Джойс Кэри - Радость и страх
Как комнатная собачка, он теперь волен бродить по всей квартире. Он заглядывает в разгромленную гостиную, возвращается в спальню. - Чудесный вечер, еще один твой триумф, дорогая. - Каждый успех он неизменно приписывает Табите.
- Все бы хорошо, если бы не Буль! - восклицает Табита, тряхнув головой, чтобы рассыпались волосы. - Вечно он напивается и говорит, говорит... все такую чушь насчет декаданса. Скука смертная, и никакие мы не декаденты, это в "Панче" сидят декаденты.
Сторджа умиляет ее горячность. Она сидит перед туалетным столиком, и он, взяв в руки длинную прядь ее волос, сжимает ее любовно и бережно, словно боясь сделать ей больно.
- Да, исторический вечер. Ты это понимаешь, Берти? Мисс Пуллен - та ведет дневник таких событий, это мне известно.
Но Табита не мыслит столь широко. Она отнимает у Сторджа свои волосы в наказание за то, что он не в меру любезен с поэтом, и спрашивает: - Ты в самом деле согласен напечатать двенадцать страниц его сонетов?
- Дорогая моя, я только об этом и мечтаю.
- Но это невозможно, у нас нет места. Я ему сегодня сказала, что они не влезут.
- Извини меня, милая, но это неправда.
Табита, обернувшись, смотрит на своего раба с надменным изумлением. Она замечает, что по всему его телу прошла судорога. Лицо его побагровело, челюсть отвисла, во взгляде - страх и вызов.
- Не глупи, Фред. Кому-то мы ведь должны отказывать.
- Нет, Берти, нет, не хочешь же ты сказать, что предпочитаешь Булю этого Мэнклоу. Всякий, кто хоть сколько-нибудь разбирается...
- Значит, у меня плохой вкус?
- Н-нет, просто на этот раз я очень прошу тебя, моя радость...
- Если мой вкус не хуже твоего, так чем ты недоволен?
- Но у тебя вообще нет вкуса. Прости, дорогая, но ты сама подумай, откуда ему быть? Ты же в этом полный профан. Мнения у тебя предвзятые, ты слушаешь этого Мэнклоу...
Табита злится так, словно ее укусила овца. И взрывается: - Мэнклоу стоит десятка твоих несчастных Булей. Он хоть понимает, что мерзость - это мерзость. И не смей сокращать его раздел...
Тут и Стордж не выдерживает. Лицо его наливается кровью, голос напоминает истерическое блеяние. - Это безобразие, я этого не потерплю. Это неслыханно... ты не имеешь права... Извини, но мне надо уходить. Я не могу... и если тебе это кажется смешно...
А Табиту, с презрением взиравшую на это проявление страха и ярости, и в самом деле разбирает смех. Она хочет справиться с этим ребячеством, столь неуместным в момент, когда колеблется ее трон, но это ей не удается. Молодые мускулы еще не полностью подчинены ее воле; уголки пухлых губ подрагивают.
- Нет, я вижу, с тобой говорить бесполезно. - Стордж весь дрожит, глаза его полны слез. - Ты ничего не понимаешь. Нет у тебя ни ума, ни сердца. Извини меня... я болван.
И тут смех одолевает Табиту. Она уже не может противиться этой силе, сметающей все, что осталось от ее манер, ее достоинство, ее самоуважение. Она бросается на кровать, задыхаясь от смеха. - Ой, Фред, если б ты знал, какой у тебя сейчас вид - умора!
- Да, я болван, но извини, мне надо уходить. Прошу прощенья за... - Он как слепой идет к двери.
Табита вскакивает с кровати и бежит за ним, все еще смеясь. - Фред, Зайчик, ну стоит ли так волноваться! И никуда ты не пойдешь. - Это она впервые назвала его Зайчик.
- Нет, это слишком жестоко. Извини меня...
- Ой, милый! - Она хватает его за фалды. - Не дури, идем в постель.
- Нет, я не пойду в постель. Я наотрез отказываюсь... идти в постель. Голос его сорвался. Он стряхивает ее руку и исчезает. Ушел.
Табита в ночной рубашке возвращается в спальню. "Что ж, - думает она посмеиваясь, - если ему угодно вести себя так глупо... Сущий младенец, честное слово. Но кто бы мог подумать, что он так расшумится!" В ее усмешке, словно у няньки, поймавшей ребенка на шалости, удивление, даже удовольствие - вот он, оказывается, какой, с характером. "Подумать только, - вздыхает она, забираясь в постель, - так наскандалить из-за каких-то стихов. Ну да, я сама знаю, что не понимаю Буля, но, право же, это глупо".
На следующий день, немного удивленная тем, что не получила от Сторджа ни письма, ни цветов, ни извинений, она посылает ему записку: "Не забудь про вечер для художников. Доби обещал быть" - и постскриптум: "В поэзии я и правда не разбираюсь, Булю можно дать страницу в конце - или две страницы".
