Юнас Гардель - Вот так уходит день от нас, уходит безвозвратно
Снисходящая на мгновение благодать, долгожданный миг счастья.
Вот так же в детстве, когда на Рождество в три часа дня показывали мультики про Дональда Дака, Хокан старался не моргать, чтобы не пропустить ни одного кадра. А как-то раз он даже сфотографировал телевизор, в наивной попытке поймать чудо.
Он все еще хранит тот полароидный снимок.
На экране едва виден веселый Джимини Крикет. Весь смазанный. Неуловимый.
Потому что чудо невозможно поймать и удержать. Невозможно остановить мгновенье.
За «Обителью ангелов» может следовать «Обитель ангелов-2», но история уже рассказана, и ангелы там уже не обитают.
Мы требуем, чтобы чудо можно было в любой момент вернуть и пережить заново, раз за разом.
Мы требуем, чтобы за ушедшим поездом всегда приходил следующий.
Мы стоим на перроне, переминаясь с ноги на ногу. На станции уже погасли огни, замолкли громкоговорители. А мы все стоим и ждем.
Поезда, который не придет.
Потому что тот же поезд не может прийти снова.
Кто помолится за заблудившийся народ? Кто сложит ладони, падет на колени и прошепчет: Господи Иисусе Христе, будь милостив к нам!
Вот они мы, Господи, не ведаем, что творим, не знаем, что с нами творится.
Как нам жить дальше? Куда нам идти?
В Коппом они приехали совсем затемно. Хокан из машины смотрит на места своего детства, проносящиеся мимо в зимнем мраке. Каждый второй дом продается или заколочен. Здесь когда-то была школа. А здесь жил одноклассник Хокана. Здесь была цветочная лавка. Здесь — гостиница. Подумать только, в Коппоме когда-то были цветочная лавка и гостиница! Вот это были времена.
Вот супермаркет «Консум», вот почта. На холме над рекой раньше была старая приемная участкового врача, а теперь здесь районная поликлиника и стоматологический кабинет. Выше по склону Хокан видит одну из трех здешних усадеб. Ее купил норвежец, который постоянно живет в Исландии, но периодически заезжает в Коппом, потому что ему нравится лесистая местность.
На западе Вэрмланда, за Омотфурсом, по эту сторону норвежской границы находится Коппом.
Главная дорога здесь узкая и длинная. Лес, просеки да куча комаров летом — вот и все, что здесь есть. Больше ничего примечательного. Ничего, что было бы самым старым, самым длинным или самым красивым в мире.
Мимо поселков вроде Коппома стараются проехать поскорее. Неохотно снижают скорость до 70 или 50 километров в час, когда того требуют знаки, и жмут на газ, как только поселок заканчивается.
Дом, где вырос Хокан, находится немного в стороне от главной дороги, на мысе. Хокан чуть не пропустил нужный поворот.
Отец постелил детям в гостиной. А Хокан ляжет в бывшей своей комнате.
Когда Йеспер и Никлас засыпают, Хокан с отцом идут на кухню и выпивают по стакану кефира. Они закусывают его имбирным печеньем. Отец зажигает свечку. Оба почти ничего не говорят.
Хокан взял детей и уехал.
На самом деле, они с Никласом и Йеспером просто навещают отца в Коппоме. Погостят тут несколько дней между праздниками, а к Новому году вернутся домой. Надо ведь Йесперу и Никласу повидаться иногда с дедушкой.
Но тайный замысел Хокана таков: в Коппоме он спокойно сформулирует письмо Анне, в котором напишет все, что не решался сказать в лицо. Он хочет дать ей время подумать. В эти дни им не надо будет спать под одной крышей, так что им обоим будет легче. Вот что задумал Хокан, но сказать не смог.
Он вообще ничего не сказал.
И именно потому, что он ничего не сказал, в этом отъезде как будто не было ничего особенного, но почему-то Анна побежала за ними в одних носках.
Словно она понимала, что в этот раз Хокан не просто уезжает, что она должна его остановить.
Но прямо у машины она застыла как вкопанная и так ничего и не сказала. На нее падал снег. Она съежилась и сжала руки на груди.
— Увидимся через несколько дней, — сказал Хокан.
— Позвоните, как доедете, — сказала Анна.
Они обменялись этими фразами, и это было последнее, что они сказали друг другу. Хокан сел в машину и стал выезжать из двора, а Анна попятилась назад. Делать было нечего. Никто ничего не сказал, ни единого слова, но казалось, что оба все знают и так. И Хокан уехал.
22.
