Джуд Морган - Тень скорби
— Говяжий бульон.
Преподобный Кэрус Уилсон, тщательно изучавший учетную книгу, вдруг поднимает голову и обращается с этими словами к мисс Эванс.
— Сэр?..
— Просматривая записи по кухне, сударыня, я обнаружил распоряжение о говяжьем бульоне. Думаю, этому продукту не место в повседневном рационе девочек. Такая диета весьма расточительна.
— Нет, сэр, доктор прописал его для Марии Бронте. Она, если помните, серьезно заболела: боль в горле и постоянный кашель. Доктор Паско посоветовал общеукрепляющий уход.
— Ах…
Лицо мистера Уилсона делается неподвижным, как у статуи. Доктор, которого вызывают к заболевшим ученицам Коуэн-Бриджа, вполне естественно, был выбран из числа знакомых мистера Уилсона — на самом деле это шурин преподобного, что отражается на его гонорарах. Тем не менее мисс Эванс подозревает о существовании некой напряженности в их отношениях. Доктор Паско склонен выражать недовольство бытовыми условиями в школе, даже иногда ворчать себе под нос: «Неудивительно, неудивительно…» Каменный истукан пошевелился.
— Наступило ли улучшение?
— Нет, сэр. На самом деле я хотела…
— Ага! Меня это не удивляет. Чересчур жирный.
— Мистер Уилсон, я как раз хотела обсудить с вами этот вопрос. Мария Бронте. Ее здоровье продолжает внушать серьезные опасения. Доктор снова осматривал ее вчера…
— Надеюсь, он не рекомендовал продолжать лечение говяжьим бульоном?
Нижняя часть массивного лица мистера Уилсона как будто снялась с петель, что убедило мисс Эванс в юмористической природе последнего замечания.
— Он намеревается испробовать вытяжные пластыри. Его беспокоит вероятность чахоточного состояния. Вот почему мне кажется, что, возможно, следует написать отцу Марии и сообщить о состоянии ее здоровья.
— Гм. Это диагноз доктора Паско или только его предположения? Вы же понимаете, о чем я. Пока девочки находятся здесь, мы для них in loco parentis[11]. Если эта девочка больна, даже очень больна, еще раз покажите ее доктору и позаботьтесь о ней, как если бы она была дома. Мы не можем вызывать родителей каждый раз, когда кто-то чихнет. Помните, этих девочек надлежит готовить к жизни, послушной долгу. Мы причиняем дочерям бедных священников огромный вред, если позволяем им воображать себя принцессами.
— Хорошо, мистер Уилсон.
Нельзя сказать, что мисс Эванс подавляет вздох: все они душатся еще в зародыше, и сейчас она, наверное, просто не сумеет свободно выпустить воздух из легких. Ей не нужно рассказывать о жизни, послушной долгу. Она родом как раз из такого мира. Был когда-то некий мистер Смит, который работал у адвоката, прост и неказист лицом. Он мог бы жениться на ней, но по различным причинам не сложилось. А теперь, будто легкое сотрясение мозга, на нее обрушивается мысль, что она готова хоть завтра выйти за мистера Смита или мистера Джонса — любого, кто сделает ей предложение.
— Где он? — спросила Элизабет, когда они собрались у кровати Марии, чтобы побыть рядом, пока не погасят свечи. Незадолго до этого доктор поставил ей на бок вытяжной пластырь, чтобы стянуть лихорадочные соки к поверхности. — Ох. Тебе больно?
— Нет, милая, по-моему, очень изящный пластырь — как думаешь? На самом деле это не так страшно, как кажется со стороны. Я действительно чувствую, будто он немного снимает жар.
Элизабет положила руку на лоб Марии.
— Да, немного. Ты по-прежнему бледная.
— Это от кровопускания, — подключилась к разговору Шарлотта. — Помнишь, когда ты болела коклюшем, мистер Эндрю делал тебе кровопускание, а Бэнни сказал, что ты похожа на сливочный сыр?
Так они и держались с тех самых пор, как Мария начала болеть. Не игнорировали, напротив, вполне свободно об этом болтали. Избегать старались только таких моментов, как вчера, когда Эмили схватила Марию за запястье, чтобы показать ей что-то в саду, и вдруг, глядя на собственные сжатые пальцы, удивленно произнесла: «Смотри, ты стала меньше меня».
— Доктор не говорил, чтобы написали домой? — спросила Элизабет.
— Нет, нет. Он никогда о таких вещах не говорит. Только: «Покажи язык, покашляй», ведь это не его дело.
Мария, поморщившись, переместилась на кровати так, чтобы опираться спиной о подушки.
Не его дело… Но и делом сестер оно стать не могло, потому что за семестр разрешалось посылать только одно письмо домой, и они уже давно использовали это право. Дело за мисс Эванс, но над ней, как всем известно, нависала тень мистера Уилсона.
