Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2
– Ладно, так ваша милость и ведите нас, – отвечал Санчо; – может быть это и так, а я, если увижу его глазами и дотронусь до него руками, поверю этому столько же, сколько тому, что теперь день.
Дон-Кихот двинулся вперед, и когда проехал шагов двести, он нашел массу, которая отбрасывала большую тень. Он увидал большую башню и сейчас узнал, что это не алказар, а церковь местного прихода.
– Это мы увидали церковь, Санчо, – сказал он.
– Я сам это хорошо вижу, – отвечал Санчо, – и дай Бог, чтобы мы не увидали также нашу могилу: в такой час ходить по кладбищу плохое предзнаменование. И говорил же я вашей милости, если память мне не изменяет, что дом этой дамы находится в тупом переулке.
– Да будешь ты проклят Богом! – воскликнул Дон-Кихот. – Где ты видел, негодяй, чтобы алказары и королевские дворцы помещались в тупых переулках?
– Сударь, – отвечал Санчо, – что город, то норов: может быть в Тобозо и принято строить в тупых переулках дворцы и большие здания. Умоляю вашу милость позволить мне поискать по улицам и переулкам, которые я увижу пред собою; может быть в каком-нибудь уголке я и найду этот алказар, чтоб его собаки съели – так он мне надоел.
– Говори, Санчо, с уважением о предметах, принадлежащих моей даме, – сказал Дон-Кихот. – Проведем праздник в мире и не будем отчаиваться в успехе.
– Я буду держать язык за зубами, – заметил Санчо; – но как же я могу перенести равнодушно то, что ваша милость требуете во что бы то ни стало, чтобы я сразу узнал дом нашей госпожи, который я видел один только раз, и чтобы я нашел его среди ночи, когда вы сами не находите его, хотя видели его тысячи раз.
– Ты приведешь меня в отчаяние, Санчо! – воскликнул Дон-Кихот. – Слушай, еретик, не говорил ли я тебе тысячи раз, что я никогда в жизни не видал несравненной Дульцинеи, что я никогда не переступал порога ее дворца, что, наконец, я влюблен только понаслышке и по той славе, которая распространена о ее красоте и уме.
– Теперь я уже этого не забуду, – отвечал Санчо, – и я говорю, что так как ваша милость ее не видали, то и я тоже ее не видал.
– Не может этого быть, – возразил Дон-Кихот, – потому что ты сказал мне даже, что видел, как она просевала хлеб, когда ты принес мне ответ на письмо, которое относил ей от меня.
– Не обращайте на это внимания, сударь: вы должны знать, что посещение мое было тоже понаслышке, так же как и ответ, который я вам принес, потому что я столько же знаю, кто такая госпожа Дульцинея, сколько могу кулаком дать тумака луне.
– Санчо, Санчо! – воскликнул Дон-Кихот. – Бывает время для шуток и время, когда шутки неуместны! Если я говорю, что я не видал и не беседовал с дамой моего сердца, это не значит, мне кажется, что и тебе позволено говорить, что ты не видел ее и не беседовал с нею, когда это было совершенно наоборот, как ты хорошо знаешь.
В этом месте беседы обоих искателей приключений они увидели человека, проходившего с двумя мулами. По шуму, который производил плуг, везомый мулами, они решили, что какой-нибудь крестьянин встал до света, чтобы отправиться на свою работу. Они не ошиблись. Приближаясь, крестьянин напевал старинный романс, начинавшийся так:
«Плохо вам пришлось, французы,
На охоте в Ронсевале.[14]»
Начало очень популярного и очень старинного романса, находящегося в Антверпенском Cancionero.
– Пусть меня убьют, Санчо, – вскричал Дон-Кихот, – если с нами случится что-либо хорошее этой ночью. Слышишь ты, что поет этот мужик?
– Да слышу, – отвечал Санчо, – но что нам за дело до охоты в Ронсевале? Он мог петь также романс Калаиноса[15] и это также было бы безразлично для того хорошего или дурного, что может случиться с нами. Крестьянин в эту минуту поравнялся с ними, и Дон-Кихот спросил его:
– Не можете ли вы, любезный друг мой (да ниспошлет Господь на вас блага всякого рода!), сказать нам, где находятся тут дворцы несравненной принцессы донны Дульцинеи Тобозской!
– Сударь, – отвечал работник, – я не здешний и пришел сюда всего несколько дней назад на службу к богатому крестьянину, для работы на его полях. Но постойте, в этом доме напротив живут священник и пономарь этого села. Один из них сумеет указать вам дом этой госпожи принцессы, потому что у них есть список всех тобозских жителей, хотя, правду сказать, я не думаю, чтобы здесь жила хоть одна принцесса; но тут есть много знатных дам, и, конечно, каждая из них может быть принцессой в своем доме.
