Уилла Кэсер - Моя Антония
- Где он. - Миссис Шимерда беспокойно переступала босыми ногами в пыли.
- Прекрасно, я к ним съезжу. Хочу пригласить их в будущем месяце помочь мне убрать овес и пшеницу. За плату. До свидания, миссис Шимерда! Да, между прочим, - сказал он, уже шагнув на тропинку, - давайте-ка договоримся, что за корову мы с вами в расчете.
Миссис Шимерда вздрогнула и еще крепче сжала веревку. Видя, что она не поняла его, дедушка обернулся:
- Больше мне ничего не платите, денег больше не нужно. Корова ваша.
- Платить не надо? Корова моя? - озадаченно переспросила миссис Шимерда, и ее узкие, сощуренные от солнца глазки так и впились в нас.
- Вот-вот, платить не надо, а корова ваша. - Дедушка кивнул.
Миссис Шимерда выпустила из рук веревку, бросилась к нам и, склонившись перед дедушкой, прижала его руку к губам. Не знаю, бывал ли он когда-нибудь еще так смущен. Я тоже немного испугался. Мне показалось, будто мы вдруг перенеслись в Старый Свет.
На обратном пути мы все смеялись, и дедушка говорил:
- Она, видно, решила, что мы пришли забирать корову. А знаешь, она бы нас с тобой исцарапала, вздумай мы дотронуться до коровьей привязи.
Наши соседи были явно не прочь помириться. В следующее воскресенье миссис Шимерда приехала к нам и привезла носки для Джейка, которые сама связала. Она вручила их ему с таким видом, словно великодушно отпускала грехи, и сказала:
- Ну что, больше не будешь бить моего Амброша?
Джейк смущенно усмехнулся.
- Я и не думаю ссориться с Амброшем. Он меня не будет задевать, и я его не трону.
- Ну а если он тебя побьет, чем платить штраф? Свиней у нас нет, сказала миссис Шимерда с намеком.
Джейк ничуть не обиделся.
- Пусть последнее слово будет за вами, мэм, - весело ответил он. - Ведь вы дама.
19
В июле ослепительно сияло солнце, установилась та безветренная, жаркая погода, благодаря которой Канзас и Небраска считаются лучшими в мире местами для кукурузы. Казалось, по ночам слышно было, как она растет; в свете звезд на увлажненных росой полях, где стеной стояли пахучие и сочные зеленые стебли с пушистыми метелками наверху, раздавалось легкое потрескивание. Если бы даже всю эту великую равнину, протянувшуюся от Миссури до Скалистых гор, заключили под стеклянную крышу и температуру регулировали по термометру, то и тогда желтым початкам, которые зрели и наливались здесь с каждым днем, вряд ли было бы лучше. В те дни кукурузные поля далеко отстояли друг от друга, между ними простирались невозделанные пастбища. Только мудрый и ясный взор моего дедушки мог предвидеть, что полям этим суждено шириться и множиться, пока в один прекрасный день они перестанут быть участком мистера Буши или участком Шимердов и превратятся во всемирный питомник кукурузы, а урожаи, выращенные здесь, станут так же влиять на экономику, как урожаи хлеба в России, от которых и в пору мира, и в пору войны зависит жизнь и деятельность ее населения.
Несколько недель подряд пылало солнце, а по ночам время от времени выпадали дожди, и судьба урожая была решена. Как только образовались молочные початки, нам и засуха стала не страшна. Мужчины усердно убирали пшеницу и даже не замечали зноя - правда, я без устали возил им воду, - а бабушке и Антонии так доставалось на кухне, что они перестали понимать, какой день жарче, какой - прохладней. По утрам, пока траву еще покрывала роса, мы с Антонией ходили за ранними овощами для обеда. Бабушка заставляла Антонию носить шляпу от солнца, но, как только мы попадали на огород. Тони сбрасывала ее на траву и подставляла голову ветру. Помню, что, когда мы склонялись над плетями гороха, над верхней губой у нее, словно усики, поблескивали капельки пота.
- Люблю работать на воле! Здесь куда лучше, чем дома! - весело напевала она. - Твоя бабушка говорит, я стану похожа на мужчину, пускай! Я хочу быть как мужчина.
Она встряхивала головой и предлагала мне пощупать мускулы на ее загорелых руках.
Все в доме ей радовались. Она была такая веселая, такая участливая, что мы и не замечали, как порывисто она двигается, как неуклюже гремит кастрюлями. Все то время, что Антония работала у нас, бабушка была в прекрасном настроении.
