Чарльз Сноу - Коридоры власти
Когда мы с Маргарет вошли, Диана с подкупающей искренностью объясняла кому-то из гостей, до чего мал этот дом. Объясняя, она обнаружила такие познания в архитектуре, каких я у нее и не подозревал; еще месяца два назад у нее их и не было. По всей видимости, она вышла из-под влияния своего музыканта и попала под влияние какого-то архитектора - и с наслаждением показывала это: так юная девушка, впервые влюбившись, с наслаждением повторяет при каждом удобном случае имя любимого.
Глядя на Диану, я нередко думал, что очень глупо воображать, будто светские люди непременно циники. Люди, светские по натуре, такие, как она, отнюдь не циничны. Они потому и светские, что не циничны, не равнодушны ко всему на свете.
Увидев нас с Маргарет, Диана сплавила своего собеседника ближайшему кружку гостей и, отбросив вздор, вновь превратилась в деловую, уверенную в себе женщину. Да, ей известно, что Роджер сейчас у премьера. Она пригласила их с Кэро приехать, как только они смогут и, разумеется, захотят.
- У меня тут сегодня ни одного политика, - оживленно сказала Диана. Так ведь лучше?
Она оберегала Куэйфов на случай, если в последнюю минуту все сорвется.
Мы смешались с толпой приглашенных, в большинстве своем людей богатых и праздных. Вероятно, почти никто здесь и не слыхал о Роджере Куэйфе. Мы с Маргарет переглянулись - у нас обоих мелькнула одна и та же мысль: ему пора бы уже прийти. Я заметил, что Диана, которая не так-то легко теряла душевное равновесие, выпила лишний коктейль.
И тут они вошли - Роджер между Кэро и ее братом Сэммикинсом. Все трое рослые, Роджер немного выше своего шурина и несравненно грузнее. Мы могли ни о чем не спрашивать, достаточно было взглянуть на Кэро. Она так и сияла от радости, беззастенчивой радости, которую она жаждала разделить со всеми нами. Взяв с подноса по бокалу шампанского, они направились к нам.
- Все в порядке, - сказал Роджер. Среди поцелуев и рукопожатий эти слова прозвучали на редкость безразлично, до смешного невыразительно. Человек, мало его знающий, подумал бы, что он ничуть не изменился за последние два часа. Он улыбался светской улыбкой, сдержанной, чуть ли не робкой, но глаза его блестели, линии вокруг рта обозначились резче, словно торжество переполняло его и он втайне им упивался... За этой робкой улыбкой чувствовалась какая-то юношеская неукротимость. И я подумал, что он отнюдь не из тех толстокожих, которые неспособны остро переживать свое горе или упиваться победой.
- Не ударил старик в грязь лицом? - сказала Кэро, обращаясь к Маргарет. Сэммикинс разразился громким хохотом.
Вблизи он казался настоящим атлетом - пышущий здоровьем, жизнерадостный. Глаза у него были как у сестры - большие, наивные и дерзкие. И всем своим видом еще яснее, чем она, он показывал, что ему все нипочем. Сейчас он как никто откровенно ликовал по случаю назначения Роджера. Он заговорил со мной и стал громко перечислять всех, кому это будет особенно неприятно.
К нам подошла Диана, ее натура требовала действий.
- Вот что, - сказала она Роджеру. - Я хочу устроить в вашу честь банкет. Может, взяться за дело сразу и сделать это сегодня же? Или завтра? Что вас больше устраивает?
Сэммикинса устраивали оба варианта. Кэро тоже, но она вопросительно посмотрела на Роджера.
Он медленно покачал головой, застенчиво улыбнулся Диане, поблагодарил ее, потом сказал:
- Мне кажется, сейчас еще не время.
Она улыбнулась в ответ не только улыбкой хозяйки политического салона, но с нежностью и симпатией и спросила резковато:
- Почему же не время?
- Министров и до меня были тысячи, но банкета почти никто из них не заслужил.
- Какая ерунда! Вы - это вы. И я хочу дать банкет в вашу честь.
- Подождите, пока я действительно что-нибудь сделаю, - сказал Роджер.
- Вы это серьезно? - воскликнула Диана.
- Я предпочел бы, чтобы вы подождали.