– Между этими-то дамами, – заметил Дон-Кихот, – и должна быть та, мой друг, о которой я у вас справляюсь.
– Возможно, – заметил крестьянин, – но прощайте, день уже начинается.
И, хлестнув своих мулов, он удалился, не обращая более внимании на другие вопросы.
Санчо, видя, что господин его стоит в нерешительности и очень недовольный, сказал:
– Господин, день наступает, а было бы неосторожно оставаться на улице до восхода солнца. Лучше было бы нам выйти из города и вашей милости засесть в каком-либо ближайшем лесу. Я возвращусь днем сюда и не оставлю местечка во всей стороне, чтоб не поискать дворца или алказара вашей дамы. Я буду очень несчастен, если не найду его; а когда найду, буду говорить с ее милостью и скажу ей, где и как ожидаете вы, чтобы она устроила и уладила, как нам видеться с нею без ущерба для ее чести и доброго имени.
– Ты высказал, Санчо, – воскликнул Дон-Кихот, – в нескольких словах тысячу превосходных мыслей. Я соглашаюсь и принимаю от всего сердца совет, который ты мне дал. Хорошо, сын мой, отправимся искать место, где мне можно будет засесть в засаду, пока, как ты говоришь, ты будешь разыскивать, лицезреть и беседовать с моей дамой, обходительность и скромность которой позволяют мне надеяться более нежели на чудесные милости.
Санчо сгорал от нетерпения извлечь своего господина из города, опасаясь, чтобы он не раскрыл обмана в ответе, который он передал ему от Дульцинеи, в Сиерра-Морене. Поэтому он поспешил увести его, и в двух милях от города они нашли лесок, где Дон-Кихот засел, тогда, как Санчо возвратился в город. Но во время его посольства случились вещи, которые требуют и заслуживают удвоенного внимания.
Глава X
В которой рассказывается, в какому средству прибег хитроумный Санчо, чтобы очаровать г-жу Дульцинею, вместе с другими событиями, столько же смехотворными, сколько правдивыми
Дойдя до того, что заключается в настоящей главе, автор этой великой истории подумал было совсем обойти это молчанием, из опасения, что ему не поверят, так как безумства Дон-Кихота дошли здесь до последнего предела, которого могут достигнуть величайшие безумства, какие только можно себе представить, и даже на два ружейных выстрела больше. Но потом, несмотря на это опасение, он описал их в том виде, в, каком рыцарь их творил, не убавляя и не прибавляя ни на йоту и не думая о том, что его могут упрекнуть во лжи. И он был прав, потому что истина, как бы тонка она ни была, никогда не переламывается и всегда всплывает над ложью, как масло над водой.
Итак, продолжая свой рассказ, историк говорит, что как только Дон-Кихот засел в роще, лесочке или лесе по близости от Тобозо, он приказал Санчо возвратиться в город и не показываться ему снова до тех пор, пока ему не удастся с своей стороны поговорить с его дамой, чтобы попросить ее, что бы она снизошла до разрешения пленному рыцарю увидать ее и соизволила дать ему свое благословение, дабы он мог обещать себе счастливый исход всем своим предприятиям, на которые он впредь решится. Санчо взялся сделать все, что ему приказал его господин, и обещался принести ему такой же хороший ответ, как и в первый раз.
– Иди, мой сын, – сказал Дон-Кихот, – и не смутись, когда увидишь солнечный свет ее красоты, на поиски которой отправляешься ты, счастливейший изо всех оруженосцев мира! Собери свою память и хорошенько запомни, как она тебя примет, изменится ли цвет ее лица, когда ты будешь излагать ей предмет твоего посольства; смутится и покраснеет ли она, когда услышит мое имя. В случае если ты застанешь ее сидящею на богатой эстраде, соответствующей ее рангу, заметь, усидит ли она на своих подушках, если она будет стоять, смотря, не будет ли она становиться то на одну, то на другую ногу; не повторит ли она два или три раза ответ, который она тебе даст, не изменит ли она его из сладкого в горький, из высокомерного в ласковый, не подымет ли она своей руки к прическе, чтобы ее поправить, хотя бы она и не была в беспорядке. Наконец, мой сын, тщательно заметь все ее действия, все движения, ибо, если ты мне хорошо передашь, как они совершались, я выведу из них заключение о том, что осталось скрытым в глубине ее сердца по отношению к моей любви. Нужно тебе знать, Санчо, если ты этого не видишь, что жесты и внешние движения, вырывающиеся у влюбленных, когда им говорят об их возлюбленных, суть верные вестники, передающие о том, что происходит в глубине их дум. Отправляйся, друг. Да будет тебе проводником большее счастье нежели мое, и да возвратишься ты с лучшим успехом, нежели тот, на которые я могу надеяться со страхом в том горьком одиночестве, в котором ты меня оставляешь.
