Болеслав Прус - Кукла
- За любовь.
- Не спорю, прекрасная вещь. Но если пан Старский получает любовь только за прекрасные глаза и усики, то с какой стати кто-то другой должен платить за нее своим именем, состоянием и свободой?
- Я перестаю понимать вас, - сказала Вонсовская. - Признаете вы, что женщина равна мужчине, или нет?
- В конечном счете - равна, в частностях - нет. По уму и трудоспособности средняя женщина стоит ниже мужчины, а нравственностью и чуствами якобы настолько его превосходит, что это уравновешивает создавшееся неравенство. По крайней мере так нам постоянно твердят, мы в это верим и, несмотря на множество проявлений женской неполноценности, ставим их выше себя... Но поскольку баронесса попрала достоинства своего пола, - а что это так, мы все можем засвидетельствовать, - нечего удивляться, что она лишилась и своих привилегий. Муж порвал с нею, как с нечестным компаньоном.
- Да ведь барон - немощный старец!
- Зачем же она вышла за него, зачем слушала его любовные признания?
- Так вы не понимаете, что иногда женщина бывает вынуждена продаться? спросила Вонсовская, меняясь в лице.
- Понимаю, сударыня, потому что... и я когда-то продался, только не ради богатства, а из крайней нужды.
- И что же?
- Прежде всего, жена не обольщалась насчет моей невинности, а я не клялся ей в любви. Мужем я был прескверным, но раз уж продался, то считал своим долгом быть добросовестнейшим приказчиком и преданнейшим слугой. Я ходил с нею в костелы, концерты и театры, развлекал ее гостей и фактически утроил доходы с ее магазина.
- И у вас не было любовниц?
- Нет, сударыня. Я так горько переживал свое рабство, что просто не смел смотреть на других женщин. Итак, согласитесь, что я имею право строго осудить баронессу, которая, продаваясь, знала, что у нее покупают... не рабочую силу.
- Какая гадость! - прошептала Вонсовская, глядя в землю.
- Да, сударыня. Торговать живым товаром чрезвычайно гадко, а еще гаже торговать самим собой. Но верх бесстыдства - заключая подобную сделку, стараться смошенничать. В таких случаях, если поймают с поличным, последствия всегда неприятны для того, кто попадается.
Оба некоторое время молчали. Вонсовская нервничала, Вокульский был мрачен.
- Нет!.. - вдруг воскликнула она. - Я добьюсь-таки от вас последнего слова!
- Насчет чего?
- Насчет разных вопросов, на которые вы дадите мне простой и ясный ответ.
- Что это, экзамен?
- Вроде того.
- Я вас слушаю.
По-видимому, она не решалась начать; наконец пересилила себя и спросила:
- Итак, вы настаиваете на том, что барон имел право бросить и опозорить женщину?
- Которая обманула его? Да, имел.
- Что вы называете обманом?
- То, что она принимала преклонение барона, несмотря на то что Старский был ее предметом, как вы выражаетесь.
Вонсовская закусила губку.
- А у барона не было подобных предметов?
- Наверное, были всякий раз, когда подвертывался случай и приходила охота, - ответил Вокульский. - Но барон не разыгрывал невинности, не называл себя образцом нравственной чистоты и не претендовал по этому поводу на всеобщее уважение... Если бы барон покорил чье-нибудь сердце, уверяя, что никогда не имел любовниц, а в действительности имел их, он тоже был бы обманщиком. Правда, кажется, не это беспокоило его невесту.
Вонсовская усмехнулась.
- Вы просто великолепны... Какая же женщина станет уверять вас, что у нее не было любовников?
- Ах, значит, и у вас были?
- Милостивый государь! - вспыхнула вдова, срываясь с места. Однако тут же сдержалась и холодно произнесла: - Я попрошу вас несколько осмотрительнее выбирать свои аргументы.
- Почему же? Ведь у нас с вами равные права, а я ничуть не обижусь, если вы спросите, сколько у меня было любовниц.
- И не подумаю любопытствовать.
Она принялась ходить по гостиной. Вокульский кипел от гнева, но держал себя в руках.
- Да, признаюсь, - снова заговорила она, - что я не свободна от предрассудков. Но ведь я только женщина, у меня даже мозг легче, как утверждают ваши антропологи; вдобавок надо мной довлеет положение в свете, дурные привычки и многое другое. Однако, если бы я была рассудительным мужчиной, как вы, и верила в прогресс, как вы, я бы сумела освободиться от этих наносных влияний и по крайней мере признать, что рано или поздно женщины должны быть уравнены с мужчинами.
- То есть в смысле вышеупомянутых пристрастий?
