Эдвин Арнольд - Свет Азии
Господь направился къ Уравильве, все еще неутешенный, съ исхудалымъ лицомъ, ослабевший отъ шестилетнихъ поисковъ и усилий.
Подвижники, жившие на горе и въ роще, – Алара, Удра и пятеро другихъ-остановили его, говоря, что все ясно изложено въ священныхъ книгахъ, что никто не можетъ стать выше Срути и Смрити, – никто, даже и самые высшие святые, ибо какъ можетъ смертный быть мудрее Жнана-Канда, который учитъ, что Брама безтелесенъ и бездейственъ, безстрастенъ, спокоенъ, неизмененъ, лишенъ всякихъ свойствъ, что онъ чистая жизнь, чистая мысль, чистая радость. Человекъ не можетъ быть совершеннее, чемъ Карма-Кандъ, который учитъ, какимъ образомъ освободиться отъ оковъ личнаго бытия, стать богомъ и исчезнуть въ бездне божественности, переходя отъ лжи къ истине, отъ борьбы чувствъ къ вечному миру, царящему въ обители Молчания.
Царевичъ слушалъ эти речи, но не находилъ въ нихъ утешения.
Книга шестая
И если хочешь ты видеть то место, где солнце садится всего позже, иди на северо-западъ отъ «Тысячи садовъ» по долине Ганга до зеленыхъ горъ, изъ которыхъ вытекаютъ два потока-близнеца – Ниладжанъ и Мохана; следуя по ихъ извилистымъ берегамъ, поросшимъ широколиственными палъмовыми рощами, ты придешь въ долину, где струи обоихъ братьевъ сливаются въ водахъ Фальгу, текущаго по каменистому ложу до Гайи и до красныхъ горъ Барабара. Около этой реки разстилалась заросшая терниемъ и пересекаемая песчаными холмами пустыня, носившая въ древности название Урувелайи. На ея окрайне густой лесъ поднималъ къ небу свои перистыя вершины, скрывая тихий ручей, окаймленный голубыми и белыми лотосами, населенный резвыми рыбами и черепахами. Около леса лепилась деревня Сенани съ своими хижинами, крытыми травой и осененными пальмами, съ своимъ мирнымъ, простымъ пастушескимъ населениемъ.
Здесь, въ этомъ лесномъ уединении, жилъ господь Будда, размышляя о страданияхъ людей, о путяхъ судьбы, объ учении священныхъ книгъ, объ урокахъ, которые могутъ преподать намъ обитатели лесовъ, о тайнахъ безмолвия, откуда все выходитъ, о тайнахъ мрака, куда все стремится, о жизни, соединяющей обе эти тайны подобно радуге, перекинутой съ облака на облако по небосклону, – радуге, столь же подвижной и преходящей, какъ и ея устои.
Месяцъ за месяцемъ сиделъ въ лесу господь нашъ, погруженный въ мысли, и случалось нередко, что забывалъ пищу; очнувшись отъ думъ, длившихся съ солнечнаго восхода до полудня, онъ находилъ чашу свою пустою и принужденъ былъ питаться дикими плодами, сброшенными съ деревьевъ къ ногамъ его суетливыми обезьянами или красными попугаями. Красота его поблекла; тело его, изможденное борьбою духа, теряло мало-по-малу те тридцать два знака, которые отличаютъ Будду. Сухой желтый листъ, спадавший съ дерева, едва-ли менее походилъ на светлую весеннюю листву, чемъ онъ на цветущаго царственнаго юношу прежнихъ дней.
И вотъ, однажды, истомленный царевичъ упалъ на землю замертво, въ глубокомъ обмороке. Дыхание его остановилось, кровь перестала течь по жиламъ, онъ лежалъ бледный, неподвижный.
Случайно около этого места проходилъ молодой пастухъ, который увиделъ Сиддартху лежащимъ съ закрытыми глазами, съ выражениемъ несказаннаго страдания на устахъ, тогда какъ горячее полуденное солнце жгло его голову; пастухъ нарвалъ ветокъ дикой розы и устроилъ изъ нихъ навесъ надъ священной главой: какъ человекъ низшей касты, онъ не смелъ прикоснуться къ особе, казавшейся ему высокой и священной, а потому онъ влилъ въ ротъ учителя несколько капель теплаго молока прямо изъ сосцевъ своей козы.
Священныя книги повествуютъ, что воткнутыя имъ въ землю ветви быстро проросли, покрылись густыми листьями, цвътами и красными плодами, такъ что навесъ, устроенный имъ, походилъ на палатку, воздвигаемую царю на охоте, палатку изъ серебристой ткани съ красными, золотистыми украшениями. Мальчикъ поклонился учителю, принимая его за божество. Но вотъ господь пришелъ въ себя, всталъ и попросилъ пастуха дать ему молока изъ его кувшина.
– О владыко, – возразилъ мальчикъ, – я не могу этого сделать, ты видишь, я-судра и мое прикосновение осквернитъ тебя!
Тогда всесветночтимый отвечалъ:
– Милосердие и нужда соединяютъ узами родства всякую плоть! Кровь у всехъ одного цвета безъ различия кастъ, слезы тоже распределены не по кастамъ и одинаюво солены у всехъ людей; никто не родится со знакомь тилаки на лбу или со священнымъ шнуромъ на шее[11]. Кто поступаетъ справедливо, тотъ рожденъ благороднымъ; кто поступаетъ низко, рожденъ низкимъ. Дай мне напиться, братъ! Когда я завершу мои поиски – поступокъ твой вменится тебе!
