Джон Квирк - Победители без лавров
Риган смотрел на Дэвида опухшими, слезящимися глазами.
— Знаешь, кто едва не занял мое место?
— Да, сэр. Тренер Куинн.
— Он. У меня вот воспаление легких, но я встаю с постели и в проливной дождь мчусь в четыре часа утра встречать Джо Фоли. А ты говоришь, что он умер.
Дэвид смущенно молчал.
— Так что же мы будем делать?
— Я не понял. Что вы сказали, сэр?
— Я говорю, что будем делать? — громче просипел Риган.
— Мистер Риган, я приехал играть в команде «Нотр Дам». И я останусь, если вы сочтете меня пригодным.
Риган вытер распухший нос тыльной стороной ладони.
— Может, тут освещение виновато, но что-то ты мало похож на футболиста.
— Мистер Риган, я приехал сюда играть. Если вы берете назад свое приглашение из-за того, что Джо не приехал, так и скажите.
Риган встал, запахнул пальто на груди и угрюмо сказал:
— Уговор есть уговор, Бэттл.
Дэвид пошел за ним к стоявшему у подъезда «студебеккеру». Они сразу вымокли до нитки. Мотор долго не заводился. Когда они, наконец, тронулись, машина закачалась от порывов ветра. Дождь хлестал по ветровому стеклу с такой силой, что щетки не помогали. Мостовая превратилась в реку. Риган вынул платок и стал протирать стекло изнутри.
— Надо же! Схватить воспаление легких в июне, — сказал он и умолк.
Они подъехали к стадиону «Нотр Дам». Риган затормозил, не заглушая мотора, протянул Дэвиду ключ и только тогда заговорил снова.
— Вон та дверь. Там есть койки и шкафчики. Выбирай любые. Кроме тебя там никого не будет. Утром кто-нибудь придет и скажет тебе, куда идти завтракать. Поговорим потом, когда я поправлюсь.
Риган подождал, пока Дэвид отопрет дверь раздевалки, и уехал. Машина сразу исчезла за стеной дождя.
Дэвид закрыл за собой дверь. В помещении горела одна лампочка. Он долго шарил по комнате, натыкаясь на разные предметы, пока не нащупал койки. Потом снял с себя одежду и повесил ее в шкафчике. Нашел душевую, открыл кран и постоял минут десять под горячими струями. Потом достал из чемодана сухие трусы, надел их. пег на койку, положил руки под голову и стал смотреть в потолок. Кассир сказал: «На эту ночь он отвезет тебя к себе. Он всегда так делает, когда приезжают стоящие парни».
Обидеться? Но на каком основании? Ведь он не стоящий парень. Стоящим парнем был Джо Фоли. Дэвид Бэттл не похож на футболиста, и они тут ни при чем. Что же! Он начал играть в футбол через труп Роберта Эммета Куинна. А теперь он будет играть через труп Джо Ригана. Он будет играть за «Нотр Дам». Вот здесь, в этой раздевалке он наденет ярко-зеленую фуфайку. На этом самом месте. Отсюда, стуча шипами бутс, пойдет со всей командой на поле. Отсюда. Размокший дерн на поле будет ярко-зеленым в солнечную октябрьскую субботу, когда трибуны будут бешено, во всю глотку орать, как римляне в Колизее, требуя победы, победы, победы! И будут подбадривать Дэвида Бэттла. Начнут студенты в углу, а потом рев, разрастаясь, перекатится к центральным трибунам и пронесется над полем: «Дэвид Бэттл! Давай! Давай!» Дэвид был полон жаркой решимости. Да, трибуны будут выкрикивать в голубое небо над ярко-зеленым полем его имя. Да! Он клянется. Он сделает для «Норт Дам» то, что сделал бы Джо Фоли, и они узнают его, эти сумасшедшие крикуны, они узнают его, узнают.
Это была его первая ночь вдали от дома, и он чувствовал себя очень одиноким.
Но они узнают его! Он был капитаном команды Суит-Уотера. И он станет капитаном не знающей поражений Зеленой команды. Зеленое-зеленое поле, яркие футболки, глухие стуки рук, плеч, шлемов, — он вырвался, обманул, ринулся вперед, защитники растянулись на земле, а шум толпы растет, слагается в языческий гимн, посвященный ему, а на трибунах — чертиками из коробки — вожаки болельщиков, открытые, вопящие рты студенток колледжа Святой Марии, открытые рты выпускников, открытые рты священников, кулаки, поднятые в честь решающих очков в субботу на зеленом-зеленом дерне, и победа, замечательная победа! «Марш победы»; музыканты, точно пьяные павлины, восторженно обходят стадион в его честь, а его имя рвется с зеленого-зеленого дерна в голубизну, рвется к золотому куполу небосвода, рвется в яростные, влюбленные сердца: «Дэвид Бэттл! Дэвид Бэттл!» Они узнают его. Узнают в Чикаго, узнают в Нью-Йорке, и в Бостоне, и в Филадельфии, и в Детройте, и в Балтиморе, где католики будут торжествовать победу, и священники в Саут-Бенде будут гордиться им на вечерах с коктейлями, устроенными по случаю победы, и члены опекунского совета будут в восторге, и Пит Бэттл будет гордиться, да-да, и Пит Бэттл будет, наконец, гордиться своим сыном, гордиться своим сыном, гордиться своим сыном…
Дэвид глядел в потолок. Его вдруг охватила тоска по матери. Мысль о ней сдавила ему горло и наполнила слезами глаза. Ему так сейчас не хватало ее. В поезде он радовался, что ее нет рядом. Радовался, что рядом нет Джо Фоли. Такое облегчение после медленного удушья! Теперь он мог дышать свободно. Они теперь уже не с ним, их нет рядом, нет на нем, в нем, он освободился от них и может дышать.
