не было в комнате. Я ни на одно мгновение не задумался над тем, почему меня оставили наедине с бароном.
- Да, один незначительный шаг, - продолжал барон Малхин.- Но сколько труда пришлось мне затратить, прежде чем я решился сделать этот шаг. Сколько ночей пришлось мне провести без сна, сколько свидетельств проверить, сколько сомнений преодолеть! Начало всему было положено словами вашего отца. "То, что мы называем религиозной истовостью, экстазом веры,сказал он мне в этой самой комнате, за этим самым столом,- будь то индивидуальное или массовое явление, почти всегда носит клинические черты состояния возбуждения, вызванного одурманивающим ядом. Но какой именно дурман вызывает такие последствия? Наука еще не знает этого".
- Не могу поверить, чтобы мой отец сказал это! - воскликнул я.- Ни в одном из его трудов нет и намека на подобную мысль. Слова, которые вы вкладываете ему в уста, кощунственны!
- Кощунственны? Это слишком суровый эпитет,- сказал барон спокойно.- И он вряд ли уместен в тех случаях, когда речь идет о поиске истины. Разве кощунственно то, что мы в состоянии вызывать столь благородное чувство, как презрение к смерти, небольшой дозой героина, повышенное ощущение счастья дозой опиума, а экстаз блаженства - дозой контаридина*? Известно ли вам, что в тропических областях Средней Америки существует растение, листья которого, стоит их разжевать, пробуждают на несколько часов пророческий дар? Если мы проследим историю религии на протяжении тысячелетий...
- Вы хотите сказать,- перебил я его,- что то невероятное духовное перерождение, под влиянием которого светский человек Иниго де Рекальде превратился в Святого Игнатия Лойолу**, явилось последствием потребления одурманивающих препаратов?
- Оставим это,- сказал барон.- Так мы не продвинемся ни на шаг вперед. Я исходил из предположения, что в природе должны существовать такие одурманивающие вещества, которые в состоянии породить религиозный экстаз в его индивидуальных или массовых проявлениях. Подобные вещества неизвестны науке. Вот этот факт и указал мне дальнейший путь.
Он наклонился над столом и стряхнул пепел со своей наполовину выкуренной сигары в стоявшую передо мной мисочку.
