Мара Будовская - Вечер в Муристане
Место казни тоже определено весьма приблизительно. Когда император Константин решил, с подачи матери своей Елены, сделать христианство официальной римской религией, эта самая Елена отправилась на Святую Землю, чтобы найти и сохранить для потомков святые места. Со дня казни Христа на тот момент прошло почти триста лет.
И каких лет! Иудейские войны, разрушение Храма, изгнание и рассеяние народа. Кто мог указать ей места? Особенно, если учесть, что казнь–то была событием заурядным. Сотни таких казней совершались в городах и весях Римской Империи еженедельно.
Императрица Елена в 325 году нашла остатки трех деревянных крестов и пришла к выводу, что на одном из них был распят Иисус. На месте, где стоит сейчас Храм Гроба Господня, в 135 году были построены Форум и Капитолий. То есть, на Гробе Господнем стоял языческий храм. Правда, к приходу Елены он уже был разрушен.
Бумчик подробнейшим образом рассказал мне, что в какой период построено, и что какой церкви внутри Храма принадлежит, но запомнить это мне трудно. Единственное, что я понял — Храм поделен между шестью конфессиями — католиками, православными, армянами, греками–ортодоксами, коптами и эфиопами. Некоторые святыни буквально поделены на кусочки между этими церквями. Коптам, например, принадлежит один торец Камня Помазания, а эфиопам — другой. Колонна Бичевания поделена вдоль и поперек. При этом, представители разных конфессий не гнушались даже поджогом Храма, чтобы добиться перераздела ценностей.
Вот интересно, понравилось бы это их Христу?
И что это за истинные христиане, которые отказывают в праве на святыни братьям во Христе?
И какое все это имеет к нему отношение?
Я остался у Бумчика ночевать. Только ночевать он не спешил. Он накрыл на стол, вынул из буфета бутылку водки и советского вида стопарики и принялся меня спаивать. Правда, напился он первый. И тут его понесло.
— Зря они, Мишка, суетятся. Нету там никакой гробницы Христа. И не потому, что императрица Елена получила недостоверные сведения. А потому, что Иисус вообще не умирал. Ну, то есть не умирал в ноль–ноль–тридцать–третьем году. Или там, в ноль–ноль–двадцать–девятом. И на небо он улетел на летающей тарелке. Ну, может, на самолете его Ангелы унесли. Между прочим, в Индии имеются свидетельства, что Иисус после распятия поселился там и дожил до самой старости.
— Бумчик, — говорю, — Ты, по–моему, совсем напился.
И тут я понял, о чем же роман «Мастер и Маргарита». Я понял, где его квинтэссенция, в какой фразе. Когда Иван в лечебнице рассказывает Мастеру со слов Воланда о Понтии Пилате, Мастер произносит: «О, как я угадал! О, как я все угадал!». А потом я понял, что многие это поняли еще до меня. Но это неважно.
Ни Евангелия, ни апокрифы, ни легенды не донесли до нас правды о тех событиях. Даже теория Бумчика кажется более правдоподобной, чем христианский канон.
Уже утро. Мы с Бумчиком из новостей узнали, что после того, как мы ушли вчера от Западной Стены, там были беспорядки. Тысячи арабов ворвались в полицейский участок, сожгли его и принялись кидать камни в молящихся евреев. Полиция открыла огонь. В результате убит 21 араб, ранено 26 евреев.
Комиссия по безопасности ООН осудила Израиль. А что полиция, интересно, должна была делать — смотреть, улыбаясь, как бьют наших? В любых столкновениях толпы с полицией больше погибнет толпы, чем полиции. Англию почему–то не осуждают, когда она дает по башке ИРА, а Испанию — за то, что она дает по башке баскам. А нас–то за что, спрашивается?
Октябрь 1990 года
Мы с Полотовым и Кокбекаевой переехали на новую квартиру. Мебель, холодильник и плита у нас хозяйские. Бабарива сшила занавески. Дедамоня принес свой старый радиоприемник. Сонькины родители — чугунный казан и текинский ковер. Полотовы — набор эмалированных кастрюль. Мама с папой — пылесос. Ломброзо подарил телевизор. Изабелла Евсеевна прислала сумку–холодильник, набитую разной снедью. Бумчик притащил бутылку водки. Натик привел свою подружку — скрипачку. Она принялась было что–то исполнять, но пришли соседи и сказали, что не стоит начинать наше проживание в их доме с такого шума. Потом явились другие соседи, принесли торт и вежливо поинтересовались, кто из нас скрипач. Узнав, что скрипач не из жильцов, а из гостей, просияли и удалились.
«Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путь…»
Наша квартира находится возле Синематеки, на улице Кирьят — Асефер, а офис Ломброзо — на улице Темкина, минутах в восьми ходьбы. В те дни, когда занятия начинаются с девяти, я еду в университет с Вадькой, а если утром есть время поработать, иду на работу с Сонькой.
Между ними (Вадиком и Соней) проскакивают какие–то искры и флюиды. Мне это неприятно. Я не имею видов на Соньку, но мне противно быть третьим лишним.
Психиатр, читая мой дневник, наверное, спросит себя, а почему молодой здоровый парень ничего не пишет о девчонках, дискотеках, перепихонах?
Я бы, наверное, пустился бы во все тяжкие, если бы не Тая. Мне нравится хранить ей верность. Хотя я и понимаю, что она ко мне не приедет, и я, скорее всего, не увижу больше ни ее, ни дочь.
Ноябрь 1990 года
Дома скандал. Полотовы против Кокбекаевых. Мадам Полотова орет:
— Не затем я везла своего сына в Израиль, чтобы он на казашке женился! Кокбекаева отвечает, что она сама еврейка, дочь ее еврейка, и даже Шимшон, хоть и казах. А вот сынок Полотов непонятно в кого голубоглазый блондин. Папа — Полотов, голубоглазый блондин, и папа-Кокбекаев, природный казах, растаскивают жен по углам ринга. Шимшон Кокбекаев что–то бурчит про плавильный котел. Полотов бубнит, что в Ашдоде один его знакомый женился на московской прописке. Мне нет места на этом празднике жизни. Я иду в контору поработать.
Заставку, которую я сделал на пробу, действительно запустили в производство. То есть, не заставку, конечно, а сценарий по ней. Это мультсериал, и рисую его я. Аванс меня впечатлил. Только, думаю, Ломброзо получит за это в несколько раз больше. Но он — босс, а я — бедный студент.
Прихожу я на работу, в конторе никого нет. Включаю компьютер, открываю окно. Вообще–то, этого делать нельзя. Когда я открыл окно впервые, ко мне тут же прибежал снизу охранник. Но я не могу дышать несвежим воздухом из кондиционера. Я просто задыхаюсь. И мне плевать, если на улице жарко. Главное, чтобы воздух содержал кислород. Короче, я поработал над датчиком, и он больше не посылает на пульт охраны своих идиотских сигналов.
Окно в доме напротив тоже распахнуто. Это окно кухни. Ее обитательница, молодая хорошенькая женщина, все время что–то готовит. Запахи ее стряпни сводят меня с ума. Я, конечно, не голодаю, но таких запахов моя еда не источает. Я несколько раз видел эту девушку у нас в здании, она разносит по офисам обеды в алюминиевых судках. Цурило заказывает у нее то печеную форель, то лазанью, то тушеную куриную печень с пюре из батата. Цурило делает заказ всегда в десять часов, орет на весь офис, Иначе, откуда мне знать, что там у него на обед? Я в обеденное время обычно в университете.
Я сижу, рисую свой мультик, поглядываю на свою соседку, на ее высящиеся крышками над подоконником кастрюли, на ее торчащую над кастрюлями грудь, на ее черные блестящие волосы, на ее лицо и руки, и мультик рисуется сам собой.
Мой мультсериал — это трехминутные истории. Герои абстрактные — не то пуговицы, не то ягоды, но мужчины. Три друга. Сериал об их приключениях. По ходу текущей серии одному из них должен был присниться эротический сон. Я этот сон решил выполнить в своей (пока корявой) технике виртуального игольчатого экрана. Это выглядит, как художественная черно–белая съемка при очень резком свете, почти без полутеней. Но девушка получилась настоящей — из окна напротив.
Если я забуду тебя, Тая, нехай отсохнет моя десница. А она отсохнет, если я буду пользоваться ею так же интенсивно, как сегодня.
Интересно, а Пигмалион дрочил на Галатею?
Декабрь 1990 года
Вчера мои компаньоны по квартире серьезно обсуждали, какую им после женитьбы взять общую фамилию. На букву «п». Нормальную, ивритскую фамилию. Например, Пеэри или там — Пирхи. Долго спорили, потом оставили фамилию Полотов, хоть в ней и звучит исконная жалоба.
Все обсуждения будущего бракосочетания и дальнейшей жизни молодых происходят на нашей съемной территории. Мы так не договаривались, но я молчу. Прихожу поздно и пытаюсь проскользнуть в душ и в свою комнату. Однако, оба семейства избрали меня на роль третейского судьи. То и дело я слышу: «Ну скажи ты им, Миш» — с обеих сторон. Это касается чего угодно — платья, букета, галстука, распределения обязанностей или воспитания будущих детей. Может быть, они узнали о Риночке?
