Биргит Лаханн - Существовать и мыслить сквозь эпохи !
Семья Ницше переезжает в Наумбург. Семья - это молодая вдова Франциска с двумя детьми - пятилетним Фрицем и трехлетней Элизабет, бабушкой, двумя тетками и служанкой Миной.
Юный Ницше окружен женщинами, богобоязненными дамами: все они сами выросли в домах пасторов. Куда бы ни ступил мальчик - он в лоне Бога. Фриц тоже, разумеется, должен стать священником, близкие уже называют его маленьким пастором.
Маленькому пастору живется хорошо. Все его балуют и нежат, сестра обожает, дедушка любит. Внук нередко гостит у деда, благо тот живет неподалеку, в Поблесе. Сидит там с книгой в саду под деревьями и чувствует себя счастливым. Престарелая бабушка Эрдмута рассказывает мальчику о его предке польских кровей и о Наполеоне. Ей ведь довелось видеть, как пруссаки сражались за свою независимость, и хотя она всегда оставалась патриоткой, но Наполеон... Отчаянный был человек!
Нет, Фриц играет не на улице - он играет на рояле. И друзья у него кроткие как овечки. Из праздников ему всех милее собственный день рождения и Рождество Христово. Любимое слово - уют. Однако Фриц отнюдь не домосед. Ходит гулять, бегает на коньках, катается на санках и плавает. Плавание полезно, оно закаляет организм. Юношам его можно только рекомендовать, пишет рассудительный не по годам мальчик.
Железное здоровье матери - от воды. С детства обливалась ею - холодной. Маленькому Фрицу тоже не повредит. Водой лечат любую хворь, от головной боли до резей в животе. Мать ставит клизму, делает промывания и компрессы. У нее был звериный инстинкт материнства, пишет Курт Пауль Янц в трехтомной биографии "Фридрих Ницше". Внутренний мир, напротив, был неглубок, правда, не лишен сентиментальности, но по сути своей холоден.
Пай-мальчик Фриц ходит в мужскую школу, давно выучился читать и писать, памятлив на библейские изречения и цитирует Книгу книг так красиво, что можно прослезиться. Вот только орфография хромает. Пишет paken и schiken, Charackter и Direcktor, zu Haube и grusen. Не мешало бы ему иметь под рукой и копилочку с запятыми.
В остальном он - высокоодаренный ребенок со склонностью к чудачествам. Когда однажды, сразу после уроков, внезапно хлынул дождь, все ученики с визгом помчались домой. Кроме послушного Ницше. Он невозмутимо шагал под ливнем, прикрыв картузик грифельной доской, а грифельную доску - носовым платком. Беги же, беги! - издали кричала ему мать. Но мальчуган продолжал шествовать, нисколько не ускоряя шаг. Видишь ли, мама, сказал вымокший до нитки сын растерянной родительнице, в школьных правилах записано, что мальчики, покидая школу, не должны резвиться, а должны спокойно, как подобает воспитанным детям, разойтись по домам. - Я действительно держал себя с достоинством маленького закоренелого филистера, напишет он в девятнадцать лет.
Однако филистера, безрассудно отважного в своих фантазиях. Я еще найду тот ключ, который поможет мне проникнуть в землю. Это написано десятилетним. Он любит пожары, огонь, бури, град. Распаляет свое воображение "Эддой". Грезит о вселенском пожаре и сумерках богов, когда солнце чернеет... и небо лижут языки яркого пламени.
Прекраснее всего для Фрица грозы. Однажды его с матерью застает где-то такая непогода, что кажется, началось светопреставление, а они стоят озаренные ослепительными молниями. Конечно, было небезопасно, сообщает он своей сестре, но это-то и привело его в восторг.
В грозу он садится за рояль и предается драматическим фантазиям. Сочиняет гимн грозе: Шквал и ливень! Молний блеск и гром! Сквозь них - вперед! И чей-то голос звал: Обновись! Под вспышками молний и раскатами грома сложится спустя годы и его "Заратустра". Ибо молния и гром для Ницше - свободные, неподвластные этическим нормам стихии, чистая, не замутненная интеллектом воля.
Жизнь в Наумбурге, мятежная, прекрасная, неторопливая, заканчивается в октябре 1858 года. Фрицу четырнадцать, он только что закончил автобиографию "Из моей жизни", когда мать получает письмо от ректора Королевской школы Пфорта: Вашему высокоодаренному сыну выделяется бесплатное место.
Какое облегчение для госпожи Ницше! Ей, живущей с семьей на вдовью пенсию и детское пособие, целых шесть лет не придется платить за обучение. И какая удача для сына! Ведь в Пфорте готовят превосходных специалистов, это трамплин, с которого молодые люди попадают на самые престижные должности в ученом мире.
