Уильям Теккерей - Призрак синей бороды
Как всем нам отлично известно, замок Синей Бороды расположен в краю весьма отдаленном и, хотя и являет собой отличную резиденцию, изрядно мрачен и уединен. После гибели обожаемого мужа место это сделалось невыносимым для впечатлительного сердца вдовы. Аллея, газон, фонтан, зеленые лужайки парка, где резвились пятнистые олени, все - все навевало воспоминания о погибшем возлюбленном. Еще только вчера, безмятежным летним вечером, бродя с ней рука об руку по парку, ее Синяя Борода указал егерю жирного оленя, которого собирался подстрелить.
- Ах! - промолвила вдова, отирая слезы с прелестных глазок, бедняжку-оленька застрелили, задние ноги отрезали и запекли, а из садовой смородины сварили желе, которое так любил мой муж, но милому моему Синей Бороде никогда уже не отведать оленины! Гляди, славная Анна, мы проходим по старинному дубовому залу; он увешан его охотничьими трофеями и портретами представителей благородного рода Синих Бород! Гляди! Вон над камином висит его хлыст, кнут и мотыга, которой он, бывало, любил выпалывать сорняки с главной аллеи. А в этом ящике хранятся его шпоры, свисток и визитки, где выгравировано его дорогое имя! А вот кусочки бечевки, которые он срезал с пакетов с письмами и хранил, потому что бечевка всегда пригодится; его крючок для застегивания пуговиц и колышек, на который он обычно вешал свою ш... ш... шляпу!
За этими нежными вдовьими воспоминаниями неизменно следовал поток безудержных слез, взрыв чувств - и долго ли, коротко ли, но в конце-концов она все же решила оставить Замок Синей Бороды и поселиться где-нибудь еще; ибо любовь к памяти мужа, говорила она, делала это место слишком уж печальным.
Разумеется, завистливый и глумливый мир сказал, будто вдовице надоела деревня и захотелось снова выйти замуж; но она не обращала внимания на подобные наветы, и Анна, не выносившая свою мачеху и не желающая оставаться дома, была вынуждена сопровождать сестру в город, где Синяя Борода издавна владел громадным и роскошным старинным особняком. Сестры обосновались в городском доме, где ссорились ничуть не реже, чем прежде. И хотя Анна частенько угрожала покинуть сестру и переехать в частный пансион, из тех, коих было немало в том краю, но все же гостить в доме сестры и выезжать в карете с лакеем и кучером в трауре и щитами на дверцах с изображенными на нем гербами Синей Бороды и Шакабаков было несравненно респектабельнее, а потому любящие сестры продолжали жить вместе.
Для леди в положении миссис Синей Бороды городской дом имел еще и дополнительные, причем немалые, преимущества. Помимо того, что он был неимоверно большим и унылым кирпичным строением с унылой железной оградою спереди и длинными, узкими унылыми окнами с маленькими квадратиками стекла, он еще и выходил окнами на кладбище при церкви, где, впору помянуть, между двумя тисовыми деревцами, одно из которых вырезано в форме павлина, тогда как другое являет собой подобие столика для закусок... так вот, говорю я, дом выходил окнами на кладбище при церкви, где над фамильным склепом возвышался монумент усопшего Синей Бороды. Его первого видела вдова по утрам из окошка своей спальни, и до чего же сладко было следить по вечерам из окна гостиной, как бледное лунное сияние мерцает на бюсте покойного и Добродетель отбрасывает поперек него длинные черные тени. Полиантусы, рододендроны, ранункулусы и прочие цветы с самыми благозвучными названиями и самыми упоительными ароматами были высажены за маленькую решетчатую оградку, окружавшую место последнего упокоения Синих Бород; и бидлу {Бидл - низшее должностное лицо в приходе. Первоначально был курьером приходских собраний и простым исполнителем распоряжений чиновника, ведающего призрением бедных, но вскоре стал фактически заменять этого чиновника.} было строго-настрого наказано драть как Сидорову козу всякого юного сорванца, кто будет застигнут срывающим эти благоуханные знаки привязанности жены усопшего.
На стене столовой висел портрет мистера Синяя Борода в полный рост, работы Тиклегила Р.А., в военном мундире, хмуро взирающий на ножи, вилки и серебряные кольца для салфеток. Над камином он же был представлен в охотничьем костюме и верхом на любимом скакуне. В спальне вдовы хранился вырезанный из пластыря его силуэт, а в гостиной - миниатюра, на которой он был облачен в черное с золотом одеяние и в одной руке держал академическую шапочку с золотым шнуром, а другой указывал на диаграмму Pons Asinorium {Pons Asinorium - теорема Пифагора (лат.).}. Сие изображение было сделано во дни, когда он обучался в колледже святого Иоанна в Кембридже и еще не обзавелся знаменитой синей бородой, неотъемлемым атгрибутом его зрелых лет, часть которой ныне образовала прелестную синюю цепочку на шее у его осиротевшей жены.