— Что ж, я продолжу донимать ее этим, как только представится удобный случай, — сказала Элизабет.
Мария покачала головой.
— Это только потревожит папу.
— Знаешь, — Элизабет с улыбкой поцеловала сестру, — иногда может оказаться правильным потревожить папу.
Когда на следующее утро слуга зажег лучину и ударил в колокол, Шарлотта, одеваясь, увидела, что Марию снова лихорадит. Она медленно выпутывалась из силков сна и сновидений и, качая мокрой от пота головой, вскрикивала: «Мама! Мама!»
Эмили, сама еще полусонная, побрела по холодному полу и, опершись о подушку Марии, пробормотала:
— Но ведь мама — это ты.
Элизабет отогнала младшую сестру, потом помогла Марии сесть.
— Тяжелая ночь?
— Не из легких. Возможно, это просто жар выходит наружу, и как только он выйдет… не знаю… — Мария отбросила одеяло, потянулась за чулками. Ее худые ноги свесились с края кровати, бессильные и окоченевшие. Она посмотрела на них.
— Кажется, я не смогу встать. Что мне делать?
Одна из больших девочек плелась мимо, расчесывая тяжелую наэлектризованную тучу волос. Она остановилась и посмотрела на Марию.
— Боже мой, ей нужно оставаться в кровати. Скажите мисс Эванс. Или, если хотите, я скажу, когда пойдем вниз. Не станут же они…
В этот самый момент мисс Эндрюс, спальня которой находилась сразу за дортуаром, ворвалась в комнату, брюзжа, чтобы девочки поторапливались, не шумели, шевелились и так далее. На самом деле — Шарлотта почти могла в этом поклясться — мисс Эндрюс входила в дортуар с уже наполовину произнесенным упреком на губах. Сочетание аккуратно прилизанной внешности и пчелиной оживленности наводило на мысль, что учительница вообще не ложилась в кровать, просто пришла к себе в комнату прошлой ночью и застряла на месте, как механическая кукушка в часах.
Сейчас она снова была живой и свирепой. Тем временем в дортуаре с кроватей встали все, кроме Марии. Шарлотта смотрела на то, что происходило дальше, как когда-то смотрела на кошку, охотившуюся за птицей: внезапный взрыв посреди тишины, жуткая вспышка, молниеносная скорость которой поначалу может вызвать только восхищение, но потом осознаешь, что произошло, и видишь печально раскрытый веер перьев в челюстях.
— Поднимайся. Поднимайся, ты, ленивая, грязная девка!
Подобные реплики для мисс Эндрюс были обычным делом; однако на этот раз точку в предложении она поставила, схватив Марию за руку и грубо сдернув ее с кровати, да так, что девочка описала в воздухе полукруг и со стуком, через костлявый кувырок, приземлилась на задранную ночную сорочку посреди пола.
— Одевайся.
Послышался ропот, даже нечто большее: Мария схватилась за бок — судя по всему, порвался вытяжной пластырь; девочки стояли полукругом и возмущались. Мисс Эндрюс, обычно готовая к противостоянию, выскользнула из дортуара. Шарлотте, бросившейся к Марии, казалось, что ее подталкивают, давят под коленки стулом. Этим стулом было негодование, гнев. Элизабет уже была там.
— Думаю, мне все-таки лучше встать, — говорила Мария. — Нет, не надо, не поднимайте шума, уже все. Смотрите, я могу стоять, могу ходить, со мной все будет в порядке. Шарлотта, не плачь.
— Но что же нам делать? — не успокаивалась Шарлотта.
Мария и Элизабет (она была в середине) печально посмотрели на нее.
— Тут ничего не поделаешь, — сказала Мария, положив Шарлотте руку на плечо. Ее пальцы не были нежными: они сжимали кожу, как прищепки для белья. — Стоит об этом помнить, Шарлотта. А теперь иди, торопись, не то опоздаешь на молитвы.
Шарлотта не опоздала, а вот для Марии — после долгого мучительного одевания и умывания — это стало неизбежностью. Мисс Эндрюс, устремив взгляд куда-то прямо над головой Марии, протянула значок опоздания.
Вдобавок ко всему это был один из дней мистера Уилсона. Он материализовался во время урока грамматики. На Джейн Мурхэд тоже был карательный значок: она стащила ломтик хлеба, поэтому Шарлотта надеялась, что Марию могут не заметить.
О нет.
— Мария Бронте. На вас снова значок. Это у вас младшая сестра, не так ли? Боже мой! Покажите ее.
Преподобный Кэрус Уилсон торжественно переместился по комнате к Шарлотте. Девочка подняла взгляд на остановившуюся перед ней фигуру и услышала свист и хрипы мощного дыхания. Груз его тела заслонил лучи зимнего солнца, проникавшие в комнату через окно, загородил от нее Марию.