Больше она не настаивала. Словно и она и все мы в какой-то мере поняли его, или так нам почудилось? Кое-кому его слова могли показаться самодовольными. Однако сказаны они были не столько из самодовольства, сколько из суеверия. Он и сейчас, когда власть была уже у него в руках, пытался, хоть и по-другому, чем несколько часов назад у себя в кабинете, задобрить судьбу. Он был суеверен, как человек религиозный, который взял на себя особую миссию и не даст себе ни малейшей поблажки, пока ее не выполнит, а если выполнить не сумеет, будет считать, что напрасно прожил жизнь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕЛО СДЕЛАНО
11. ВВОДИТСЯ ПОСТОРОННИЙ
В последующие несколько месяцев я неоднократно спрашивал себя: заслуживает ли Роджер и его сподвижники упоминания в учебнике истории, хотя бы мелким шрифтом? И если да, то что скажут о них грядущие историки? Не завидовал я этим историкам. Конечно, сохранятся документы. Документов будет больше чем достаточно. Немало их составил я сам. Будут среди них и памятные записки, и протоколы собраний, и официальные бумаги, и "благоприятные отзывы", и стенографические записи устных обсуждений. И все это без подделки.
Однако они не давали никакого понятия (а подчас и просто вводили в заблуждение), что же все-таки было сделано и - тем более - с какой целью. Это в равной степени относится ко всем документальным данным, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело. Думаю, многие историки сумеют составить себе довольно ясное представление о Роджере. Но откуда историку понять, что руководило людьми, о которых он не знает ничего, кроме их имен, - такими, как Дуглас Осбалдистон, Гектор Роуз, ученые, рядовые члены парламента? В его распоряжении не будет никаких данных. А между тем без этих людей не принималось ни одно решение, и нам надо было ежечасно помнить и знать, что ими движет.
С другой стороны, тем, кто придет после нас, многое станет виднее. Нам были понятны - хотя бы отчасти - поступки и стремления отдельных людей. А их общественный смысл? Какие социальные силы заставляли объединяться людей столь различных, как Роджер, Фрэнсис Гетлиф, Уолтер Льюк и все мы остальные? На какие социальные силы мог опираться такой политический деятель, как Роджер? Имеются ли вообще такие силы в нашем обществе? Вот вопросы, которые могли бы у нас возникать и порой возникали; но таков уж порядок вещей, что судить о правильности ответов нам было не дано, тогда как для будущего историка они будут ясны как дважды два.
В один погожий летний день, вскоре после того, как Роджер принял министерский портфель, он пригласил к себе кое-кого из ученых. Однажды у Пратта он неосторожно обмолвился, что стоит ему приоткрыть дверь своего кабинета, как перед ним вырастают четыре "валета", которым что-то от него нужно. Так было и теперь, только их было не четверо, а больше, и на этот раз не им нужно было что-то от него, а ему от них. Ему нужно создать комитет себе в помощь, сказал он. Каковы, по их мнению, перспективы развития термоядерного оружия в ближайшие десять лет? Он хочет знать правду, как бы неутешительна она ни была. Если угодно, они могут держать свою работу в тайне. Если они пожелают, Льюис Элиот может служить им в качестве rapporteur [секретарь - составитель докладов (франц.)]. Главное, они не должны миндальничать. Ему нужно их откровенное мнение, и он хочет знать его не позже октября.
Он намеренно отбросил прочь все церемонии - он всегда так держался с подобного рода людьми. Говорил резко, сухо, как принято в их среде. Он обвел глазами всех сидевших за круглым столом - лица казались особенно четкими в рассеянном дневном свете. Справа от него сидел Уолтер Льюк, который только что был назначен главой научного отдела при министерстве Роджера, - крепкий, с квадратным черепом, рано поседевший; затем Фрэнсис Гетлиф; затем сэр Лоуренс Эстил, выхоленный и самодовольный; затем Эрик Пирсон, советник по вопросам науки при нашем министерстве - моложавый и самоуверенный, как подающий надежды американский студент; еще трое ученых, вызванных сюда так же, как Фрэнсис Гетлиф и Эстил, из разных университетов, и, наконец, я.
Уолтер Льюк ухмыльнулся.
- Что ж, - сказал он, - я на жалованье у правительства. Меня уговаривать незачем, важно, что скажут вот они. - Широким жестом он указал на Эстила и других. По мере того как возрастал его авторитет в ученом мире, манеры его становились все более бесцеремонными.
- Сэр Фрэнсис, - спросил Роджер, - вы согласны?
Фрэнсис замялся.
- Для меня, господин министр, ваше предложение, безусловно, большая честь... - начал он.
- Это не честь, - возразил Роджер. - Это прежде всего пренеприятнейшая работа. Но тут вы можете сделать больше, чем кто бы то ни было.
- Право, я предпочел бы, чтобы меня от этого уволили...
- Боюсь, что вам от этого не уйти. У вас больше опыта, чем у любого из нас.
- Господин министр, поверьте, все здесь присутствующие не менее сведущи, чем я.
- Я не могу без вас обойтись, - сказал Роджер.
Фрэнсис еще помедлил, затем вежливо, но чуть нахмурясь, сказал:
