Чарльз Сноу - Коридоры власти
- Господин министр, поверьте, все здесь присутствующие не менее сведущи, чем я.
- Я не могу без вас обойтись, - сказал Роджер.
Фрэнсис еще помедлил, затем вежливо, но чуть нахмурясь, сказал:
- Я вижу, что у меня нет выхода, господин министр. Постараюсь сделать все, что в моих силах.
Можно было подумать, что это обычные словесные реверансы и что Фрэнсис первый огорчился бы, если бы его поймали на слове. На самом же деле все обстояло как раз наоборот. Иные люди из тщеславия или ради выгоды любят поговорить о своей совести. Фрэнсис принадлежал к тем немногим, кто и в самом деле движим совестью. Он и радикалом стал по велению совести, а не из бунтарства. Каждый раз, когда ему приходилось с боем отстаивать свою точку зрения, он делал это через силу. Ему хотелось бы думать, что дни боев остались для него позади.
Приблизительно год тому назад он поставил в тупик своих друзей в нашем старом колледже. Они ждали, что он выставит свою кандидатуру на пост ректора, и считали, что победа на выборах ему обеспечена. Однако в последнюю минуту он отказался баллотироваться. Он заявил, что хочет отдавать все свое время исследовательской работе, что никогда еще его мысль не работала так четко. Я подумал тогда, что он слегка покривил душой. Он был отнюдь не из толстокожих и с годами становился все уязвимее. По-моему, его слишком испугала перспектива пересудов, сплетен, злословия.
Кстати, вместо того чтобы избрать ректором моего старого друга Артура Брауна, колледж умудрился остановить свой выбор на неком Г.С.Кларке, при котором пошли такие распри и раздоры, каких никто и не упомнит.
Самому Фрэнсису не много было надо: жить в Кембридже, допоздна засиживаться у себя в лаборатории да с тревогой и неодобрением следить, как складываются отношения у его второй и любимой дочери с одним из американцев-аспирантов. С него достаточно было битв. Ответив согласием Роджеру, он почувствовал себя так, словно попался в ловушку.
Сэр Лоуренс Эстил сказал без колебаний:
- Если вы находите, господин министр, что я могу принести какую-то пользу, считаю себя обязанным принять ваше предложение.
- Очень любезно с вашей стороны, - сказал Роджер.
- Хотя, если вы рассчитываете, что мы сможем выполнять все эти разнообразные поручения и одновременно вести свою обычную работу... - Сэр Лоуренс не договорил. - Мне хотелось бы как-нибудь побеседовать с вами о положении ведущих ученых в наших университетах.
- Всегда к вашим услугам, - сказал Роджер.
Сэр Лоуренс удовлетворенно кивнул. Ему нравилось общество министров: беседовать с министрами - это тоже не всякому дано. Если Фрэнсис был сыт по горло миром высокой политики, то Эстил был в этом отношении ненасытен.
Остальные согласились работать без лишних слов. Затем Роджер перешел к тому, ради чего, на его и на мой взгляд, было созвано это совещание. Мы заранее уговорились о том, что он сейчас собирался предложить. Позднее я должен был напоминать себе, что мы оба в равной мере приложили к этому руку.
- А теперь, когда мы сформировали комиссию, и притом на редкость удачную по своему составу, - впервые в этот день Роджер снизошел до лести, - я хотел бы знать, что вы скажете, если я предложу вам еще одного члена.
- Кого именно, господин министр? - спросил Эстил, заранее соглашаясь.
- Я спрашиваю вашего мнения, потому что с человеком, которого я имею в виду, вам будет не так-то просто. Я знаю, он на многое смотрит не так, как мы с вами. Может статься, что из-за него вам придется потратить немало времени понапрасну. Но я уверен, что игра стоит свеч.
Помолчав, он прибавил:
- Я говорю о Майкле Бродзинском.
Лица были бесстрастны - непроницаемые лица людей, привыкших заседать в высоких комиссиях. После короткого молчания заговорил Эстил:
- Мне кажется, я выражу общее-мнение, господин министр. У меня нет никаких возражений против сотрудничества с доктором Бродзинским. - Эстилу приятно было соглашаться с министром. И не из угодничества, не из корысти даже, просто Эстил считал, что министры всегда правы. - Безусловно, известные расхождения у нас будут. Но никто не станет отрицать, что это большой ученый. Он, несомненно, внесет свой вклад в работу комиссии.
Кто-то, кажется Пирсон, сказал вполголоса:
- "Если не можешь одолеть противника, примкни к нему". Только тут получается как раз наоборот.
Остальные ученые сказали, что сработаются с Бродзинским. Фрэнсис поглядывал на часы, давая понять, что спешит вернуться в Кембридж.
- Господин министр, я согласен с моими коллегами, - сказал он. - Я склонен думать, что будет гораздо опаснее, если он останется вне нашей комиссии.
- Я, собственно, не это имел в виду, - сказал Эстил.
- Но все же, вы находите, что это удачная мысль, Эстил? - спросил Роджер.
- А я не нахожу. По-моему, вы все неправы, - выпалил Уолтер Льюк, по-моему, это чертовски неверный ход. Я так с самого начала подумал и остаюсь при своем мнении.
Все взгляды обратились на него.
- Я ведь вам говорил: так он будет у нас на глазах... - негромко сказал я.
- Послушайте, - сказал Уолтер, - вы ведь все привыкли принимать решения, сообразуясь с разумом, верно?
Никто не ответил.
- Вы все привыкли к тому, что всякого человека можно переубедить, верно?
Снова молчание.
- Я тоже, прости меня, господи. Что ж, бывает, что и удается. Согласен. Но неужели вы воображаете, что это возможно, когда решается вопрос такой важности?
Кто-то сказал, что ничего не попишешь - надо попробовать.
- Где уж мне тягаться с вами, мудрецами, - сказал Уолтер. - Только, по-моему, ничего путного из этого не выйдет.
Все возмущенно задвигались. Вспышка Уолтера вызвала у сидящих за столом одно и то же чувство. Тетлиф, Эстил - все хотели одного: чтобы он замолчал. Они отдавали должное его чутью в области техники, но отнюдь не в области психологии. Впрочем, он и сам не считал себя тонким психологом; хоть и видно было, что жизнь изрядно его потрепала, сам себе он подчас казался куда моложе, чем был на самом деле. Это мальчишество - нарочитое мальчишество, потому что он бравировал им, так же как и пренебрежительным отношением к "мудрецам", - обесценивало слова, которые могли бы прозвучать веско и внушительно.
Роджер холодно смотрел на него.
- Возьмете вы на себя ответственность за все вытекающие последствия, если я послушаю вас и не приглашу Бродзинского?
- Пожалуй, возьму, - сказал Уолтер.
- Можете не беспокоиться, - ответил Роджер. - Я отвергаю ваше возражение.
Спустя неделю Майкл Бродзинский впервые появился на заседании комиссии. Все уже были в сборе и ждали начала, когда вошел секретарь и сказал мне, что приехал Бродзинский. Я вышел ему навстречу и еще до того, как мы поздоровались, по радостно признательному выражению его лица понял, что ему уже известны некоторые подробности первого совещания: он знает, что своим приглашением отчасти обязан мне, - и проникся ко мне доверием. Я провел его в кабинет Роджера. Ученые еще не успели рассесться по местам; Бродзинский рядом с ними показался особенно рослым и могучим, куда крепче Уолтера, который тоже отличался незаурядной физической силой. И тут я снова убедился, что он точно знает все, что было сказано здесь в прошлый раз по его адресу.
- Добрый день, сэр Лоуренс, - приветствовал он Эстила с изысканной любезностью и сдержанной доверчивостью. По отношению к Фрэнсису любезность его была столь же изысканна, доверчивости же поубавилось. Когда же дело дошло до Уолтера, любезность перешла все границы - это была любезность врага.
Роджер приветливо поздоровался с ним и сказал какую-то избитую вежливую фразу - вроде того, что он очень счастлив заручиться помощью Бродзинского. И сразу же Бродзинский отвернулся от Уолтера и весь обратился в слух, словно это было невесть какое откровение. Он не отрывал от Роджера своих прекрасных, горящих глаз. Он смотрел на него так, словно перед ним был не просто единомышленник, а чуть ли не спаситель.
12. ПАРИ НА РАВНЫХ
Дважды в том месяце брат Кэро приглашал меня поужинать с ним. Приглашение это не слишком меня соблазняло, но на второй раз, когда жена моя уехала погостить к сестре, я согласился. Однако, очутившись в одном из офицерских клубов вдвоем с Сэммикинсом (имя это я с каждым разом находил все менее подходящим для столь громогласного, неуемного человека), я совсем приуныл.
Он угостил меня ужином, и, надо сказать, отменным. Потом мы перешли в читальню и, усевшись под писанными маслом портретами генералов - героев Крымской войны, усмирителей синайского восстания, грозных вояк, стоявших на страже мира и порядка империи в последние годы царствования королевы Виктории, - принялись за портвейн. Я удобно развалился в кресле. Сэммикинс сидел напротив - весь подавшись вперед, неугомонный, напористый. Он подбивал меня заключить с ним пари.
Возможно, он был азартен от природы. Еще в самом начале вечера он звал меня на скачки. Он, как и его сестра, держал скаковых лошадей, и, когда я чистосердечно признался, что лошади ничуть меня не вдохновляют и даже наводят скуку, он просто не поверил, решил, что я чего-то недоговариваю. Ну, хорошо, если я не желаю ставить на лошадей, то уж, конечно, соглашусь спорить на что-нибудь другое? С веселой настойчивостью одержимого он громогласно предлагал мне все новые пари. Может, это действительно было у него в натуре. А может, просто такие люди, как я, раздражали его. Я был на пятнадцать лет старше, вел себя по сравнению с ним сдержанно (впрочем, то же можно было сказать о большинстве представителей рода человеческого). Может, ему хотелось доказать, что не так уж велика между нами разница?