Но от Сторджа по-прежнему ни слуху ни духу, и Мэнклоу, заглянув к Табите узнать, что новенького, серьезно озабочен. - Глупышка вы, Тибби. Вечно перебарщиваете.
- Но вы же просили меня убрать Буля.
- Первая ваша задача - обломать нашего старика.
- Я людей не обламываю... - Тон ее призван показать, что такая вульгарность ей претит.
- В том-то и горе. Мы тут только треплем языком, а рынок тем временем захватывают другие. В этом месяце выходят два новых ежеквартальных обозрения.
- Но что же нам делать, если Буль такой плохой поэт?
- Внушите ему, что вы от Буля в восторге. - И, поймав возмущенный взгляд Табиты, досадливо вздыхает. - А в общем-то, Тибби, почем знать? Он пишет такую мерзость, что по-своему это, может, и хорошо. Я хочу сказать в такое мерзостное время кое-какие мерзостные идеи могут и пригодиться. Так или иначе, все равно все летит к чертям. Ладно, не хотите - не надо, я сам попробую. У меня хотя бы есть чувство ответственности.
Мэнклоу пишет Сторджу письмо, в котором выражает восхищение стихами Буля, и Стордж, выждав неделю (Табита говорит, что он дуется, а на самом деле он дает отдых нервам), снова появляется у Табиты.
Он держится немного отчужденно, однако разрешает Табите поцеловать его, усадить в самое удобное кресло у камина и положить перед ним папку со стихами, присланными за последнее время.
- Я все оставила до тебя, Зайчик. Но вот эти, сверху, как будто лучше других.
Стордж берет верхний листок, прочитывает несколько строк и, морщась, бросает на пол с таким выражением, что Табита невольно улыбается. Он гневно воззрился на нее. Она спешит сказать: - Да, я знаю, у меня дурной вкус. Наверно, ты прав, Зайчик.
Табите нет дела до его мнения, и хороший вкус она не ценит. Да что там, она даже не уважает Сторджа за то, что он не уступил ей в таком пустячном вопросе. Она знает одно - его нужно ублажать. Но как она ни старается, он еще больше месяца не может прийти в себя, заглушить в своей недоверчивой душе неотступное, глубоко въевшееся подозрение, что над ним издеваются.
30
Но поскольку Стордж от природы упрям и поскольку его нужно ублажать, он опять вошел в силу. И квартира на Вест-стрит теперь больше напоминает редакцию, чем приют влюбленных. Стулья завалены рукописями, столы корректурами. Взвинченные молодые люди в любое время суток забегают справиться о судьбе своих очерков или рисунков либо предложить Табите только что написанный рассказ, и отделываться от них нелегко. Они спорят, чуть не плачут, иногда пытаются ухаживать. А со старыми, проверенными авторами хлопот и того больше.
- Ты только взгляни, что прислал мне Дьюпарк! - ужасается Стордж. Хочет, чтобы я напечатал десять тысяч слов о Мэтью Арнольде.
- Предоставь его мне, Зайчик. Ведь он будет на следующем обеде? Я ему скажу, что мы поместим его в специальном выпуске.
- Да, будь добра. Дьюпарк к тебе благоволит, ты с ним пофлиртуй немножко.
И Табита без улыбки принимает эту просьбу ревнивого любовника. Как ответственный компаньон фирмы, она выполняет его приказы и участвует в великой миссии раскрепощения умов.
Первый номер "Бэнксайда", анонсированный на осень 1897 года, ценой неимоверных усилий выходит в свет весной 98-го. Он производит фурор. Строго говоря, он очень похож на все другие тонкие журналы тех лет - в нем те же критические очерки, те же мрачные новеллы, написанные по французским образцам, и эротические рисунки; тот же налет эстетских исканий и языческой вольности. Публика, уже одобрившая такую диету, охотно его раскупает.
Поэма Буля в свет не вышла, потому что Буль, приняв отказ Табиты всерьез, не стал ее заканчивать. К счастью, он забыл, почему она осталась незаконченной, кое-как извинился перед Сторджем и снова запил. Но Табита, поскольку ей не в чем себя винить, только радуется: одним опасным влиянием меньше. Ей хватает забот и без того, чтобы обороняться от пухлых рукописей Буля.
Она трудится над вторым номером журнала - бьется над проблемой, знакомой всем редакторам, - как сделать второй номер лучше первого. И выходит, что единственный способ достичь этой цели - увеличить затраты. В то время многие редакторы открыли для себя непреложную истину: чтобы удержать тираж на одном уровне, приходится на каждый следующий номер тратить все больше и больше. Иными словами, читатели становятся все требовательнее. И вот после шестого номера расходы Сторджа возросли втрое, а читателей почти не осталось.
Шестой номер, который обошелся втрое дороже, чем первый, не окупился и наполовину - возможно, в связи с войной в Южной Африке. В шестой раз, и теперь уже не без оснований, Стордж заявляет, что он больше не может, что он разорится.