И он тосковал по ним.
Неужели Джо Фоли погиб? Неужели это и вправду случилось? Действительно ли Джо Фоли смяло и искромсало паровозными колесами у него на глазах? Неужели это правда? Неужели он погиб? Как это возможно? Нет, это неправда. Это не было правдой, когда случилось. И это неправда сейчас. Просто хорошо, что он один, без Джо Фоли. На этот раз один. В раздевалке стадиона «Нотр Дам», где кругом на сто тысяч миль ни единой живой души, Дэвид Бэттл тосковал по Джо Фоли, по матери и жаждал их любви, их защиты, зная, что они дали бы ему с радостью и то и другое, если бы могли. Господи, не дай мне ответить неблагодарностью на их любовь!
Думать обо всем этом было невыносимо.
Он принялся думать о Сьюзен Карстайрс. Сьюзен поступит в колледж Святой Марии, чтобы быть ближе к нему, — в этом он уверен. Не надо, Сьюзен! К чему это приведет? Что будет, если на берегу реки Сент-Джозефа, как тогда на берегу БьюлаКрик, голос греха снова заговорит в них обоих? Дэвид вспомнил, как под тяжестью его тела дрогнули ее ноги, как раздвинулись колени… Что, если это повторится, и они не остановятся, и снимут с себя одежду, и на этом не остановятся? Это грех, это грех, не надо об этом думать!
Он вспомнил Суони Вуд. Было у Джо что-нибудь с ней? Да или нет? Дрвид вспомнил Суони Вуд, вспомнил ее походку, выражение счастья на ее лице, ее глаза, простодушно смотрящие на него, плавное покачивание ее бедер, что-то ему говорящих. Эти бедра говорили с ним. Они пели ему, звали, обволакивали жаркой, чудесной, страшной тайной, говорили с ним, пели ему, требовали, чтобы он был с ней, как со Сьюзен, — и не остановился, не остановился. Он думал о Суони Вуд. Думал о ней. Думал о ней. В раздевалке под знаменитым стадионом «Нотр Дам», отгороженный от мира, утонувшего в дожде и одиночестве, когда ветер уносил Суит-Уотер все дальше, дальше, когда вокруг на сто тысяч миль не было никого, он думал о Суони Вуд и предавался смертному греху.
Потом он схватил подушку, прижал ее к лицу и громко сказал:
— «Нотр Дам»! — Потом неистово воскликнул — Господи, я раскаиваюсь, что оскорбил тебя…
█
Джон Кобб промчался на своем «чудовище» с гигантскими колесами по солончаковой трассе Бонневилли со скоростью 368 миль в час. Об этом кричали спортивные страницы детройтских газет. И о Бобби Риггсе, Теде Шредере и Джо Ханте. Герингер, Гринберг, Руди Йорк и «Детройтские тигры» занимали на этих страницах почетное место, как и предстоящий бой между Бобсм Пастором и Коричневым Бомбардировщиком. Все это были важнейшие спортивные события для Детройта. А вот «Детройтские львы», тренировавшиеся в Крэнбруке, попадали куда-то на вторую или третью полосу, ибо в 1939 году профессиональный футбол был еще второстепенным видом спорта.
Однако Дэвид Бэттл, который явился в Крэнбрук прямо из Чикаго после матча «звезд» любительского футбола, все-таюи попал на первую страницу газеты «Детройт леджер». Хотя заметку эту оттеснили два столбца под огромной шапкой обращения Рузвельта к Гитлеру, Польше и Европе, оказавшимся на грани войны, все-таки она была помещена на первой полосе. Дэвид Бэттл был такой же крупной фигурой в спортивном мире, как Джо Луис и молодой Джо Ди Мадж.
Уэллмен, главный тренер, проводил Дэвида в столовую. За ним шли помощники тренера и два новых игрока — Тэрнер и Карчер. Они еле-еле брели — накануне «Гиганты» на Солдатском стадионе задали им хорошую трепку. Сорок силачей в рубашках апаш подняли головы от своих тарелок. Байт, ветеран команды, уже четыре года игравший в защите, встал из-за стола и направился к Дэвиду, церемонно раскланиваясь и разбрасывая перед ним воображаемые лепестки цветов.
— Слава! Слава! — загудел он. — Король Хайсмен[13] прибыл!
Ветераны встали, подняли руки и, склоняясь в восточном поклоне, выкликнули:
