Федор Кнорре - Без игры
Зам. нач-ка управления столовыми. 1943 год». Ну, что? Украла?
— Нелепость. Почему трест столовых удостоверяет?
— Очень просто, я же там работала. Завстоловой.
— Уберите это, пожалуйста. Не желаю я этим заниматься.
В комнате стало тихо. Потом стукнул задвинутый ящик, и вдруг он быстро спросил:
— Постойте. Дайте мне посмотреть.
— Опять? Ладно же. Только это будет в последний раз. Пожалуйста, убеждайтесь.
— Сорок третий год. Это же блокада.
— А я что твержу?
— Значит, во время блокады вы и... приобрели этот перстень? Я не понимаю, как можно в подобных условиях... заниматься покупкой?..
— Как будто она, у кого я покупала, была в блокаде, а я не была! Я сама дистрофию имела.
— Все равно, это глубоко безнравственно. Наверно, у голодного человека?
— Наверно. А я сама-то была сытая? Да я бы эти три сосиски сама бы рада проглотить, как зверь какой. А я их отдала! От себя оторвала и отдала!
— Сосиски!.. Что значит — три сосиски? Вы это кольцо получили в обмен... на три сосиски?
— Да, сейчас это вспоминать, может быть, стыдно и некрасиво показывается!.. А я не знаю даже — я ли это была? Разве я себя помнила? Задичала, а кольцо сберегла... думала, если выживу, с чем начну новую жизнь?.. Семью себе строить? На голом месте?.. Я у себя изо рта вырывала... Теперь, после завтрака, можно чистоплюйничать!
— Что за мерзость! — в отчаянии выговорил отец, и это были первые слова, услышав которые замерла вернувшаяся Зинка. — И может быть, у вас имеются еще подобного рода бумажки?.. Еще, да?
— Этот разговор окончен. Я показала, что ничего у меня ворованного нет? Вот и хватит с меня.
— Нет!.. Я требую... Нужно все это... Я требую, чтоб все это было сдано...
— Куда? Куда это сдавать? И почему это я пойду?
— Ну ладно, все равно под каким предлогом... Избавиться!
— Да что я дурного сделала? Да я, может, этой женщине последнюю радость в жизни доставила. С кольцом, без кольца, она и так померла бы!.. Если у тебя желание в рассуждения пускаться...
Зинка по окрепшему победному тону матери безошибочно определила, что разговор идет к концу, и поспешно бросилась вниз по лестнице, однако не поспела. В прихожей налетела на отца. Он, не попадая во второй рукав, тыкался кулаком в наброшенное в спешке на плечи пальто. Зинка подхватила пальто и помогла ему найти ход в рукав.
С шапкой в руке он выскочил во двор и пошел к воротам. Зинка догнала, вцепилась в него и силой заставила остановиться.
— Что ты меня держишь? — возмущенно спросил отец. — Отпусти, пожалуйста!
— Ты куда собрался? — не отпуская, глядя ему прямо в лицо, настойчиво спросила и повторила Зинка.
Он вдруг опомнился и деловито сказал:
— Как куда? Просто в город. Мне нужно в город.
— На чем же ты поедешь? Или ты пешком?
— Как все люди. На электричке. — И дернулся у нее из рук.
— Не бесновайся! — дружелюбно посоветовала Зинка. — Я тебя отвезу.
— Ах, так? — сказал он, оглядываясь вокруг себя, точно впервые очутился тут во дворе.
В машине, когда они выехали на шоссе, он окончательно пришел в себя и даже по совету Зины принял нитроглицерин и еще розовую таблетку из тех, что всегда у него были наготове в кармане.
Лицо его стало насупленным и хмурым, но это и было обыкновенное выражение его лица.
— Тебя домой?
— Да-а... — он проговорил с сожалением, как человек, которому некуда деваться. — Сегодня ведь выходной.
— А где ты будешь обедать?
— Чепуха. В одной из близлежащих столовых.
— С твоим желудком тебе в близлежащие лучше не ходить.
— Ты думаешь?.. Ну, можно заехать в магазин, купить что-нибудь. Я не голоден.
— А если там очередь, ты будешь в очереди стоять?
— Конечно. Не полезу же я без очереди... А ты думаешь, там очередь?
— Выходной же... Ничего, я все устрою.
Она остановила машину за углом небольшого магазина, взяла у отца деньги и скрылась во дворе. Минут через десять она вернулась с аккуратно запакованным свертком.
— Ты в очереди стояла? — рассеянно спросил он.
— Да. У директора. Это мамин магазин, тут меня знают, как родную.
Он почти не слушал. Только когда машина остановилась у подъезда их дома, с большим усилием, с покашливанием, глядя в сторону, прерывисто выдавил:
— Ты там, вероятно... может быть, услышала?..
— Нет, я в гараже была. Только слышала, как ты сказал про мерзость.
