Мария Романушко - Не под пустым небом
Пресман всегда рассказывал о чём-нибудь удивительном. Однажды он рассказал потрясающую историю о кактусах. О могучей силе любви. Он прочёл монографию какого-то английского учёного (к сожалению, я не запомнила фамилии) об опытах над растениями. Один опыт заключался в том, что каждое утро учёный подходил к любимому кактусу и говорил ему: «Я тебя люблю! Тебе ничто не угрожает. Зачем тебе иголки?» Так продолжалось не один месяц. И вот, однажды, в одно прекрасное утро учёный подошёл к своему любимцу и… обнаружил, что тот сбросил свои иголки! Из этого учёный сделал естественный вывод, что с растениями можно общаться, что они слышат, чувствуют и мыслят. В книге было описано ещё много разных опытов, но этот – самый впечатляющий! Рассказ о нём производил сильнейшее впечатление на слушателей.
Ещё Пресман с воодушевлениям рассказывал о разных паранормальных явлениях. О которых писать в те времена было строжайше запрещено. Поэтому сведенья о том, что мир наш не так уж прост и за видимым кроется много невидимого, эти сведенья передавались из уст в уста. На московских кухнях – известных рассадниках свободомыслия. Александр Самуилович ходил в секретную лабораторию в центре Москвы, где исследовали людей, обладающих нестандартными способностями. Когда он рассказывал о возможностях человека двигать предметы взглядом, его глаза горели восторгом и источали такую мощную энергию, что он сам мог бы сдвинуть горы, если бы была такая нужда.
Впрочем, он-таки сдвигал горы! Но не физические, а в сознании своих слушателей. Что, может, ещё потруднее…
А какой радостью было для меня узнать от Александра Самуиловича о том, что все великие учёные мира верили в Бога!
* * *
А ещё Пресман любил рассказывать о своих соседях, и рассказывал о них тепло, почти с нежностью.
Они с Антониной Самойловной жили в огромной коммуналке на улице Фучика, недалеко от метро «Маяковская». Долгое время это была типичная коммуналка с кухонными дрязгами, яростными скандалами и пьяными дебошами. Кроме Пресманов, в квартире обитало ещё четыре семьи, простых работяг, тяготеющих к бутылке. И эти работяги Пресманов люто ненавидели: ещё бы! Во-первых, евреи, во-вторых – не пьют и не матерятся, да ещё, к тому же, учёные! Что и говорить: объекты достойные недоумения и ненависти. Каждый выход из комнаты в коридор или на кухню был испытанием на стойкость. Особенно для Антонины Самойловны, тихой, не способной ответить резко и поставить обидчиков на место. Бороться со скандальными соседями их же методами Пресманы не могли. И тогда Александр Самуилович решил победить их любовью! Он обращался с ними, как английский учёный со своими кактусами. Да, это был великий опыт! Он, как и опыт с кактусами, длился не один месяц… Много слёз выплакала за это время Антонина Самойловна, но Александр Самуилович не сдавался! И однажды… когда во время очередного пьяного скандала Александр Самуилович спокойно и ласково каждому из соседей сказал доброе слово, успокаивая рассвирепевших, готовых убить друг друга, людей, – ЧТО-ТО случилось. Их как огнём прошибло… Пьяные протрезвели. Орущие замолчали. А самая стервозная из соседок закричала в ужасе: «Да он же святой! Посмотрите на него! Он – святой!…»
С того дня всё в их квартире переменилось. Кончились скандалы и дебоши. Воцарился мир. Теперь соседи благоговели перед Пресманами, особенно перед ним. Они о нём так и говорили за спиной: «Наш святой».
* * *
Александр Самуилович каждый день слушал «Голос Америки». Маленький транзистор был как окошко в большой мир. Хотя слушать было трудно, потому что западные радиостанции старательно глушились в то время, Александр Самуилович буквально вклеивался ухом в приёмник, сквозь шумы и скрежет жадно ловя новости… Без них он не мог жить. Послушать «Голос Америки» – это как выпить утром чашечку крепкого кофе и выкурить сигарету. (Курил Пресман много. А закурил ещё на фронте).
Приходя вечером к Каптеревым, а приходили они практически каждый вечер, Пресманы рассказывали новости. Так что на каптеревской кухне все были в курсе последних событий в стране и в мире, которые не освещались в официальной прессе: кого посадили, кто эмигрировал, а кто стал «невозвращенцем». Обсуждались новости горячо, принимались близко к сердцу…
Однажды, когда мы были у неё в комнате вдвоём, Людмила Фёдоровна с дрожью в голосе воскликнула:
– Как же я её ненавижу!