Пастухъ возвеселился въ сердце своемъ и исполнилъ желание учителя.
Въ другой разъ по дороге изъ города шла толпа нарядныхъ девушекъ, танцовщицъ при храме Индры, въ сопровождении музыкантовъ.
Изъ последнихъ одинъ билъ въ украшенный павлинными перьями барабанъ, другой наигрывалъ на певучей бансуле, третий-на трехструнной ситаре.
Легкою поступью перескакивали оне съ камня на камень, поспешая по извилистымъ тропинкамъ на веселый праздникъ; серебряные колокольчики звенели на смуглыхъ ногахъ, браслеты и запястья шумно позвякивали имъ въ ответъ.
Музыкантъ съ ситарой перебиралъ ея медныя струны, а женщина, шедшая рядомъ, пела:
«Что за прелесть плясать подъ звонъ ситары; настрой ситару не слишкомъ высоко, да и не слишкомъ низко, и мы втянемъ въ пляску сердца людей. Туго натянутая струна лопается, и музыке-конецъ; слабо натянутая струна безмолвствуетъ и музыке – смерть; настрой же ситару не слишкомъ высоко, да и не слишкомъ низко».
Такъ пела танцовщица подъ звуки музыки, спускаясь по лесной тропинке отъ одной просеки къ другой, подобно веселой пестрой бабочке; и не думала она, что легкая песенка ея можетъ коснуться уха погруженнаго въ думы святого человека, сидевшаго подъ фиговымъ деревомъ у дороги. Но Будда поднялъ свое высокое чело при проходе шумной толпы и сказалъ:
– Безумные часто поучаютъ умныхъ: я, кажется, слишкомъ натягиваю струну жизни, думая вызвать музыку, долженствующую спасти всехъ. Мои глаза тускнеютъ именно тогда, когда они начали прозревать истину, моя сила слабеетъ какъ разъ въ то время, когда я всего более въ ней нуждаюсь; я долженъ получить теперь все необходимое человеку, иначе я умру, а вместе со мною-надежды всехъ людей!
Тутъ же, неподалеку, на берегу жилъ богатый и благочестивый человекъ, владевший большими землями и стадами, добрый хозяинъ, другъ всехъ бедныхъ; по его имени и деревня называлась Сенани. Въ довольстве и мире жилъ онъ со своей женой Суджатой, самой красивой изъ всехъ черноокихъ дочерей этой равнины. Любезная и правдивая, простая и кроткая, прямодушная и ласковая, она была приветлива ко всякому.
Это золото, а не женщина, проводила спокойно годы семейнаго счастья съ своимъ мужемъ въ мирномъ сельскомъ уединении, горюя объ одномъ, – что ихъ супружеское счастье до сихъ поръ еще не завершилось рождениемъ сына. Много разъ обращалась она съ усердной мольбой къ Лукшми[12], много ночей обходила она вокругъ великаго Лингама[13], девятью-девять-разъ прося у бога сына и принося въ жертву рисъ, венки жасмина и сандальное масло; она обещала, если желание ея исполнится, поставить подъ деревомъ бога золотую чашу съ обильною, хорошо-приготовленною пищею такъ, чтобы девы могли удобно вкушать эту пищу.
И молитва ея была услышана: три месяца тому назадъ у нея родился красивый мальчикъ, и онъ лежалъ у нея на груди, когда она, съ благодарностью въ сердце, шла въ святилище лесного бога, придерживая одной рукой пунцовое сари, покрывавшее ребенка-ея сокровище, другою-грациозно поддерживая на голове чашу и блюдо съ вкусною пищею для божества.
Слуга, посланный заранее вымести землю около дерева и обвязать его пунцовыми шнурками, вернулся къ ней поспешными шагами.
– Ахъ, дорогая госпожа, – воскликнулъ онъ, – посмотри, лесной богъ сидитъ на этомъ месте, въ образе человека съ руками, сложенными на коленяхъ! Посмотри, какое сияние окружаетъ его голову! Какой у него кроткий и величественный видъ, какие небесные глаза! Ведь встретиться съ богомъ-большое счастье!
Суджата также сочла царевича за божество: она съ трепетомъ приблизилась, поцеловала землю и проговорила, опустивъ свою прекрасную головку:
– Да будетъ милостивъ ко мне, рабе своей, владыко, – обитатель этой рощи, податель благъ, удостоивший меня своимъ присутствиемъ! Да приметъ онъ наши ничтожные дары – это белоснежное, чистое, какъ слоновая кость, молоко, которымъ я только-что наполнила эти сосуды!
Она налила молоко въ золотую чашу и изъ хрусталънаго кувшина полила на руки Будды розовой воды.
Онъ елъ, не говоря ни слова, а счастливая мать стояла въ почтительномъ отдалении.
Эта пища произвела чудотворное действие: господь нашъ почувствовалъ возстановление своихъ силъ и возвращение жизни: безсонныя ночи, дни воздержания миновали, точно сонъ. Казалось, что духъ его питался вместе съ теломъ и снова расправлялъ свои крылья, подобно птице, утомленной полетомъ чрезъ безконечныя песчаныя пустыни и съ наслаждениемъ омывающей въ реке запыленную шею и голову. Видя, что лице господа становится все прекраснее и прекраснее, Суджата снова поклонилась ему.
