Мара Будовская - Вечер в Муристане
— Параллельные не пересекаются, — отвечала Катерина, — мы живем с тобой в одном мире. Просто в этом мире лекала иногда повторяются. Впрочем, это уже описано в литературе.
— «Принц и Нищий»?
— Да. И еще Набоков. «Отчаяние».
— Не читала.
Наполнили бокалы. Выпили.
— И все–таки, я, ты уж прости меня, не могу понять одну вещь. — с трудом выговаривала по–английски Катя, когда вторая бутылка шампанского опустела, — Вот, скажем, Альберт Эйнштейн с двойником — понимаю. Че Гевара с двойником — понимаю. Мэрил Стрип или там Алла Пугачева с двойником — понимаю. А Фелишиа Фурдак с двойником — не понимаю. Какая между нами разница? Ты что — Эйнштейн?
— Из нас двоих скорее ты — Эйнштейн.
— Ну, скажи, какая разница между двумя куклами Барби? Не считая наклепок на зубах?
— Куклы Барби, кстати, бывают настоящие и поддельные. У настоящих на шее под волосами — фирменное клеймо.
— Я не про Барби вообще–то, а про нас.
— А я — про Барби.
После заключительного выступления Катерину задержал Степан Орлов и предложил проехать с ним к одному очень влиятельному лицу, которое так впечатлилось показом мод, что захотело пригласить одну из девушек к себе. И, ясное дело, выбрал Екатерину, потому что она умеет говорить по–русски.
— А в контракте это у нас прописано? — спокойно спросила Екатерина.
— Не прописано. Но за это — отдельная плата. Не обижу.
Он написал на каком–то обрывке сумму, вдвое превышавшую гонорар за выступления. У него не было ни малейшего сомнения в том, что Катя согласится. Она производила впечатление современной расчетливой девицы без комплексов. Тут к ним подошла Фурдак, оттолкнув одним пальчиком своего охранника, а другим — орловского. Катерина невозмутимо объяснила ей, в чем дело, и протянула обрывок.
— За такую сумму я и сама не прочь поехать.
Утром Фелишиа рассказывала Катерине, как Лицо никак не могло сообразить, кого ему привезли, какие гримасы строил Лицу Степан, как Лицо разозлилось, что ему подсунули недоступное по политическим соображениям тело, и как при этом ему пришлось разыгрывать гостеприимного хозяина и развлекать девушку.
— А кто это? Что за лицо–то? — допытывалась Катерина.
— Не могу тебе сказать. Я им по собственной инициативе дала подписку о неразглашении, чтобы нам с тобой легче жилось.
— И правильно. Но не думаю, что это поможет. Орлов меня теперь убъет.
— Не убъет. Во–первых, не ты отказалась, а я перехватила у тебя заработок. Во–вторых, в глазах этого, так сказать, лица, Орлов просто слегка перестарался. Вот, кстати, держи гонорар. Хоть зубы себе отбелишь. — Фелишия выложила на стол тугую пачку.
В последний вечер опять пили, но не шампанское, а коктейли. Фелишиа не хотела расставаться с Москвой и со своим отражением. Захмелев, она утрясла свои юридические отношения с миром, протянула Катерине листок:
Я, Фурдак Фелишиа, разрешаю Пороховой Екатерине пользоваться моим лицом, ногами, бедрами, талией и грудью по ее усмотрению
Ф. Фурдак.
Утром приехал Орлов. Никого не убил. Со смехом рассказал, что Влиятельное Лицо и на самом деле решило, что Семен перестарался. Даже выразило благодарность. Предложило обращаться в любое время.
Фурдак внезапно затормошила Катерину:
— У тебя есть заграничный паспорт? Я тебя заберу с собой в Милан. Сделаем портфолио, найдешь себе работу! Может, даже снимемся вместе!
— Не имеет смысла вам вместе сниматься. Подумают, что на компьютере сделано. — заметил Семен. А мысль, однако, хорошая. Я сам этим займусь. Отстегнете за услуги.
Паспорт с итальянской визой был готов к вечеру. Завтракали девушки в самолете, а обедали в одном из ресторанов в галерее Виктора — Эммануила. Наутро Катерине устроили фотосессию в одном из престижных модельных агентств. Жизнь ушла в ирреальное измерение.