– Кого? – не поняла я.
– Советскую власть!
Она сжала виски худенькими руками и смотрела куда-то мимо меня. В её глазах – боль и отчаянье. И она сказала твёрдо, как будто вынося приговор:
– Я никогда! никогда! не прощу ей взорванный собор в Кисловодске! И всё остальное…
Взорвали собор на рассвете,
заплакал ребёнок во сне.
Седея, осунулись ветви,
Поникли в грохочущий снег…
Торжественный, арочный, струнный,
собор был храним и любим,
в ночах ослепительно лунный
над домом твоим и моим…
В паденье своё, как в паренье,
он тучей вскрылился сквозной,
засыпав сады и строенья
прощальной своей белизной…
* * *
Когда Пресман говорил о Боге, о том, как прекрасно и мудро устроена Вселенная, и как велик Разум, стоящий у истока всего, мне становилось спокойно и хорошо. Я готова была слушать его круглыми сутками! Его слова вливали в меня уверенность в том, что у жизни нет конца. Что смерть – это только эпизод бесконечной жизни. Как рождение. Только переход – из вечности в земное существование – и опять в вечность… И вечность не казалась страшной пустотой – она была наполнена живой, тёплой, мыслящей энергией…
Когда я слушала Пресмана, я явственно понимала и чувствовала, (чувствовала каждым своим атомом!), что конца у жизни нет… Мне вспоминалось моё детство на Философской улице, когда я это чувствовала всем своим существом: СМЕРТИ НЕТ. Я стояла тогда на старой деревянной веранде, глядя на весенний ликующий клён прямо перед моими глазами, и чувствовала в себе живое, ликующее бессмертие… Куда это потом делось? как и где растерялось?… И вот, благодаря Пресману, я опять собирала осколки разбитого в себе рая, собирала осколки веры – в единое, ликующее ЦЕЛОЕ. Великий Разум, он являет себя человеку каждую минуту жизни. Надо только уметь видеть. И слышать. Когда я слушала Пресмана, я чувствовала, что стержень внутри меня крепнет. Я почти физически это чувствовала…
* * *
Кроме Пресмана, на каптеревской кухне пророчествовал порой ещё один удивительный человек – Вячеслав Кондратьевич Зайцев. Или, как его ласково называла Людмила Фёдоровна, – Зайчик, или просто Заяц. А ещё его называли Марсианином.
Сам Марсианин жил в Минске, изредка наезжая в Москву, чтобы произвести в умах московской интеллигенции, интересующейся не только материальным и не только нашепланетным, – очередное волнение. Марсианин занимался контактами с другими цивилизациями и писал невероятные книги, разоблачающие этот – видимый мир – как пошлую декорацию. Декорацию, скрывающую мир истинный…
Марсианин был прекрасным оратором. Послушав его, некоторые заключали: сумасшедший. Другие понимали: просто он – зрячий. Просто видит то, что не всем дано. О пришельцах из космоса он рассказывал с такой убедительностью, с такой почти обыденностью, что заподозрить его во лжи мог бы только человек, для которого всего важнее, какая будет завтра погода, и завезут ли к обеду в ближайшую «кулинарию» шницеля. Кстати, Зайцев снялся в одном замечательном фильме – «Воспоминание о будущем», фильм научный, (разумеется, не советский, а иностранный), и речь там тоже идёт о пришельцах из космоса. А по профессии Зайцев был филолог и в Минске преподавал русскую литературу.
Приезжая в Москву, он останавливался всегда на Старом Арбате, в Староконюшенном переулке, у своей сестры Валентины Кондратьевны, которую в каптеревском кругу называли «Валконда».
Чем Зайцев был похож на Пресмана – так это своей убеждённостью и страстностью. Но страстность его не имела столь ярких внешних проявлений. Внешне Вячеслав Кондратьевич был похож на кабинетного учёного, сдержанный в эмоциях, даже слегка суровый, строгий, приходил всегда точно, как договаривался: ни минутой раньше, ни минутой позже. Людмила Фёдоровна говорила:
– По Зайчику можно сверять часы. Если часы показывают без пяти минут восемь, а он сказал, что будет в восемь и уже звонит в дверь, то прав Зайчик, а часы отстают, и их надо подвести.
Зайчик не любил лирику и эмоции, он быстро съедал свою тарелку сырного супа, накрошив туда хлеба (чтобы не тратить время на откусывания, он очень дорожил своим временем) и начинал говорить.
