Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

От сладостной надежды между тем
Тревоги осажденных утихают.
Под кровом ночи к ним без перерыва
Все новые подвозятся припасы;
На север обращенные валы
Унизаны снарядами вплотную:
Высоких стен громада представляет
Для города надежнейший оплот.

И все же Аладин неутомимый,
Не отличая в небе дня от ночи,
Работ не прекращает: там повысить
Велит он вал, здесь башню укрепить;
Рабочие, из сил уж выбиваясь,
Орудия выделывать спешат.
Но, вне себя от этой проволочки,
Такую речь ведет Аргант султану:

«Ты долго ль будешь к нашему бесчестью
Держать нас в заточенье? Слышу я
Стук молотов о наковальни, слышу
Звон лат, щитов и шлемов; но к чему
Приготовленья все твои, не знаю.
Разбойники ж тем временем селенья
Кругом опустошают, грабят замки,
И им никто препятствовать не смеет.

Труба их не тревожит в сладком сне,
И пиршеств их никто не прерывает;
Спокойно целый день они проводят
И без помех покоятся всю ночь.
Ты ж в чаянии помощи Египта
Беспечностью и леностью своею
Лишь голод ускоряешь, что грозит
Нам рабскими оковами иль смертью.

Что до меня, я не хочу в печальном
Забвении стяжать конец постыдный;
Я не хочу, чтоб солнце, воротившись,
Меня застало спрятанным в стенах.
Пусть над моею жизнию свершится
Веление Небес: по крайней мере,
Тогда не скажут, что Аргант погиб
Вдали от битв без славы и отмщенья.

Ах, если бы не вся твоя отвага
Теперь угасла, если бы хоть искры
Ее ты сохранил, тогда не стал бы
Искать я смерти доблестной в бою,
А пожелал бы жизни и победы.
Идем врагу и жребию навстречу!
В опасности нам смелость зачастую
Мудрейшие советы подает.

Но если, веру в смелость потеряв,
Боишься ты свои все силы сразу
Случайностям сражения подвергнуть,
Могли бы спор два воина решить.
Чтоб к вызову чувствительно отнесся
Военачальник их, пусть сам назначит
Оружие и место и подробно
Определит порядок поединка.

Лишь обладал бы воин христианский
Двумя руками и одной душой,
Не более, как ни был бы он храбр,
Исхода ты не должен опасаться:
Не может быть проиграно то дело,
Которого защитником Аргант.
Моя рука тебе залогом будет:
В ней жребий твой и в ней твоя победа».

Сказал. И отвечает Аладин:
«Хотя и устарели эти руки,
Но меч держать они еще способны.
Не так уж, пылкий юноша, душою
Я низок и труслив, чтоб славной смерти
Бесславную свободу предпочесть,
Когда бы нам и вправду угрожали
Те беды, что предвидишь ты невдолге.

Да сохранит нас Небо от позора!
Есть тайна у меня; ее открою
Я одному Арганту. Сулейман,
До недр глубоких Ливии проникнув,
Набрал орду кочующих арабов:
На христиан в отмщенье за Никею
Нечаянно он ночью нападет,
А нам доставит помощь и припасы.

Он скоро должен быть у наших стен.
Пусть христиане тщетно торжествуют,
А мы пока исполнимся заботы
Престол мой от крушенья сохранить.
Прошу тебя, умерь отваги пламя
И храбрости клокочущей кипенье:
Настанет миг, указанный тебе
Для славы боевой, а мне – для мести».

Соперника заслышав только имя,
Черкес неукротимый уж пылает
Негодованьем против Аладина
И говорит: «Ты можешь, государь,
Войну и мир творить по произволу;
Будь терпелив и льсти себя надеждой,
Что царства своего не уберегший
Твое теперь сумеет защитить.

Жди ангела-хранителя, что должен
Избавить правоверных от осады!
А мне себя довольно самого.
Из рук чужих я не хочу свободы:
Пока ты здесь в бездействии томишься,
Дай разрешенье мне сойти в равнину;
Ты храбрости моей не признаешь,
Так буду драться я как вольный воин». —

«И меч свой, и отвагу сохранить
Тебе для лучшей цели надлежало б;
Но если так ты жаждешь поединка,
Препятствовать я в том тебе не буду».
Тогда Аргант зовет без колебаний
Глашатая и говорит: «Тотчас же
Ступай во вражий стан и громогласно
Начальнику мой вызов передай.