— Очень жаль. Но что же делать... Вот мой совет, Зинуша. Не имей никакого дела со всем этим...
— Я поняла... Ладно... А то колечко, которое мне на день рождения подарили?
— Это совсем другое дело. Это мой подарок. То есть куплен на мои деньги.
— Мама покупала?
— Ну, кажется, а что?
— А сколько ты ей денег выделил?
— Не помню... Хотя, в общем, помню. Сто шестьдесят рублей... А что?
— Просто так. Чтоб я знала, почем такие колечки с камушками.
Что другое, а врать с ясными глазами и светлой улыбкой Зинка умела. Она не знала точной цены, но все-таки была в курсе дела. Такое кольцо стоило раз в восемь — десять дороже этих папиных ста шестидесяти.
— Я поднимусь с тобой наверх. Давно квартиры не видела. Разверну тебе пакет и разложу, что куда надо. Ты сам-то, пожалуй, и не догадаешься.
— Да?.. Ну, хорошо, хорошо, спасибо! — удивился, а потом как будто обрадовался он.
Юле давно пора было уходить, она уже опаздывала и все не решалась уйти, все не теряла надежды дождаться отца. Ходила бесцельно по комнатам, и собака ходила за ней, стараясь понять, почему это Юлия одета, ничем не занята и все-таки не выводит ее погулять на улицу.
Наконец Юля уселась, как в зале ожидания, напротив телефона, засунув руки в карманы пальто. Прыжок вскочил на диван, сел и тоже стал смотреть на телефон. И тот зазвонил.
Она схватила трубку так поспешно, что выронила ее на колени, подхватила обеими руками и наконец услышала спокойный голос Лезвина.
— Юля? Хорошо, что я вас застал дома. Боялся, что вы уже ушли. Доброе утро!
Она почти не понимала его слов, только с замиранием сердца ловила смысл, значение звука его голоса. Не дослушав, перебила:
— Его нет дома! Он не вернулся домой!
— Он просил вам позвонить. Так что доброе утро!
Нет, голос Лезвина был не тревожный, не зловещий, он не успокаивал, а как будто слегка подсмеивался, и это-то и было успокоительно. Не очень-то, но все-таки чуть-чуть сняло напряжение.
— А утро доброе?
— Юля! — засмеялся Лезвин. — Вот ей-богу, доброе. Как будто я вас обманывал когда!
— Уф-ф!.. Тогда постойте секундочку, я трубку возьму как следует, — она быстро перехватила трубку, выпростав шнур, захлестнувший локоть. — Теперь говорите, что все-таки случилось?
— Все уже в порядке. Попал он в небольшую автомобильную аварию. Все цело. Ему голову, понимаете, встряхнуло немного. А врачи этого не любят, его подержат дня три под надзором. Это я вам точно говорю, вы теперь чувствуете, что я не вру?
— Чувствую... немножко.
— Ну вот, а дня через три ему и бюллетень закроют, может выходить на работу. Или хоть в отпуск, как он все мечтал.
— Правда? Опять в ночную смену?
— В ночную смену ему больше не надо.
— Почему?.. Почему не надо?
— Никому больше не надо, вот почему. Исключительно только поэтому. Довольно из меня вытягивать! А? Может, его и раньше отпустят... хотя лучше считайте три дня. Что ему передать?
— Поцелуйте его.
— Ему не понравится, что-нибудь попроще.
— Спасибо, что позвонили. Скажите, что я иду гулять с барбосиком! Ему приспичило, надо спешить!
— Вот это подходяще, я так и передам.
...Почти полную правду говорил инспектор Лезвин. Не объяснять же дочери, что легкое сотрясение мозга, сломанная ключица и сильно надорванное ухо — результат скользнувшего, сорвавшегося удара по голове обрубком железного прута.
Выбросившись плашмя из опрокидывающейся машины, Инспектор получил вдогонку этот удар, так плохо удавшийся мужику, сидевшему на заднем сиденье. Удачнее у него и не могло получиться, с такой силой его отбросило на сумасшедшем завороте силой инерции, когда машина врезалась в сугроб, почти перевернулась и застряла, лежа на боку с крутящимся в воздухе передним колесом.
Трое пассажиров такси почти на четвереньках выползли из сильно накренившейся кабины и один за другим соскочили на землю, щурясь и отворачиваясь от ослепительного света сильных фар только что взвизгнувшего тормозами автомобиля.
— Пострадавшие есть? — из неясной темной мглы, скрывавшей все, что было за фарами. Голос слышался лениво-безучастный.
— Мы просто опомниться не можем! — сейчас же откликнулся совсем мальчишеский, с истерической дрожью, голос длиннолицего. — Водитель оказался в нетрезвом состоянии или припадочный... Представляете? Ехал-ехал, и вдруг пожалуйста!
— Составим акт... — равнодушно проговорил человек в милицейской форме, выступая на порог света. — Документы есть?
