Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Он сумел придать мыслям Молли новый поворот, чего, собственно, и добивался. Помимо воли Молли вспомнила мистера Гендерсона и его предложение, а также все последующие намеки. Она спросила себя, жалея… о чем же?.. или это она просто засыпает? Не успев ответить на свой вопрос, она и вправду заснула.
Дни потянулись долгой унылой чередой; очевидно, никто не допускал и мысли о том, что Молли может уехать из Холла, пока миссис Осборн Хэмли не оправится от своей тяжелой болезни. Хотя отец не позволял ей слишком уж активно ухаживать за больной, сквайр предоставил ему полный carte-blanche, и он нанял двух опытных больничных сиделок, чтобы те приглядывали за пребывавшей в бессознательном состоянии Эйми. Молли же нужна была ему для получения более подробных инструкций относительно ее лечения и питания. При этом от нее не требовалось ухаживать еще и за ребенком; сквайр ни с кем не собирался делиться исключительной привязанностью, которой проникся к нему малыш, хотя одна из служанок и помогала ему управляться с мальчиком. Тем не менее ему нужен был кто-нибудь, кто выслушивал бы его невоздержанные излияния, когда его охватывала мучительная тоска об умершем сыне и когда он обнаруживал очередную замечательную черту у своего внука, а также в те моменты, когда его угнетали мысли о неопределенности продолжительной болезни Эйми. Правда, Молли оказалась не таким внимательным или обворожительным слушателем, как Синтия, но если при этом бывали затронуты струны ее души и сердца, то ее проявление симпатии и сочувствия не знало границ. И в данном случае она хотела лишь одного – чтобы сквайр перестал рассматривать Эйми в качестве досадной помехи, коей он ее, очевидно, полагал. Хотя он ни за что не признался бы в этом, если бы кто-нибудь задал ему прямой вопрос. Он сражался со смутными и порой бредовыми идеями, жившими исключительно в его воображении. Он неоднократно призывал проявлять терпение, но сам, в отличие от всех остальных, оставался нетерпеливым и частенько рассуждал о том, что, когда ей станет лучше, он не позволит ей уехать из Холла, пока она не выздоровеет окончательно. К слову, никто, кроме него самого, даже и помыслить не мог, что Эйми оставит своего ребенка. Молли раз или два заговаривала с отцом на эту тему, спрашивая у него, не стоит ли ей объяснить сквайру все трудности, сопряженные с ее предполагаемым отъездом, – полную невероятность того, что она согласится расстаться с сыном, и все прочее, – но мистер Гибсон ограничился тем, что ответил:
– Имей терпение. Теперь, когда природа и обстоятельства имели шанс, но упустили его, нам остается только ждать.
Весьма кстати пришлось и то, что Молли была любимицей старых слуг, которых ей нередко приходилось сдерживать и направлять. Да, разумеется, авторитет отца служил ей неоспоримым подспорьем; к тому же они прекрасно сознавали, что там, где речь шла о ее собственных удобствах, покое или удовольствиях, она никогда не перечила им и неизменно подчинялась их воле. Если бы сквайр узнал о том небрежении в прислуживании ей, с которым она покорно мирилась, когда это касалось только ее одной, то впал бы в бешенство. Но Молли не обращала на это внимания, поглощенная тем, чтобы сделать для других все, что было в ее силах, и не забыть все те многочисленные поручения, которые давал ей отец во время своих ежедневных визитов. Пожалуй, можно сказать, что он не оберегал ее должным образом. Впрочем, она не жаловалась и охотно шла ему навстречу. Но однажды, когда миссис Осборн Хэмли «пошла на поправку», как выразились сиделки, и лежала слабая, словно новорожденный котенок, но при этом осознавала, что чувства вернулись к ней, а лихорадка ушла, когда на деревьях начали лопаться почки, а весенние птахи вовсю стали горланить свои залихватские трели, на неожиданный вопрос отца Молли ответила, что ее одолевает непонятная усталость, что голова у нее тяжелая, что мысли текут вяло и путаются и что ей приходится прилагать усилия, дыбы мыслить связно.
– Можешь не продолжать, – сказал мистер Гибсон, ощутив острый укол беспокойства, почти угрызения совести. – Приляг вот здесь, спиной к свету. Я вернусь и осмотрю тебя перед отъездом.
И он отправился на поиски сквайра. Ему пришлось совершить долгую прогулку, прежде чем он отыскал мистера Хэмли на поле с яровой пшеницей, которую пропалывали женщины, а внучок держал его за палец в перерывах между короткими вылазками в самые грязные места, до которых его могли донести короткие сильные ножки.
