Софрон Данилов - Бьётся сердце
— Против Пестрякова и иже… — в задумчивости повторил Аласов. — Против Пестрякова… опытного педагога, заслуженного учителя республики…
Нахова словно стёганули.
— Заслуженного! Республики! Как вас прикажете понимать? Моська лает на слона?
— Да нет, не об этом я…
— Впрочем, мне наплевать, о чём вы. Извините, нет времени вникать. Вы меня спросили — я вам откровенно рассказал. А уж верите или не верите — ваше дело… Только одно замечу — не обольщайтесь званиями. Будьте здоровы!
Нахов рывком, забыв о своей ноге, попытался встать, но тут же со стоном повалился на диван. Побледневшее лицо его несколько минут оставалось неподвижным, затем стало розоветь. Нахов вздохнул, наотмашь отёр лоб:
— Отпускает вроде…
Достал из кармана пузырёк, добыл пилюлю, бросил в рот.
— Плох становлюсь. Помоложе был, не замечал протеза. А теперь слабну. Хоть в архив сдавай Нахова. Чтобы перестал наконец путаться в ногах у заслуженных…
Аласов, будто сам испытывая его боль, помог Нахову встать, подал упавшую палку.
— Где вас так, Василий Егорович?
— Ногу-то? Западная Украина, февраль сорок четвёртого. Какая-то деревушка, и названия не запомнил…
— Западная Украина, сорок четвёртый? Я же там воевал. Маршал Конев?
— Нет, у нас Жуков. Выходит, соседями были… — снова потеплел Нахов. Но характер его и тут сказался: — Впрочем, кто не воевал. Вон даже Сосин… Теперь добывает из этого большие и малые выгоды.
Они шли молча. Солнце прощально рдело на закате. В школьном саду уже никого не было, лопаты и грабли были аккуратно составлены у заборчика. Ушла.
Искоса поглядывая на спутника, Аласов подумал: «Наверно, клянёт себя за откровенность. Идём вот рядом, два воина, но тебя-то Нахов в своём строю не числит. Один он мученик за правду: держу оборону против всех! А между тем далеко ты не праведник, дорогой Василий Егорович, с твоим-то неуживчивым характером, с неистребимым стремлением во что бы то ни стало уесть ближнего! Недаром в учительской боятся твоей страсти превращать каждую невинную фразу в спор. Только и ищешь случая высказать свою «правду в глаза». Такой непростой характер…»
И словно в подтверждение, Нахов за школьной калиткой вдруг повернул в свою сторону — не пожав руки, не сказав ни слова. Пошёл, тяжело выбрасывая ногу с протезом.
Потом он всё же остановился, оглянулся:
— Взвешивать да вымерять по миллиметрам — не моё дело. Я солдат, знаете ли… Буду стоять насмерть — пока не рухну. А порох ещё есть у Нахова, если поскрести хорошенько. И ещё кое-кому от него икнется, будьте уверены!
Угрожающе потряс палкой и зашагал, уже не оглядываясь. Весь тут человек — неистребимый солдат Василий Нахов.
VIII. Только правду!
Похоже, что Нахов и в самом деле знал этот класс лучше других. Это он ведь сказал: ничего у вас и на комсомольском собрании не получится.
Аласов не торопил класс: пусть обдумают, осознают. Но, кажется, вышло наоборот, класс только укрепился в своём. Внешне собрание шло как положено. Комсорг Саша Брагин в своём докладе «дал оценку», выступающие каялись: да, виноваты, да, я не вышел к доске, когда Надежда Алгысовна вызывала, признаю и исправлюсь… Выходило, что вся эта «сидячая забастовка» — простое недоразумение, печальное стечение обстоятельств.
«Каясь», ребята лукаво косились в сторону классного руководителя, который молча сидел у стены за партой — гость комсомольского собрания. Они говорили нарочито занудливыми, казённо-бюрократическими словесами: «Принимая во внимание недопустимое моё отставание…» Всё собрание было вызовом ему, классоводу: вам нужно было мероприятие, мы его проводим, не придерёшься. Но чего вы добились в результате?
Неподвижно сидя за партой, Аласов на этом собрании устал смертельно — будто полдня рыл окоп в полный рост. Устал от напряжённости, от того, что всё пытался отыскать в выступлениях какое-либо зерно. И ещё от того, что после рассказа Нахова каждая мелочь здесь приобретала особый «подтекст», любое словцо царапало. Сейчас будет предоставлено слово учителю, он обязан сказать им что-то очень серьёзное и веское…
Получилось глупо — начал речь и сам попал в струю казённой риторики, язык автоматически стал прокручивать известные истины насчёт ответственности десятого класса и необходимости крепить дисциплину. Собрание слушало его невнимательно, за партами перешёптывались, порхали по рядам записочки.