Скажи, что некий воин мусульманский,
В стенах не выносящий заточенья,
Желаньем пламенеет показать,
Как велика его неустрашимость;
Что он готов сразиться на равнине,
Лежащей между городом и станом,
И вызов шлет тому из христиан,
Кто в храбрости своей уверен больше,

Что он не ограничится одним;
Что и второй, и третий, и четвертый,
И пятый, славный или неизвестный, —
Все могут выступать поочередно;
Что побежденный с поля поединка
Пойдет за победителем, как раб».
Сказал, и облекается глашатай
В пурпуровую с золотом одежду.

И посланный является к Готфриду,
Сидящему среди других вождей.
«Дозволишь ли, – он молвит, – государь,
Глашатаю исполнить порученье,
Что на него возложено?» – «Ты можешь
Свободно говорить, я разрешаю».
Неверный же на это: «Мой приход
На радость иль тревогу, сам увидишь».

Он продолжает и высокомерно
Передает на поединок вызов.
От дерзости дрожа, все христиане
Негодованье громко выражают.
Готфрид ему: «Тот воин, что тебя
Послал, идет на пагубное дело;
Он скоро убедится в этом сам
И пятого борца уж не дождется.

Пусть явится; для поединка место
Свободным он найдет и никакого
Не должен опасаться оскорбленья:
Из воинов моих один кто-либо
Сразится с ним охотно и, клянусь,
Оружием сразиться равным только».
Сказал и смолк; глашатай же спешит
Свезти ответ спесивому черкесу.

И говорит: «Вооружайся, рыцарь!
Твой вызов принимают христиане;
От менее до более отважных
Желают все померяться с тобой.
Я множество с угрозой видел взглядов,
Я множество с мечами видел рук;
Военачальник даст тебе охрану».
И требует Аргант свои доспехи.

Нетерпеливо он их надевает,
Горячим увлекаемый порывом;
И говорит Клоринде Аладин:
«Несправедливо было бы его
На битву в одиночестве отправить,
Тебе же здесь в бездействии остаться;
Возьми с собою тысячный отряд
И наблюдай издалека за боем».

Тотчас вооружается Клоринда
И во главе отряда выступает;
Аргант же перед ними на коне
В своем обычном воинском убранстве.
Меж городом и христианским станом
Пространство есть обширное: его
Поверхность без неровности малейшей
Как будто предназначена для боя.

Туда-то и спускается Аргант
И там один перед врагом гарцует.
Он горд своей отвагой и посадкой,
И взор его угрозою горит.
Таков был Энцелад в полях флегрейских,
Таков был Голиаф перед Давидом.
И многим мощь руки его знакома,
И большинству он страха не внушает.

Готфрид еще не выбрал никого
В противники спесивому Арганту;
Но все из глубины сердец желанья,
Все взгляды обращаются к Танкреду.
Отважнейшим среди героев он
Единодушным выбором отмечен;
Уж это имя слышится, и явно
Склоняется к нему и сам Готфрид.

Все напоследок сходятся в одном,
И говорит тогда Готфрид Танкреду:
«Иди, я разрешаю и надеюсь,
Что варвара ты укротить сумеешь».
Танкред, гордясь отличием почетным,
Ни радости, ни пыла не таит,
Садится на коня и выступает
С достаточным отрядом из окопов.

Еще он поля битвы не достиг,
Как видит вдруг надменную Клоринду,
И сразу же осанкой благородной
Она его приковывает взоры;
Наряд ее белей, чем снег, что вечно
Альпийские вершины покрывает;
Наличник шлема поднят, и она
Вся видима с высокого пригорка.

Танкред туда уж и не смотрит больше,
Где ждет его с угрозою Аргант;
Перед собою видя лишь одну
Клоринду, он коня пускает шагом.
И вот уж он как вкопанный стоит:
Снаружи лед, а сердце пламенеет;
Вся жизнь его в глазах, о поединке ж,
По-видимому, вовсе он забыл.

Аргант, не примечая, чтобы к бою
Готовился кто-либо, восклицает:
«Противника я думал встретить здесь;
Иль смельчака такого не найдется?»
Танкред в оцепенении с Клоринды
Не сводит глаз и ничего не слышит.
Тогда Оттон, коню дав шпоры, первый
На поле брани выехать спешит.