Но держат там учеников в строгости. Альма-матер имеет собственные законы. Прусский кадетский корпус, где изучают античную культуру. Политика - вне его пределов. Естественные науки - не в чести. Дискутировать на злобу дня нежелательно. Юные избранники живут за монастырскими стенами, в Элладе и Риме.
Так начинается та пора в жизни Ницше, о гнетущем однообразии которой он всегда будет вспоминать с содроганием. В четыре утра открывают общую спальню. В пять - резко дребезжит звонок. Вставай! Живее! Выходи! - орут надзиратели. Полусонные подростки, пошатываясь, бредут в умывальную.
Одевшись, направляются в молельную. Разговаривать запрещено. Все на месте? Гудит орган. Воспитанники хором читают "Отче наш". И обратно в спальню, где расставлено молоко и разложены булочки.
Ровно в шесть заливается визгом школьный звонок. Уроки до двенадцати. С зажатой в руке салфеткой - на обходную галерею. Кого нет? Сложили руки. Господи Боже, отец небесный, благослови нас и ниспосланное тобой... Обед. Снова молитва. По команде прогулка в школьном саду. Лекции. Час на самостоятельное чтение. Работа в классах, небольшой перерыв до пяти, повторение пройденного до семи, ужин, кегли, молитва - и в кровать. Ora et labora. И так до девятого, выпускного класса.
И постоянная муштра. Становись! Смирно! Головные уборы снять! Я все время боюсь осрамиться, записывает Фриц в дневник. Показательные гимнастические упражнения на официальных праздниках он воспринимает как жестокое обращение с животными. А без очков близорукому на брусьях вообще делать нечего.
Страх перед первым серьезным испытанием: хватит ли духу переплыть Заале? Весь класс построился на берегу - в плавках и красных шапочках. В воду - по свистку. Ах, как прекрасно искупаться в Заале одному, дома, во время каникул, утром, в половине девятого! Река журчит, кругом тишина, мы с туманом покоимся на воде.
Это годы, когда его начинают терзать головные боли, когда глаза часами не могут прочесть ни строчки, когда бунтует желудок и выпитое утром молоко подкатывает к горлу, когда дыхание требует усилий, а рубашка за ночь промокает от пота. Подобно эриниям, роятся над внешне молодцеватым учеником-гуманитарием все те болезни, что присосутся потом к нему, как пиявки.
Когда пилит, сверлит и точит мигрень, он думает об отце. И приходит страх перед сумасшествием и ранней смертью. Среди многочисленных родственников матери тоже есть несколько с душевными расстройствами, одна тетя покончила с собой, а какой-то дядя даже попал в желтый дом. Но разве мать не говорила ему, и не раз, как жизнестойки Ницше, как они плодовиты и неутомимы? Прекрасно, если так. Ведь ему нужно очень много времени, чтобы осуществить планы, которые пока таятся в голове.
Математика - не его интерес. По-английски он может только кое-как объясниться. История ему скучна. Зато он идет первым по лингвистическим дисциплинам - латыни, древнегреческому, немецкому. Нет ему равных в знании Закона Божьего и языка иудеев. А тоска по родным пенатам все не проходит и не проходит.
Впрочем, до Наумбурга всего лишь час хорошего ходу. Так что по праздникам он дома. В будни же пишет письма, отсылает картонки с грязным бельем, к примеру, 2 рубашки, 4 носовых платка, 1 манишку и 1 салфетку. Благодарит за карамель от кашля, спортивные трусы и груши, просит прислать денег, чернила, губную помаду, стальные перья, любимый шоколадный порошок к тому ужасному молоку, которым их потчуют спозаранку, спички, третий том "Тристрама Шенди", а также сообщить последние политические новости. Ведь газет в Пфорте нет.
И вечно мальчик должен нижайше, в письменном виде, просить дирекцию школы снабдить его тетрадями, шаблонами, мылом, зубной щеткой, разрешить пользоваться роялем, выделить десять-двадцать пфеннигов на почтовые расходы, а то и две порции сахара к лекарству.
Мои черные брюки так износились, жалуется он своим домашним, что на днях я их вконец порвал при игре в кегли. А за несколько месяцев до этого он не смог отправиться вместе со всеми на экскурсию, потому что его штаны были испорчены на коленях пятнами крови... Со штанами одно несчастье! сетует он в письме мамме.
Ах, скорей бы сочельник! Тосковать по Рождеству Фриц в своих письмах начинает уже с октября. Ведь Рождество - это ощущение безопасности, это подарки и неповторимые запахи, домашний уют и отрада на душе. Фриц томится. Предается мечтам. Составляет список желаемых подарков, что-то зачеркивает, вносит поправки - нет, все-таки не книгу, лучше 10 серебряных грошей. И ликует: Всего 2 недели!!!
