Генри Хаггард - Копи царя Соломона
Некоторое время мы просидели совершенно молча, созерцая этот великолепный вид. Наконец сэр Генри прервал молчание.
– Нет ли на карте каких-нибудь указаний насчет Соломоновой дороги? – спросил он.
Я утвердительно кивнул, не спуская глаз с далекого пейзажа.
– Ну так смотрите: вон она! – И он указал немного правее от нас.
Мы с Гудом посмотрели в ту сторону: действительно, по направлению к равнине вилась какая-то большая дорога, похожая на шоссе. Мы не выразили никаких особенных чувств по этому поводу: чувство удивления начало у нас положительно притупляться. И то, что мы нашли что-то вроде римской дороги в этой чуждой и глухой стране, даже не казалось нам особенно странным: нашли, и все тут.
– Ну, – сказал Гуд, – эта дорога должна быть совсем близко, если взять направо и идти наискосок. Как вы думаете, не отправиться ли нам сейчас же?
Совет был хоть куда, и мы последовали ему, как только умыли в реке свои лица и руки. Мы шли около двух миль, то по мелким камням, то по снегу, и вдруг, поднявшись на вершину небольшой отлогости, увидели дорогу прямо у своих ног. То была великолепная широкая дорога, высеченная в твердом камне и, по-видимому, прекрасно содержимая. Но странное дело: казалось, что она начинается только здесь. Мы спустились вниз и встали на самой дороге, а шагов за сто от нас, по направлению к горам, она вдруг исчезала, и тут сейчас же начинался горный склон, усеянный мелким щебнем и кое-где испещренный пятнами снега.
– Что, Кватермэн, как объясняете вы эту странность? – спросил сэр Генри.
Я покачал головой; я решительно не знал, чем это объяснить.
– А по-моему, дело очень просто, – сказал Гуд. – Без всякого сомнения, эта дорога пролегала через весь хребет и шла дальше через пустыню, на ее противоположный конец; но с той стороны ее засыпали пески пустыни, а с этой уничтожило вулканическое извержение и залило потоками лавы.
Это объяснение показалось нам довольно правдоподобным; во всяком случае, мы удовольствовались им вполне и начали спускаться с горы. Нечего и говорить, что идти спокойно под гору по великолепной дороге, с сытыми желудками, было совсем другое дело, чем карабкаться по снежным крутизнам полумертвым от голода и холода. Право, несмотря на то что впереди нам предстояли неведомые опасности, мы были бы положительно веселы, если бы нашему веселью не мешали грустные воспоминания об участи бедного Вентфогеля и о той мрачной пещере, где он теперь сидел вместе со старым Сильвестрой. Чем дальше мы подвигались вперед, тем мягче и ароматнее становился воздух, тем больше развертывалась перед нами неведомая страна во всей своей сияющей прелести. Дорога казалась мне чудом строительного искусства, какого я никогда не видел. Инженер древнего мира, начертавший ее план, не останавливался ни перед какими трудностями и препятствиями. В одном месте мы пришли к огромному оврагу футов триста шириной и по крайней мере сто глубиной. Эта бездна была заполнена снизу доверху огромными глыбами тесаного камня, в которых снизу были проделаны арки для протока вод, а наверху дорога величественно шла своим путем. В другом месте дорога пролегала зигзагами и была высечена в скале, служившей стеной страшной пропасти в пятьсот футов глубиной; в третьем она пронизывала длинным туннелем гору, встретившуюся на ее пути. Тут мы заметили, что стены туннеля покрыты искусными рисунками, высеченными в камне и представляющими по большей части фигуры людей, одетых в кольчуги и едущих в колесницах. На одном особенно красивом рисунке была представлена целая битва, и даже партия пленных виднелась на заднем плане.
– Ну, – сказал сэр Генри, внимательно рассмотрев эти произведения древнего искусства, – хоть эта дорога называется Соломоновой дорогой, а все-таки я скажу, что египтяне побывали здесь гораздо прежде Соломона и Соломоновых подданных. Если это не египетская работа, то, во всяком случае, она на нее похожа как две капли воды.
К полудню мы спустились уже так низко, что достигли того пояса, где встречаются леса. Прежде всего нам начали попадаться редкие кустарники, затем они стали чаще, и наконец дорога ступила в обширную рощу серебряных деревьев, точно таких, какие растут на склонах Столовой горы в Капштадте. До сих пор я еще никогда не встречал их в моих странствиях и потому очень удивился, найдя их здесь.
– О радость! – воскликнул Гуд, восторженно созерцая деревья с блестящей листвой. – Да тут целая пропасть дров! Давайте-ка остановимся да приготовим себе обед!
