Мара Будовская - Вечер в Муристане
Я думаю о нашей семье. А мы к чему стремились? Куда ехали? Бабарива и Дедамоня, похоже, ехали на пустырь за их домом. Они боготворят его, словно это Храмовая гора. Папа ехал в клинику. Мама — в Китай. Я ехал в Тель — Авив.
Так вот, Бумчик пригласил меня к себе в Иерусалим, и обещал устроить такую экскурсию, которую я никогда не забуду. Я согласился.
3) Цуриэль Цурило, лет 40–45, начальство жидкое, твердое и газообразное.
У Льва Кассиля в «Швамбрании» был герой — мятежный гимназист Митя Ламберг, который делил начальство на три вида: жидкое, твердое и газообразное. К нам Ломброзо приставил человека, который проявляется как начальство во всех видах — говорит твердым голосом, занимает весь предоставленный ему объем и проникает во все дыры. Своей украинской фамилией он обязан какому–то деду или прадеду — казаку, который во время очередного погрома влюбился в еврейскую дивчину и, вместо того, чтобы изнасиловать, на ней женился. Позже их потомки присобачили к этой фамилии имя Цуриэль, чтобы подкинуть окружающим версию о ее еврейском происхождении.
Есть еще остальные, но я пока про них знаю мало.
Сонька сидит у входа, а мы с Бумчиком и Цурило втроем в одной комнате. В остальной части офиса пока идет ремонт. Компьютера у меня пока нет. В рабочие часы читаю американскую книжку «Ты — креативный директор».
Бумчик просматривает подшивку каких–то журналов.
Сонька готовит всем кофе и треплется по телефону с подружками из прежнего офиса.
Цурило следит, чтобы мы не говорили друг с другом по–русски. На разговоры на иврите он внимания не обращает.
Октябрь 1990 года
Насилу нашел квартиру. Я хорошо зарабатываю, но не настолько, чтобы снимать три комнаты за пятьсот долларов. Однокомнатных или двухкомнатных квартир в Израиле почему–то почти нет, и их аренда стоит не намного дешевле. Поэтому пришлось искать компаньона. Это непросто. Я две недели прочесывал объявления. Встречался, как идиот, в кафе с парнями — чтобы проверить хотя бы первичную совместимость. Кто–то воротил нос от меня. Например, курносый блондин, который мне, горбоносому брюнету, заявил, что с русским он жить не будет. Кого–то не воспринял я. Рокер–металлист хорош сам по себе, но не в одной квартире с тобой. Что касается типа, который предупредил, что мыть за собой он не собирается, но будет мне за это платить, то я просто развернулся и ушел. Наконец, ко мне на свидание явился Вадик Полотов, с которым мы прилетели в Страну на одном самолете и учились в одном ульпане. Он имел на примете квартиру, правда, не с двумя, а с тремя спальнями. Необходимо было найти третьего компаньона. Все закрутилось по второму кругу — на зов явились и рокер, и богатый белоручка. Я пожаловался на отсутствие кандидатур Соньке. Она просияла:
— Да тебе этого Вадика просто бог послал! То есть, мне. Мечтаю съехать от родителей.
Короче, третьей стала Сонька.
Натик демобилизовался и уже поступил на экономический факультет. Папа Ломброзо собирается сотворить из него финансового гения — наследника империи. Впрочем, скоро у Папы будет, наконец, единокровный наследник — Изабелла Евсеевна в положении. Это не помешало ей поселить вместо нас во флигеле каких–то своих знакомых. Флигель не пустует, как сумка мамы–кенгуру.
Я пока живу у родителей, а на пятницу–субботу приезжаю к Бабариве и Дедамоне. И, конечно, к Бонни — воплощению детской мечты о собаке.
Впрочем, родителей я не стесняю — мама постоянно на переговорах — не прошли даром уроки Варвары Пак, не зазря она носит свои дутые финские валенки. Папа пропадает на работе. Приходит, моется, ест, спит — и опять на работу. Общаются они через холодильник. Внутри холодильника папа оставляет продукты, а мама — приготовленные блюда. Снаружи холодильника развернулась целая переписка. Право, не знаю, зачем они сюда ехали — света белого не видеть? Правда, я тоже света белого не вижу и счастлив пока.
Насколько я могу быть счастливым без Таи.
Занятия в университете все еще не начались, а вот ремонт в нашей конторе закончился. Меня поселили в небольшой отдельный кабинет, оснащенный японским персональным компьютером и литературой по компьютерной графике. Я погрузился в ее изучение, и уже нарисовал (самотыком, как говорит папа) пару пробных мультиков–заставок: к новостям и к комическому сериалу.
