Уилла Кэсер - Моя Антония
Бабушка вспылила:
- Ну, если эти иностранцы так боятся чужих, придется нам, мистер Буши, устроить здесь американское кладбище; мы-то не будем так разборчивы! Я непременно добьюсь от Джошуа, чтобы весной отвели под кладбище место. Не хочу, чтоб норвежцы, если со мной что случится, судили да рядили, достойна ли я лежать среди их покойников.
Скоро вернулся дедушка, а с ним Антон Елинек и эта важная птица следователь. Он оказался добрым суматошным старичком, ветераном Гражданской войны, с пустым рукавом вместо руки. По-видимому, дело Шимердов представлялось ему очень запутанным, и он сказал, что, если бы не дедушка, он получил бы ордер на арест Крайека.
- Он так себя ведет, и топор так подходит к ране - вполне достаточно, чтоб его засудить.
Хотя было совершенно ясно, что мистер Шимерда покончил самоубийством, Джейк и следователь думали, что Крайека надо поприжать, раз он держится как виноватый. Крайек и верно перепугался до смерти, да и совесть, пожалуй, начала его мучить оттого, что он был так равнодушен к одиночеству и отчаянию мистера Шимерды.
За ужином мужчины ели, как викинги; напрасно я надеялся на то, что шоколадный торт, пусть уже и не такой красивый, сохранится на завтра, после второго круга от него не осталось ни крошки. Все горячо обсуждали, где похоронить мистера Шимерду; я заметил, что наши соседи чем-то встревожены и смущены. Оказалось, миссис Шимерда и Амброш хотят похоронить покойного в юго-западном конце своего участка, как раз под столбом, что отмечает угол. Дед объяснил Амброшу, что недалек тот день, когда огородят участки и начнут прокладывать новые дороги, тогда две дороги пересекутся именно в этом углу. Но Амброш твердил свое: "Ну и пускай!"
Дед спросил Елинека, нет ли у них на родине какого-нибудь поверья, что самоубийц надо хоронить на перекрестке дорог.
Елинек сказал, что точно не знает, хотя в Богемий был, кажется, когда-то такой обычай.
- Миссис Шимерда так решила, - добавил он, - я старался ее убедить, говорил, что соседям это не понравится, но она толкует одно: "Похороню его только здесь, пусть хоть сама буду землю копать". Пришлось пообещать, что завтра я помогу Амброшу рыть могилу.
Дед пригладил бороду и сказал рассудительно:
- Ну что ж, кому еще решать, как не ей. Но зря она думает, будто мы позволим себе когда-нибудь топтать землю над головой усопшего. Не бывать этому!
16
Мистер Шимерда пролежал мертвый в хлеву четыре дня, на пятый его хоронили. Всю пятницу Елинек с Амброшем рубили старыми топорами смерзшуюся землю - готовили могилу. В субботу мы позавтракали до рассвета и уселись в повозку, где уже стоял гроб. Джейк и Елинек поехали вперед верхом, чтобы высвободить тело покойного, вмерзшее в лужу крови.
В землянке у Шимердов мы с бабушкой застали только женщин; Амброш и Марек были в хлеву. Миссис Шимерда, сгорбившись, сидела у плиты, Антония мыла посуду. Увидев меня, она выскочила из темного угла и бросилась мне на шею.
- Ох, Джимми, - заплакала она, - что вы теперь думаете про моего бедного папу!
Она прижалась ко мне, я услышал, как бьется ее сердце. Я испугался, как бы оно не разорвалось от горя.
Миссис Шимерда, не вставая с чурбана у плиты, все поглядывала через плечо на дверь, в которую один за другим входили соседи. Все приехали верхом, только почтмейстер привез семью в повозке по единственной расчищенной дороге. Вдова Стивенс проскакала на лошади от своей фермы восемь миль. Мороз загнал женщин в землянку, и скоро в ней ступить было негде. С неба начал падать мелкий мокрый снег, и собравшиеся сразу встревожились, что опять разыграется метель; всем хотелось, чтоб похороны поскорее закончились.
Дед и Елинек пришли сказать миссис Шимерде, что пора начинать. Закутав мать а теплую одежду, подаренную соседями, Антония накинула наш старый плащ и надела кроличью шапку, сшитую для нее отцом. Четверо мужчин несли гроб с телом мистера Шимерды на холм, за ними плелся Крайек. Гроб был широкий и в дверь землянки не проходил, поэтому его поставили на склоне. Я тихонько вышел из лачуги посмотреть на мистера Шимерду. Он лежал на боку, поджав ноги. Тело было прикрыто черной шалью, голова забинтована белым муслином, как у мумии; из-под шали выглядывала рука с длинными красивыми пальцами - вот и все, что я увидел.
Миссис Шимерда положила на тело мужа раскрытый молитвенник, осенив его перевязанную голову крестным знамением. Амброш опустился на колени и тоже перекрестил отца, за ним Антония и Марек. А Юлька попятилась. Мать подталкивала ее к гробу и что-то говорила. Юлька опустилась на колени, зажмурилась, протянула было руку, но тут же отдернула ее и громко заплакала. Ей было страшно дотрагиваться до забинтованной головы отца. Миссис Шимерда схватила дочку за плечи и толкнула к гробу, но тут вмешалась бабушка.
- Нет, миссис Шимерда, - твердо сказала она, - я не допущу, чтобы ребенка так пугали, у нее еще припадок сделается. Она слишком мала и не понимает, чего от нее хотят. Оставьте ее.
Дедушка обменялся взглядом с Фуксом и Елинеком, они накрыли гроб крышкой и начали заколачивать его. Я боялся смотреть в сторону Антонии. Она обняла Юльку и крепко прижала ее к себе.
Гроб поставили на повозку. Мы медленно двинулись к могиле, в лицо сыпал мелкий, холодный, колючий, как песок, снег. Могила, когда мы к ней подошли, показалась мне такой маленькой среди снежной пустыни! Мужчины поставили гроб на край ямы и начали на веревках спускать его. Мы стояли вокруг и смотрели, а снежинки падали на шапки и плечи мужчин, на платки женщин и не таяли. Елинек что-то настойчиво говорил миссис Шимерде, потом обернулся к деду:
- Мистер Берден, она будет вам очень благодарна, если вы прочтете над ним молитву по-английски, чтоб всем соседям было понятно.
Бабушка с тревогой посмотрела на деда. Он снял шапку, и другие мужчины тоже. Эта молитва очень меня тронула. До сих пор помню каждое слово. Дед начал:
- О боже, великий и справедливый, никому из нас не дано знать, что было на душе у покойного. Это ведомо лишь тебе и ему. Не нам судить об этом.
Дед попросил бога, чтоб он простил тех, кто, быть может, не протянул руку помощи одинокому чужеземцу в далекой стране, и смягчил их души. Дедушка напомнил, что все должны заботиться о вдове и сиротах, и просил бога облегчить их удел, а также "склонить сердца окружающих, чтобы поступали с ними по справедливости".
В заключение он сказал:
- Мы оставляем усопшего на твой суд, на твое милосердие.
Пока дед читал молитву, бабушка пристально следила за ним, прикрыв лицо рукой в черной перчатке, и, когда он произнес "Аминь!", мне показалось, что она им довольна. Повернувшись к Отто, она прошептала:
- Не начнешь ли гимн. Фукс? А то будет как-то не по-христиански.
Фукс оглянулся, словно хотел проверить, согласны ли остальные, и запел: "Иисус, возлюбленный души моей!", а стоявшие кругом подхватили - и мужчины, и женщины. И теперь, когда я слышу этот гимн, я сразу вспоминаю маленькую кучку людей среди белого простора, голубоватый воздух и клубящийся, как вуаль, легкий, непрестанно падающий снег.
Прошли годы, пора свободных пастбищ миновала, красная трава полегла под плугом, и ее почти не увидишь в прерии, все поля обнесли изгородями, и дороги не петляют больше, как затравленные, а идут по межам, намеченным землемерами, но могила мистера Шимерды все же уцелела, ее окружает провисшая проволочная ограда, а над холмиком высится некрашеный деревянный крест. Как и предсказывал дед, напрасно миссис Шимерда думала, что над головой ее мужа поедут повозки. Именно в этом месте дорога, ведущая с севера, делает небольшой поворот к востоку, а дорога с запада слегка отклоняется к югу, так что могила, окруженная высокой красной травой, которую никогда не косят, кажется маленьким островом; в сумерках, в новолуние или в ясном свете вечерней звезды пыльные дороги похожи на тихие серые реки, медленно текущие мимо. Когда бы я ни очутился здесь, сердце у меня всегда щемит и во всей прерии нет для меня места дороже. Мне мил этот чужой, не совсем понятный обычай, это стремление искупить грех самоубийцы, похоронив его на перекрестке дорог, но еще милее мудрость, не позволившая привести приговор в исполнение, - эта "ошибка" в планах землемеров, эти милосердно изогнувшиеся мягкие грунтовые дороги, по которым после захода солнца тарахтят, возвращаясь домой, повозки. И я уверен: ни один усталый возница не проезжает мимо деревянного креста, не пожелав спокойного сна тому, кто лежит под ним...
17
Когда после той трудной зимы наступила весна, мы не могли надышаться легким пьянящим воздухом. Просыпаясь по утрам, я каждый раз по-новому ощущал, что зима миновала. Здесь, в прерии, не было тех примет весны, к которым я привык в Виргинии, - ни оживающих лесов, ни зацветающих садов. Но здесь была сама весна - весенний трепет, веселое беспокойство чувствовались всюду: в небе, в быстром полете облаков, робком свете солнца и легком теплом ветре - он то налетал, то успокаивался, порывистый и игривый, точно большой щенок, который норовит цапнуть и тут же припадает к земле, ожидая ласки. Да очутись я в этой красной прерии с завязанными глазами, я и то понял бы, что началась весна.