Никто не возражал против этого предложения, а потому мы свернули с дороги, прошли к ручейку, журчавшему неподалеку, и скоро развели прекраснейший огонь, соорудив костер из сухих веток. Отрезав несколько порядочных ломтей мяса антилопы, которое мы с собой захватили, мы принялись поджаривать их, насадив на концы заостренных палочек, как это делают кафры, после чего съели их с полным удовольствием. Насытившись как следует, мы закурили трубки и впали в такое блаженное состояние, что, право, можно было его назвать райским в сравнении со всеми перенесенными нами невзгодами. Около нас весело журчал ручей, протекавший среди зеленых берегов, густо заросших чудными воздушными папоротниками гигантских размеров, по имени «девичьи кудри», и перистыми кустами дикой спаржи; теплый ветерок шелестел листами серебряных деревьев; горлицы ворковали кругом и какие-то чудные птицы, с яркими, блестящими перьями, стремительно перепархивали с ветки на ветку, сияя, точно живые драгоценные камни. Это был сущий рай!
Волшебная прелесть окружающей местности и сладостное сознание, что опасности миновали и что мы наконец достигли обетованной земли, – все вместе привело нас в тихое настроение…
Вдруг я вспомнил про Гуда и стал искать его глазами, недоумевая, куда же он делся. Вскоре я увидел его на берегу ручья, в котором он, очевидно, только что выкупался. Он был в одной фланелевой рубашке и тщательно занимался своим туалетом, со свойственной ему привычкой к величайшей чистоте, которая обнаруживалась при всякой возможности. Он выстирал свой гуттаперчевый воротничок, вытряс и вычистил панталоны, жилет и куртку и теперь аккуратно складывал все эти принадлежности своего гардероба, грустно качая головой при виде многочисленных дыр и прорех, образовавшихся на них за время наших злополучных странствий, что, впрочем, было довольно естественно. Потом он взял свои сапоги, стер с них всю пыль и грязь горстью папоротниковых листьев, взял кусок сала, предусмотрительно отрезанный с этой целью от мяса антилопы, и до тех пор натирал их и чистил, пока они не приняли почти что приличного вида. Тогда он основательно осмотрел их через свое стеклышко, надел и приступил к новой операции: вынул из маленького дорожного мешочка, который вечно таскал с собой, карманный гребень со вставленным в него крохотным зеркальцем, и начал разглядывать себя. Очевидно, он остался крайне недоволен тем, что увидел, и сейчас же принялся причесываться с величайшим старанием.
«Надеюсь, он не вздумает бриться», – подумал я.
Однако так оно и было. Он взял кусок сала, которым только что смазал свои сапоги, и тщательно выполоскал его в ручье. Потом опять начал рыться в своем мешочке и вытащил маленькую карманную бритву. Затем он сильно натер себе салом подбородок и щеки и принялся за бритье. Очевидно, это была довольно мучительная операция, потому что он порядочно морщился и даже стонал, а я просто надрывался от внутреннего смеха, глядя на его отчаянные попытки справиться со своей щетинистой бородой. Ну не смешно ли, право, что человек до такой степени из кожи лезет, чтобы выбриться с помощью козьего сала в таком месте и при таких обстоятельствах? Наконец ему кое-как удалось довольно порядочно выбрить всю правую сторону своего лица и подбородка. Но тут я увидел, что прямо над его головой что-то вдруг сверкнуло.
Гуд вскочил, разразившись бранью; если бы не безопасная бритва, уж конечно, он перерезал бы себе горло. Я тоже вскочил, но без брани, и увидел следующее: шагов за двадцать от того места, где я был, и за десять от Гуда, стояла кучка людей. Все они были очень высоки ростом, с медно-красной кожей, у некоторых были черные перья на головах и короткие плащи из леопардовой шкуры. В первую минуту я только это и заметил. Впереди всех стоял юноша лет семнадцати, с поднятой рукой и наклоненным телом в позе греческого дискобол. Очевидно, то, что сверкнуло в воздухе, было какое-то оружие, брошенное его рукой.
Пока я их рассматривал, от группы отделился старик воинственного вида, схватил юношу за руку и что-то сказал ему. Тогда они направились к нам. Между тем сэр Генри, Гуд и Омбопа успели схватить свои ружья и подняли их с угрожающим видом. А туземцы все продолжали приближаться. Мне пришло в голову, что они не имеют никакого понятия о том, что такое ружья; иначе они, конечно, не отнеслись бы к ним с таким презрением.