Оттон и без того мечту лелеял
Померяться с черкесом в поединке;
Но, уступив Танкреду место, он
Как провожатый выехал из стана.
Однако, увидав, что у героя
Совсем не поединок в голове,
Нетерпеливый юноша стремится
Воспользоваться случаем нежданным.

Быстрее леопарда или тигра,
Разбойников лесных, на сарацина
Летит Оттон, копье вонзить готовый.
Танкред в себя приходит наконец
И, словно пробудившись от кошмара,
Сковавшего все помыслы его,
Кричит Отгону вслед: «Мне драться надо!
Остановись!» Но тот его не слышит.

Танкред пылает гневом и досадой;
В душе огонь и краска на лице:
Другой на поединок вышел первым!
Нет для него тягчайшего позора.
Меж тем в разгаре схватки юный воин
Противнику удар наносит в шлем;
А тот, мечом рассекши щит Отгона,
В один удар и латы пробивает.

Шатается и падает Оттон.
Аргант, сильнее будучи и крепче,
В седле едва заметно покачнулся
И на врага поверженного с криком
Высокомерным налетает: «Сдайся!
Большой уж будет славой для тебя
Бахвалиться повсюду невозбранно,
Что ты вступил со мной в единоборство».

И слышит он в ответ: «Нет, христианин
Оружия так скоро не слагает,
А я хочу отмстить иль умереть».
Аргант дрожит от бешенства и, пламя
Как будто извергая, произносит:
«Ты милостью моею пренебрег,
Так испытай же мощь мою за это».

Сказал и, попирая все законы
И рыцарства и чести, устремляет
Коня на христианина в упор.
Удара избежав, последний ранит
Арганта в бок и вынимает меч,
Весь кровью победителя покрытый.
Нимало сил от раны не теряя,
Тот пущей загорается лишь злобой.

Коня он останавливает вдруг
И повернуть обратно будто хочет;
Потом быстрее молнии нежданным
Налетом нападает на врага.
И чувствует Оттон, что на дрожащих
Ногах ему уже не удержаться:
Едва дыша, без сил, почти без чувств,
Он в судорогах падает на землю.

Черкес не знает в ярости пощады
И, подминая тело под коня,
Кричит: «Погибнет каждый горделивец,
Как гибнет под конем безумец дерзкий».
Танкред, расправой дикой возмущенный,
Уж больше не колеблется: он хочет
Ударом равным промах свой покрыть
И прежний блеск вернуть своей отваге.

И он, коня пришпорив, поспешает
К злодею с криком: «Подлая душа,
Ты низостью пятнаешь и победу!
Какую честь найдешь ты в этом зверстве?
Уж не среди ль разбойников-арабов
Иль худших дикарей еще ты вырос?
Беги от света Божьего и скрой,
Чудовище, в лесах свою жестокость».

Едва он смолк, неверный от бесчестья
В неистовое бешенство приходит:
Он хочет говорить, но издает
Подобие лишь львиного рыканья
Иль грома, что глухим раскатом вслед
За молнией разносится по небу;
Так откликом души воспламененной
Наружу вырываются слова.

Угрозами взаимными друг в друге
Усугубив и гнев и гордость, оба,
Чтоб для разбега дать простор коням,
Назад с проворством равным подаются.
Усиль, о Муза, голос мой и сердце
Такой же лютой яростью наполни,
Чтоб мог я передать весь ужас боя,
Чтоб стук мечей звучал в моих стихах!

С направленными копьями враги
Свирепо налетают друг на друга.
Ни лев, когда он прыгнул, ни орел,
Стремящийся на землю за добычей,
Ни молния, что воздух рассекает,
Не могут с ними в скорости сравняться:
Их копья вмиг ломаются о шлемы,
И сотни искр снопом взлетают вверх.

Всю почву стук удара потрясает;
Ему могучим ревом вторят горы:
Но ни толчок взаимный, ни удар
Пригнуть лихие головы не в силах.
Упавшие под седоками кони
Встать на ноги стараются напрасно;
Противники бросают их тогда
И, взяв мечи, как пешие дерутся.

Руке рука навстречу, взгляду взгляд
И шагу шаг: разнообразят оба
И приступ и защиту бесконечно;
Спасаются искусством от искусства
И хитростью обманывают хитрость;
Там явственно грозят, здесь нападают;
Внезапно открываются, врага
Тем самым открываться заставляя.