Заставку к новостям Ломброзо продал на какой–то заштатный итальянский канал. Дал мне две тысячи долларов. Этого хватит, чтобы пройти курс вождения и купить подержанную машину вроде Натикова «жука». Про заставку к сериалу он сказал, что теперь по ней надо писать сценарий и снимать. Шутит.
В последнее время я ощущаю, как у меня в башке, на периферии сознания, что–то булькает. Не знаю, как сказать словами, но я просто физически ощутил это побулькивание, когда:
— Когда Цурило с Бумчиком вышли пообедать, а мы с Сонькой играли в морской бой.
— Когда увидел у Бабаривы схемы для вышивки.
— Когда на автобусной остановке подошел близко–близко к рекламному плакату и увидел, что ясная фотографическая картинка распалась на квадраты, каждый из которых содержал красные, зеленые, синие, белые точки
— Когда нашел в фильмотеке Ломброзо и посмотрел фильм Александра Алексеева «Нос», выполненный в технике игольчатого экрана, или pin–screen.
Игольчатый экран — это стол, в который понатыканы иглы таким образом, что когда игла полностью выдвинута, при освещении под определенным углом она отбрасывает тень на один квадратик. Если выдвинуты все иглы, экран черный. Если не выдвинута ни одна, экран белый. Промежуточные состояния могут создавать изображения, близкие к кинематографическим. Или, точнее, к живым.
Моя мечта — компьютерный игольчатый экран. Я хочу рисовать живые картины, неотличимые от настоящих фильмов. Я еще не знаю как, но это булькает во мне, и в конце концов сварится.
Октябрь 1990 года
Спасибо Бумчику, я наконец–то добрался до Ершалаима. Нет, я, конечно, уже бывал в Иерусалиме. И даже у Стены Плача бывал. С целым автобусом экскурсантов из нашего ульпана. Это не считается.
На этот раз я подготовился, написал записочки Всевышнему, чтобы положить их между камнями Западной Стены. Старался никого не забыть, вспомнил даже просьбу старичка–фотографа Гриши, сына Менахем — Мендла и Песи.
Бумчик говорит, что все исполняется в точности по написанному, но если плохо сформулируешь или не подумаешь о последствиях — результат может оказаться неожиданным. За старичка Гришу я просто попросил, чтобы он был счастлив. За себя попросил увидеть Риночку, стать режиссером, снять Таю в кино, разбогатеть.
Когда касаешься Стены, думаешь о том, сколько поколений твоих предков касались ее до тебя, начиная с разрушения Храма и по сей день. Ты чувствуешь тепло их рук, слышишь их моления. Я не выдержал: «О, Вседержитель! Если Ты меня прощаешь за невольное убийство, яви знак». Тут из ращелины в Стене выскользнула ящерица, спустилась на пол и подползла к моей ноге.
Бумчик взял у служки Сидур (молитвенник, Дедамоня с таким не расстается), и помолился. А потом еще прочел несколько псалмов из книги Теилим. Я тоже помолился, но по–русски и своими словами. ОН меня простит. От Стены мы с Бумчиком пятились, чтобы не поворачиваться к ней спиной. Потом Бумчик водил меня по Старому городу, который весь, кроме Еврейского Квартала, превратился в одну большую арабскую сувенирную лавку. Бумчик знает тут все ходы и выходы, крыши и лестницы. Он знает, где чья территория и кому что тут принадлежит. Он мне все это рассказывал, но я не запомнил.
Потом мне уже надоели сменяющие друг друга лавчонки, и тут Бумчик говорит, мол, обрати внимание, по какой улице идешь. Я посмотрел на табличку с названием — Виа Долороза. И тогда он показал мне девятую остановку Христа, коптскую церковь и монахов. Во дворе церкви стояли сосновые кресты, туристы взваливали их на себя, фотографировались.
— Вообще–то осужденные на казнь несли на себе не целые кресты, а только поперечные перекладины из дерева. Каменные столбы были стационарными. — объяснил Бумчик.
Иконы у коптов, — будто ребенок рисовал. Но потрясающей красоты. В их капелле — вытертые занавеси, старые скамьи, молитвенные посохи.
Через коптскую и эфиопскую церкви мы спустились к Храму Гроба Господня, и у меня было такое чувство, будто это не я тут иду, а просто смотрю себе на диване Клуб Кинопутешествий. Только вот вместо Сенкевича у меня Бумчик.
А Бумчик все вещал. От него я узнал, что, возможно, путь Христа пролегал не по этой улице, а по соседней, и место казни могло оказаться тоже совершенно не тут.
Что улица называется Виа Долороза всего–навсего с 1867 года, что путь Христа восстановили монахи–францисканцы в шестнадцатом веке, а кроме католиков никто этой традиции особенно не хранит.