– Ну, Гибсон, как поживает ваша пациентка? Ей лучше? Жаль, что мы не можем вынести ее на свежий воздух, потому что денек выдался такой славный. Это наверняка пошло бы ей на пользу. Я ведь часто просил своего бедного мальчика почаще бывать на природе. Быть может, я надоедал ему, но свежий воздух – лучшее лекарство из тех, что я знаю. Хотя, пожалуй, английский климат не окажет на нее такого благотворного действия, как если бы она родилась здесь. И, лишь вернувшись в родные места, где бы они ни находились, она излечится окончательно.
– Не знаю. Я начинаю склоняться к мысли о том, что и здесь нам вполне удастся поставить ее на ноги. К тому же я не думаю, что где-либо еще ей будет лучше. Но я искал вас не для того, чтобы поговорить о ней. Могу я взять ваш экипаж для моей Молли? – Последние слова дались мистеру Гибсону с явным трудом, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести их.
– Разумеется, – ответил сквайр и опустил малыша на землю. Последние несколько минут он держал его на руках, но теперь пожелал взглянуть мистеру Гибсону в лицо. – Послушайте, – сказал он, беря доктора под руку, – в чем дело, дружище? Да не кривитесь вы так, а отвечайте толком!
– Ничего особенного, – поспешно заверил его мистер Гибсон. – Я просто хочу, чтобы она оказалась дома, под моим присмотром.
С этими словами он отвернулся, чтобы уйти, но сквайр покинул свое поле и работниц и увязался за ним следом. Он хотел заговорить, но сердце его переполняли эмоции, и потому он не знал, с чего начать.
– Послушайте, Гибсон, – выдавил он наконец, – ваша Молли стала для меня почти что родной дочерью, а не чужим человеком, и я полагаю, что мы взвалили на нее слишком много. Вы ведь не думаете, что у нее что-нибудь серьезное, а?
– Откуда мне знать? – чуть ли не с яростью отозвался мистер Гибсон.
Но сквайр простил ему несдержанность, поскольку и сам все понимал; он не обиделся и не проронил более ни слова до тех пор, пока они не подошли к дому. Здесь он отправился распорядиться, чтобы заложили экипаж, и уныло стоял рядом, пока запрягали лошадей. Он чувствовал себя так, словно не знал, что будет делать без Молли. Он решил, что до сего момента так и не научился ценить ее по-настоящему. Но свои мысли сквайр держал при себе, что было нешуточным поступком с его стороны, учитывая, что обыкновенно он позволял посторонним видеть и слышать свои мимолетные чувства так, словно в груди у него имелось настежь распахнутое окно. Он наблюдал, как мистер Гибсон помогал улыбающейся сквозь слезы Молли подняться в экипаж. После этого сквайр влез на ступеньку и поцеловал ей руку, а затем, попытавшись поблагодарить и благословить девушку, он вдруг не выдержал и разрыдался. И едва он сошел на землю и благополучно утвердился на ней, как мистер Гибсон крикнул кучеру, чтобы тот трогал. Вот так Молли и покинула Хэмли-холл. Время от времени ее отец подъезжал к окошку и отпускал какое-нибудь жизнерадостное и беззаботное замечание. Когда они оказались в двух милях от Холлингфорда, он пришпорил свою лошадь и проскакал мимо окон экипажа, на ходу послав его пассажирке воздушный поцелуй. Он спешил подготовить все к приезду Молли. Когда она прибыла, миссис Гибсон с готовностью приветствовала ее. Мистер Гибсон уже отдал несколько четких и настоятельных распоряжений, а миссис Гибсон поспешила заверить всех, и себя в том числе, как ей было одиноко дома без обеих своих дорогих девочек.
– Моя дорогая Молли, какая нежданная радость! Только сегодня утром я сказала папе: «Когда, по-вашему, мы вновь увидим нашу дорогую Молли?» Он ничего не ответил, он ведь не очень-то разговорчив, как тебе известно. Но я уверена, что он решил устроить мне приятный сюрприз и доставить удовольствие. А ты что-то выглядишь немного… как бы это поточнее выразиться?.. помнится мне, у кого-то есть такие замечательные строчки: «Ее лицо под лунным светом еще прекраснее при этом…»[142] И потому мы будем называть твое личико залитым лунным светом.
– Лучше бы вам не упражняться в поэзии, а дать ей подняться в свою комнату и отдохнуть, причем как можно скорее. Найдется в этом доме какой-нибудь завалящий роман? Он станет для нее лучшим снотворным.
Он не отходил от дочери ни на шаг до тех пор, пока ее не уложили на софу в комнате с задернутыми шторами и в руках у нее не оказалась книга, которую она якобы собиралась читать. Только тогда доктор ушел, увлекая за собой супругу, которая приостановилась у дверей, чтобы послать Молли воздушный поцелуй, и выразила легкое недовольство тем, что ее уводят едва ли не силой, причем против ее воли.