Апрель 1992 года
Посмотрел в свой дневник — последняя запись датирована прошлым годом. И правильно — жить надо, а не дневники писать. Я и живу. Рисую заставки и мультики. Учусь. Люблю Талилу. Побывал в армии — прошел четырехмесячный курс молодого бойца, а потом вернулся к учебе. Ломброзо свозил меня в Италию, на фестиваль мультипликационных фильмов. На фестивале я получил вторую премию, и на радостях босс увез меня отдыхать в их родовое гнездо. Это не замок и не усадьба, а дом с участком в захолустном городишке. Больше всего поразила меня местная церквушка. Она относительно новая, ее расписывал сосед семейства Ломброзо, художник. Мадонна писана с матери Якопо, а Младенец — с него самого в соответствующем возрасте. Среди ангелочков встречаются его братья и сестры.
Что еще случилось за это время? Полотов женился на Соньке, после свадьбы они съехали с квартиры, и со мной поселился Бумчик–алкоголист. Он устал мотаться после работы в Иерусалим, и в будние дни ночует у меня. Мы друг на друга положительно влияем — он мне рассказывает о Иерусалиме и культах карго. Я мешаю ему пить. Когда ему становится совсем невмоготу, мы идем на бульвар Ротшильда пить пиво. Изредка к нам присоединяется и Талила.
У нас на работе началась предвыборная лихорадка. Контора выиграла конкурс на телевизионную предвыборную кампанию одной партии. Как раз той партии, которая мне не нравится. Что поделаешь — работа есть работа. Отсняли стандартный ролик: самолеты–пароходы–трактора–дети–коровы–флажки. Лидер партии на их фоне. Потом еще серию красно–черных пасквилей на противоположную партию. Которая как раз сейчас правит. Типа, экономику просрали, безопасность просрали. Конкуренты сняли точь–в–точь то же самое про «нашу» партию. Надо было срочно чем–то выделяться.
Ломброзо вызвал меня в свой кабинет и заявил, что партия очень рассчитывает на максимум голосов с русской улицы. Поэтому на меня вся надежда. Он велел мне договориться с очень известным актером и режиссером из Союза, который эмигрировал в Израиль с женой–еврейкой, чтобы тот снялся в ролике на русском языке. Деньги ему сулят большие. Я вообще не умею ходить по домам, уговаривать. Да еще к такому Режиссеру, от упоминания имени которого у меня поджилки трясутся.
Бумчик меня успокаивает — мол, хороший человек, наш парень, пивали с ним в Москве в одной компашке.
Ломброзо взял меня пальцами за обе щеки, приблизил свое лицо к моему, и выдавил сквозь зубы:
— Миша, считай, что я взял тебя на работу именно для этого ролика. От него зависит многое, если не все. Если ты его запорешь, пеняй на себя.
Он напоминал крестного отца из фильма про мафию.
Я позвонил Натику, чтобы выяснить, насколько серьезны угрозы его отчима.
— За щеки брал? — спрашивает Натик.
— Брал, — говорю.
— Меня он брал за щеки единственный раз, когда я сломал подвеску его джипа. Нет, он не шутит.
Самое страшное, что я не знаю, в курсе ли Ломброзо моих разработок — ведь самый первый псевдофильм я ему сдуру показал! Не исключаю, что у него есть доступ ко всем моим файлам. И он знает, что я теряю, кроме работы.
Письмо народного артиста СССР Поляковского Александра Александровича народному артисту СССР, главному режиссеру одного московского театра, Левинштейну Игорю Израилевичу.
Гарик, друг дорогой!
Ты себе не представляешь, как я радовался, что твое письмо написано по–русски! В театре приходится говорить на чистом древнееврейском языке. Я уже освоил две роли на нем, прекрасном, но незнакомом. Публика валит валом, не подозревая, что я просто шпарю на автопилоте заученные интонации, иногда не помня дословного перевода текста. Впрочем, такое бывает и на родном языке. Помнишь, как однажды я сбился с одной производственной пьесы на другую на ключевом слове «шарикоподшипник»?
Кроме того, начал репетировать новый спектакль, который ставят специально на меня. Называется это «Сатана против большевиков». Автор пьесы сделал вытяжку московских глав из «Мастера и Маргариты». Ершалаимские главы остались за кадром. Мы с моей мефистофельской внешностью каких только чертей не переиграли — от «Фауста» до «Диканьки». Вот, дошли и до Воланда.
Я тут купаюсь в лучах славы и зрительского интереса. Любви же зрительской пока не добился.
Любовь бьет ключом со стороны бывших соотечественников, читай: соотечественниц. Видишь ли, жила какая–нибудь Сара Абрамовна или там Ида Львовна у себя в украинском городке, актера Поляковского видела только по телевизору, мечтала втайне. Приехала в Израиль, пошла в супермаркет купить хумуса и гефильте–фиш, а тут и он, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты, в шортах и майке за фалафелем вышел.