- То есть... то есть... - передразнила она. - Об этом-то я и говорю...
- О... зачем же дожидаться сомнительных результатов прогресса? И сейчас уже многие женщины в этом смысле сравнялись с мужчинами. Они образуют весьма влиятельную организацию и именуются кокотками... Но странное дело: пользуясь успехом у мужчин, дамы эти отнюдь не могут похвалиться расположением женщин...
- С вами невозможно разговаривать, пан Вокульский, - пыталась урезонить его вдовушка.
- Невозможно разговаривать насчет равноправия женщин?
У Вонсовской загорелись глаза и кровь прилила к лицу. Она бросилась в кресло и, стукнув рукой по столу, крикнула:
- Хорошо же! Не испугаюсь я вашего цинизма и буду разговаривать даже о кокотках... Знайте же, только самые низкие люди способны сравнивать дам, которые продаются за деньги, с порядочными и благородными женщинами, которые отдаются из любви...
- Продолжая разыгрывать невинность?
- Пусть даже так...
- И, обманывая одного за другим простаков, которые в нее верят...
- А что им сделается от такого обмана? - спросила она, дерзко глядя ему в глаза.
Вокульский стиснул зубы, но овладел собою и спокойно продолжал:
- Как вы полагаете, сударыня, что сказали бы мои компаньоны, если б капитал мой составлял не шестьсот тысяч рублей, как они считали, а всего шесть тысяч, и я, зная об этих слухах, не опровергал бы их?.. Ведь разница всего только в двух нулях...
- Денежные вопросы тут ни при чем, - перебила его Вонсовская.
- Отлично. Что сказали бы вы обо мне сами, сударыня, если б я, допустим, назывался не Вокульский, а Волькуский и с помощью такой незначительной перестановки букв завоевал бы симпатию покойной председательши, втерся к ней в дом и там имел честь познакомиться с вами?.. Как вы назвали бы подобный способ завязывать знакомства и приобретать расположение людей?
На подвижном лице Вонсовской отразилось отвращение.
- Но что же тут общего с историей барона и его жены?
- Общее то, - отвечал Вокульский, - что нельзя присваивать себе чужие звания. В конце концов кокотка может быть существом полезным, и никто не вправе ее попрекать выбранной профессией; но кокотка, прикрывающаяся маской так называемой непорочности, - обманщица. А за это можно упрекать.
- Какая гадость! - вскипела Вонсовская. - Но пусть... Скажите мне все-таки, что теряет общество от подобной мистификации?
У Вокульского зашумело в ушах.
- Иногда даже выигрывает. Например, когда какой-нибудь доверчивый простачок поддается безумию, именуемому идеальной любовью, бросается навстречу самым страшным опасностям и добывает состояние, чтобы сложить его к ногам своего идеала. Но иногда и теряет, когда, например, такой безумец, разоблачив мистификацию, сломлен настолько, что становится ни к чему не способным... или... не распорядившись капиталом, бросается... то есть стреляется с паном Старским, который ему попадает в ребра... Итак, сударыня, потери общества: одно разбитое счастье, один свихнувшийся ум, а может быть, и человек, который мог что-нибудь совершить...
- Этот человек сам виноват...
- Вы правы: был бы виноват, если бы не спохватился и не поступил, как барон, то есть не покончил со своим постыдным ослеплением...
- Короче говоря, мужчины не откажутся добровольно от своих варварских привилегий?
- То есть не признают женской привилегии на притворство.
- Но отвергать соглашение - значит начинать войну, - запальчиво заявила вдова.
- Войну? - смеясь, повторил Вокульский.
- Да, войну, и победит в ней тот, кто окажется сильнее... А кто из нас сильнее, мы еще увидим! - вскричала она, потрясая кулачком.
В эту минуту произошло нечто неожиданное. Вокульский схватил обе руки Вонсовской и сжал их тремя пальцами своей руки.
- Что это такое? - спросила она, бледнея.
- Померяемся силами.
- Ну... довольно шутить...
- Нет, сударыня, я не шучу... Я только скромно доказываю, что с вами, представительницей воинствующей стороны, я могу сделать все, что мне угодно. Верно или нет?
- Пустите меня! - крикнула она, вырываясь. - Я позову слуг...
Вокульский выпустил ее руки.
- Ах, значит, дамы будут с нами воевать, прибегая к помощи слуг? Интересно, какой платы потребуют эти союзники и позволят ли вам нарушать обязательства?
Вонсовская пристально посмотрела на него - сначала с некоторым беспокойством, затем с негодованием и, наконец, пожала плечами.
- Знаете, что мне пришло в голову?
- Что я сошел с ума?