Ночи в пору уборки хлеба стояли жаркие и душные. Жнецы спали на сеновале, там было прохладнее, чем в доме. Я подолгу лежал в постели у открытого окна, любуясь бледными зарницами на горизонте или глядя на угловатые очертания ветряной мельницы, упиравшейся в синее ночное небо. Однажды вечером разразилась буйная гроза, но дождь был несильный и не попортил сжатый хлеб. Мужчины сразу после ужина ушли в конюшню, а мы с Антонией, вымыв посуду, залезли на покатую крышу курятника полюбоваться тучами. Оглушительно гремел гром, точно грохотали листы железа на крыше, молнии длинными зигзагами прорезали небо, на мгновение выхватывая из темноты и приближая к нам окружающие предметы. С одной стороны на небе чернели грозовые тучи, но на западе оно оставалось ясным и чистым: при вспышках молний эта спокойная половина неба казалась глубоким синим морем, залитым лунным светом, а часть, покрытая тучами, напоминала мраморную набережную в некоем прекрасном приморском городе, обреченном на гибель. На наши поднятые к небу лица упали крупные теплые капли дождя. Черная туча, не больше лодки, выплыла в светлое пространство и одиноко устремилась на запад. Вокруг уже слышался мягкий стук капель, падающих в густую пыль, устилавшую двор. Бабушка подошла к дверям и крикнула, что мы вымокнем, да и поздно уже.
- Сейчас, - отозвалась Антония. - Я люблю твою бабушку и все здесь люблю. - Она вздохнула. - Как бы я хотела, чтобы папа жил и видел это лето! Вот бы никогда не наступала зима!
- Ничего, лето еще не скоро кончится, - утешил я ее. - Тони, почему ты не всегда такая?
- Какая?
- Ну как сейчас, такая, как ты есть. Почему ты все время стараешься быть вроде Амброша?
Она легла, заложив руки за голову и глядя в небо.
- Если бы я всегда жила здесь, как ты, - другое дело. Тебе все будет легко. А нам трудно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕВУШКИ-СЛУЖАНКИ
1
Уже почти три года я прожил у дедушки, когда он решил перебраться в Черный Ястреб. Тяжелая работа на ферме становилась им с бабушкой не под силу, а мне исполнилось тринадцать, и они считали, что я должен ходить в приличную школу. И вот мы сдали нашу ферму в аренду той самой "доброй женщине вдове Стивенс" и ее брату холостяку, а себе купили дом священника Уайта на северной окраине Черного Ястреба. Дом этот стоял первым при въезде в город, и сельские жители, завидя его, радовались, что их долгое путешествие подошло к концу.
Мы собирались переехать в Черный Ястреб в марте, и дедушка, наметив этот срок, сразу сообщил о своем решении Отто и Джейку. Отто ответил, что ему вряд ли удастся сыскать для себя другое такое место, да и надоело копаться в земле - пора, наверно, как он сказал, "обратно на Дикий Запад". Джейк, соблазненный рассказами Отто о тамошней полной приключений жизни, решил ехать с ним. Чего мы только не делали, чтобы отговорить Джейка! Ему так мешала его неграмотность, он был так доверчив - лучшей добычи для жуликов не найти. Бабушка убеждала Джейка остаться здесь, где все его знают, среди порядочных людей, добрых христиан, но он слышать ничего не хотел. Он мечтал сделаться старателем. Джейк верил, что в Колорадо его ждут серебряные залежи.
Джейк и Отто помогали нам до последнего дня. Они перевезли нас в город, застелили коврами полы в новом доме, смастерили полки и шкафы в бабушкиной кухне - видно было, что им не хотелось разлучаться с нами. Но в конце концов они уехали, даже не сказав нам заранее о дне отъезда. Эти два парня служили нам верой и правдой и в зной, и в стужу, они дарили нам то, чего не купишь ни за какие деньги. Для меня они были как старшие братья: при мне вели себя сдержанно, смиряли языки, никогда не отказывали в дружбе. Но вот однажды утром, подхватив свои клеенчатые чемоданы, принарядившись, они сели в поезд, идущий на запад, - и больше я их никогда не видел; Много месяцев спустя мы получили от Фукса открытку; он писал, что Джейк слег было с воспалением легких, но теперь они уже работают вместе на шахте "Невеста янки" - и дела у них идут хорошо. Я написал на эту шахту, но письмо мое со штампом "невостребованное" вернулось обратно. Больше мы о них не слыхали.
Черный Ястреб, этот новый мирок, куда мы переселились, был чистым, зеленым городком с просторными дворами вокруг домов, с белыми заборами, с широкими пыльными улицами, на которых вдоль деревянных тротуаров росли стройные молодые деревца. В центре в два ряда стояли новые кирпичные магазины, кирпичная школа, здание суда и четыре побеленные церкви. Наш дом был расположен в верхней части города, и из окон второго этажа виднелись извилистые крутые берега речки, протекавшей двумя милями южнее. Этой речке предстояло стать мне утешением в те дни, когда я тосковал по вольной жизни в прерии.