Нужно было закругляться, но Аласов знал, что его выступлением собрание и завершится: облегчённо вздохнув, ребята побегут по домам… И как плохой ученик, который тянет время, он продолжал говорить обо всём, что только приходило на ум: о важности математики, которую преподаёт Надежда Алгысовна, о самой Надежде Аллысовне — какой это серьёзный педагог и как она в юности, на таком же комсомольском собрании, выступила с инициативой помогать красноармейским семьям…
— А что же она сейчас так? — забывшись, вскочил с председательского места Брагин; перебив преподавателя, он смутился. — Извините, Сергей Эргисович…
Этот выкрик Брагина был, пожалуй, единственным душевным откликом на длинную речь классного руководителя. Но Аласов недаром считался когда-то мастером по разжиганию костров. Он ухватился за реплику:
— Что «сейчас»? Что ты хочешь этим сказать, Саша? Считаешь, что сейчас учителя мало интересуются положением в семьях? Или ты другое имел в виду?
— Ничего я такого особенного не сказал…
— Саша, а ведь это нечестно. Ты парень взрослый и можешь представить себя на моём месте. Ты — классный руководитель, отвечаешь за класс, и вот в десятом случается неприятное происшествие, ЧП. Ты приходишь помочь ребятам, а они ломают комедию. Понимаешь, о чём я говорю, Саша Брагин?
Лицом к лицу, под пристальным взглядом учителя не просто сидеть. Брагин — парень серьёзный, обычно из-под профессорских роговых очков смотрят спокойные, полные достоинства глаза. Тем более заметно сейчас, как он растерян.
— В конце концов вы можете рассматривать этот вопрос как вам угодно — здесь комсомольское собрание… Но мне хочется рассчитывать хотя бы на простую человеческую порядочность…
— Сергей Эргисович! — вскричал Саша. — Вы совсем не так меня поняли. Мы ничего против вас… и вообще… Если уж на то пошло, я скажу, а то получается, что только класс и виноват. Правду не надо скрывать!
— Какая же это правда?
— А такая. Третьим уроком у нас была тригонометрия. Надежда Алгысовна стала проверять домашние задания, у Егора Кудаисова не выполнено. Она давай ругать его — разгильдяй, лентяй. Отчима Егора стала склонять — пьяница, хулиган. Таким, говорит, и ты будешь… А он ей… ну, в общем, сгрубил. Она его из класса, а он: не пойду!.. Тут мы стали Егора защищать, а она кричит: не лентяй, так почему же он плохо учится? И тут такое дело… Никто не может ей объяснить, потому что скажи при Егоре, он же сквозь землю провалится. Хотя все знают…
— Что все знают? И где сам Кудаисов, почему его нет на собрании?
— Он не комсомолец. Это даже хорошо, что его нет, при нём бы я не стал… Понимаете, Сергей Эргисович, у него отчим — пьяница страшный, мотористом на электростанции работает. А мать болеет, две девчонки ещё в семье. Всё хозяйство у Гошки на руках — сестрёнок нянчит, обед готовит… Какие там уроки! Придёт в класс и дремлет, хоть отдохнёт маленько. А помочь ему невозможно — никого на порог к себе не пустит, боится, чтобы не увидели их жизнь. Только попробуй заговори с ним… Да и отчим у него там такой, кого хочешь может запросто за дверь вышвырнуть. Дома у Гошки каторга, а в школу придёт — здесь его ещё больше ругают, из класса гонят. Разве это по-человечески? Разве правильно?
— Неправильно!! — одним духом отозвался класс.
— Не имела права выгонять его!
— Пеструха всегда злобится…
Аласов поднял глаза и увидал за партой у окна личико Лиры Пестряковой. Оно было бледно, девушка судорожно перебирала косы на груди. Бедная девочка, это ведь о её матери так…
Вот тебе задачка, уважаемый классный руководитель: болезненное самолюбие паренька, отчим, неумная вспыльчивость учительницы, обострённая атмосфера в классе… А если узел распутать, пойти за ниточкой, то приведёт она не куда-либо, а к тебе, классный руководитель.
Он так и сказал вслух, не боясь уронить в глазах ребят своего учительского престижа. Классовод обязан был прежде всех обратить внимание на драму в семье Гоши Кудаисова. Однако вы, комсомольцы, тоже хороши, раз уж договорились только правду… Боялись обидеть Гошу, боялись сказать вслух, боялись, что пьяница может намять бока. Боялись всего понемножку и сидели сложа руки, благо есть оправдание. Самая прекрасная позиция для боевой молодёжной организации!
— В общем, сейчас Егору Кудаисову нужна самая скорая и самая конкретная помощь. Прямо же отсюда, с собрания, я к нему и отправлюсь. Если кто хочет со мной, доводите собрание до конца, я подожду в учительской…