Она осталась стоять на дорожке перед домом. Хокан с детьми только что уехали. Почему-то она побежала вслед за ними, словно забыла сказать что-то важное, но на самом деле сказать ей было совершенно нечего, и она так ничего и не произнесла.
Машина уехала, и вот Анна теперь стоит на дорожке перед гаражом.
Стоит на дорожке перед гаражом, у себя во дворе, но внезапно как будто перестает понимать, где находится. Она растерянно смотрит по сторонам, словно не узнавая даже себя. Некоторое время она рассматривает свои руки, точно не понимая, чьи они. Она стоит в одних носках на асфальтовой дорожке перед гаражом, у красного типового коттеджа в Эллагорде, километрах в двадцати от Стокгольма, под тяжелым серым небом, и она подошла к самому концу пути. Эта асфальтовая дорожка, этот дом у асфальтовой дорожки — это конец пути.
Вот куда они пришли. Дальше идти некуда.
Анна складывает руки на груди, ей очень холодно. Носки промокли насквозь. На цыпочках она идет обратно к дому, но вдруг останавливается, всего на секунду, и оборачивается. Оборачивается, но сзади никого нет.
Другой жизни она не помнит. Жизнь стерла сама себя, замела собственные следы. На высокой сосне каркает ворона. Как будто поет:
Стучат колеса: тук-тук-тук,
И вертится земля,
И нет назад пути, мой друг.
Кар-кар-кар.
23.
Господи, Ты велел нам плодиться и распространяться на земле. Мы сделали, как Ты велел, мы заполнили землю. Она теперь нами переполнена.
Но что нам делать дальше?
Пия временами сама удивляется, что она еще не впала в полную депрессию из-за того, что у нее до сих пор нет детей. На самом-то деле она, как и прежде, мечтает, как будет жить с отцом своего ребенка, как они будут влюблены друг в друга, и всякое такое. В этом смысле она придерживается довольно консервативных взглядов. Возможно, у нее слишком высокие требования к жизни.
Быть может, ей стоило выйти замуж за первого встречного, поступить как Ольга в «Трех сестрах» Чехова. Ведь замуж выходят не из любви, а только для того, чтобы исполнить свой долг. Так, по крайней мере, думает Ольга. Ольга бы вышла без любви. Кто бы ни посватал, все равно бы пошла, лишь бы порядочный человек.
Пии следовало бы рассуждать точно так же. А то она слишком много о себе думает и слишком многого ждет. Бывает, она встречает бывших одноклассниц, которые представляют ей своих бойфрендов. Чаще всего Пия сначала вздрагивает при знакомстве, потом улыбается, протягивает руку, а про себя думает: «Блин, и как ты его терпишь?»
Одноклассницы всегда говорят что-нибудь вроде того, что надо бы сходить выпить пива как-нибудь вечерком, рассказать о своей жизни, но «сама понимаешь, все некогда». И многозначительно кивают в сторону бойфренда, глупо улыбаясь.
— Еще бы, — глупо улыбается Пия в ответ, — как можно рассказывать о жизни с таким огромным членом во рту!
Нет, так она, конечно, не говорит.
Когда Сельма Лагерлеф получила Нобелевскую премию, то в приходской церкви устроили праздник в ее честь. И писательница думала, что, как виновница торжества, она может войти в зал впереди гостей, первой положить себе еду, но ее тут же поставили на место замужние дамы. Незамужняя не должна идти впереди замужних. Ее не спасла даже мировая известность, и будь у нее все Нобелевские премии на свете, это ничего бы не изменило. В самый ответственный момент Сельма Лагерлеф оказалась просто старой девой, гораздо ниже по положению любой замужней женщины.
И конечно, с тех пор мало что поменялось, сколько бы женские журналы типа «Амелии» ни печатали статей о том, как нынче стильно быть не замужем.
В принципе, чтобы завести ребенка, Пии не нужен постоянный мужчина. Достаточно было бы сесть на паром Стокгольм-Хельсинки, с кем-нибудь там перепихнуться — и все. Но ей бы хотелось быть уверенной насчет наследственности. Надо все же за фирменным стилем следить.
Когда человека поглощает кризис «мне-уже-за-тридцать-а-я-до-сих-пор-не-замужем-надо-успеть-родить-пока-еще-не-поздно», можно хотя бы утешать себя мыслью, что из любого ребенка может вырасти монстр, вроде профессора экономики Бу Сёдерстена, и хотя бы от этих рисков она пока избавлена.
Пия всегда была уверена, что у нее будут дети. В детстве у них была такая игра: они подкидывали горсть камешков в воздух и пытались поймать их тыльной стороной ладони. Сколько камешков поймаешь — столько детей у тебя будет, когда ты вырастешь.