Сестрица Анна заявила, что городской дом еще унылей загородного, потому что в Замке был хотя бы свежий воздух, и что любоваться парком куда как приятнее, чем кладбищем, как бы хорош ни был монумент. Однако вдова назвала ее легкомысленной кокеткой и настояла на соблюдении привычных ритуалов траура и скорби.
Единственным допускавшимся в дом мужчиной был приходской священник, который читал ей молитвы; и поскольку его преподобию было по меньшей мере семьдесят лет отроду, Анна, хоть, пожалуй, и готова была влюбиться при первом же случае, не имела возможности потворствовать своим склонностям; а горожане, как бы ни обожали они всяческие скандалы, не могли сказать ничего предосудительного о связи достопочтенного старца и убитой горем вдовы.
Всякое иное общество она решительно отвергала. Когда город посетил передвижной театр, злополучный импресарио, пришедший пригласить ее посетить комедию, был вышвырнут за дверь рослым лакеем. Хотя соседи часто устраивали балы, карточные вечера и ассамблеи, вдовствующая Синяя Борода не снисходила ни до одного из этих увеселений; и даже офицеры, эти всепобеждающие герои, которые наносят такой урон женским сердцам и перед которыми обыкновенно отворяются все двери, так и не получили доступа в дом вдовицы. Капитан Вискерфильд целых три недели кряду вышагивал вокруг да около ее дома, но так и не произвел на нее ни малейшего впечатления. Капитан О'Грэйди (из ирландского полка) предпринял попытку подкупить слуг и как-то ночью даже штурмовал садовую ограду, но все чего он добился - это угодил ногой в капкан, не говоря уже о страшных ранах от битого стекла поверху стены, так что кто-кто, а он никогда уже больше не влюблялся. И наконец капитан Черная Борода, чьи черные бакенбарды величиной могли бы бросить вызов прославленным бакенбардам самого покойного Синей Бороды, хотя и зачастил в церковь регулярно каждую неделю - он, который до того десять лет не ступал на церковный порог - даже капитан Черная Борода ничего не добился своей набожностью и вдова ни разу не оторвала глаз от книги, чтобы взглянуть на него.
Казармы пребывали в отчаянии, а портной капитана Вискерфильда, снабжавший его новыми нарядами, долженствующими покорить сердце вдовы, под конец упрятал его за решетку за неуплату.
Его преподобие пастор премного превозносил вдову за ее поведение с офицерами, но будучи сам нрава общительного и приверженного к застолью и бутылке, убеждал прелестную страдалицу, что ей должно попытаться развеять свое горе избранным почтенным обществом, и рекомендовал время от времени принимать у себя немногочисленный круг солидных и уважаемых людей, коих он ей представит. И поскольку доктор Лукавс приобрел неограниченное влияние на прекрасную плакальщицу, она уступила его желанию - и он, соответственно, ввел в ее дом несколько человек из числа самых зажиточных и почтенных своих знакомых - причем, всех семейных, так что у вдовы не было ни малейших оснований тревожиться.
Случилось так, что у доктора был племянник, служивший в Лондоне стряпчим, и вот, повинуясь чувству долга, сей джентльмен приехал на вакации навестить своего почтенного дядюшку.
- Он не какой-то там из этих ваших буйных и невоспитанных юнцов, уверял его преподобие, - он отрада своей матушки и сестер; он не пьет ничего крепче чая; за все двадцать лет он не пропускал воскресной службы в церкви три недели подряд; и надеюсь, моя дражайшая и прекраснейшая мадам, вы не станете возражать против того, чтобы принять у себя этого образцового юношу ради вашего преданнейшего друга, его дядюшки.
Вдова согласилась принять мистера Лукавса. Он определенно был далеко не красавчиком.
- Но так ли это важно? - вопрошал доктор. - Он так благонравен, а добродетель лучше, чем весь блеск всех драгунов на королевской службе вместе взятых.
Мистер Лукавс пришел на обед, пришел и к чаю. Он выезжал вместе со вдовой в карете с гербами, а в церкви нес ее сборник псалмов, словом оказывал ей все знаки внимания, какие только можно было ожидать от столь благовоспитанного молодого джентльмена.
Тут по всему городку, как оно обычно и бывает в городках, поползли слухи.