И вдруг Танкред под вражеский удар
Свой бок незащищенный подставляет;
Аргант спешит воспользоваться этим
И делает такую же оплошность.
Мечом удар искусно отразив,
Танкред Арганта ранит в бок открытый,
Поспешно оправляется и ждет
Противника, неуязвимый снова.

При виде крови льющейся своей
Черкес приходит в ужас и смятенье;
Охваченный унынием зловещим,
Он и дрожит, и стонет, и вздыхает,
И с возгласом неистовым врагу
Удар ошеломляющий готовит.
Но тот настороже и в плечевой
Сустав ему еще наносит рану.

Таков медведь в лесах вершин альпийских,
Когда он, тяжко раненный, свирепо
И смело на охотников идет
И сам свою погибель ускоряет;
Таков же и черкес Аргант, двойной
Позор двойною раною стяжавший:
Весь ярости и мщению отдавшись,
Он о своей охране уж не помнит.

Всю мощь свою в одной руке собрав,
Таким он разражается ударом,
Что из-под ног земля, дрожа, уходит,
И воздух ярко искрится вокруг.
Танкреду нападать уж не под силу:
Едва он в состоянье защищаться;
Ничто его не может оградить
От ярости стремительной Арганта.

В доспехах подобравшийся Танкред
Напрасно ждет, когда утихнет буря:
Все отступает он, и все нещадно
Теснит его спесивый сарацин;
Но больше он противиться не в силах
Могучему влечению и, сам
Переходя внезапно в наступленье,
Наскакивает бурно на Арганта.

Рассудок помрачается в них злобой,
И силы их усугубляет ярость:
Удары все без промаха, земля
Осколками оружия покрыта;
Оружие в крови; кровь льется с потом;
Мечи их, будто молнии, сверкают,
Раскатами небесными гремят
И падают, как стрелы грозовые.

Два стана и в смущенье, и в тревоге
На зрелище, не виданное раньше
И в ужас повергающее, смотрят,
С надеждой делят страх и ждут конца;
С бойцов не сводят глаз ни те, ни эти;
Ни там, ни здесь ни звука, ни движенья:
В безмолвии оцепенели все,
И лишь сердца волнуются незримо.

Дух испустить противники могли бы
От истощенья сил; но все предметы
В тенях ночных уж тонут, и тогда
Являются глашатаи с обеих
Сторон, чтоб прекратить единоборство:
То – честный Аридей, а от неверных —
Пиндор, разумный старец, что привез
В стан христианский вызов от Арганта.

С уверенностью в силе прав народных
И древнего обычая борцов
Они жезлами мира разнимают.
«О воины! – Пиндор им говорит, —
Вы каждый славу равную стяжали
И каждый храбрость равную явили;
Так прекратите ж схватку, окажите
Почет ночному мраку и покою!

Свой путь окончив, солнце прерывает
Ваш труд, и ночь приносит мир природе.
Сердца великодушные деяний
Под кровом тишины и тьмы не терпят».
Аргант на это: «Лишь при свете дня
Сражаться я хотел бы; но отсюда
Я не уйду, пока не даст мне клятвы
Противник мой, что он сюда вернется». —

«А ты, – Танкред ему, – поклясться должен
Что с пленником вернешься, не иначе;
Лишь под таким условием согласен
Я поединок отложить». Клянутся
Тот и другой; а чтобы дать им время
И отдохнуть, и раны залечить,
Глашатаи решают, что шестая
Заря для новой встречи будет сроком.

Ужасное единоборство это
В сердцах как христиан, так и неверных
Глубоко и надолго поселяет
И чувство изумления, и трепет:
Повсюду лишь одни ведутся речи
О храбрости и доблести обоих;
И сравнивая их по превосходству,
Во мнениях расходится толпа.

И ждут в недоумении, кому
Исход борьбы вручит победы пальму:
Над храбростью ль восторжествует ярость,
Иль доблесть покорится самохвальству.
Но в этой неизвестности являет
Нежнейшую заботу и тревогу
Прекрасная Эрминия: полжизни
Ее в руках таинственной судьбы.

Хассана дочь, царя Антиохии,
Эрминия в числе другой добычи
Досталась христианам, сокрушившим
Наследственный престол ее отца.
Но доблестный Танкред к ее несчастьям
С почтением и жалостью отнесся,
И на останках родины своей
Она еще царицею считалась.

Герой утешил пленницу свою,
Свободу ей вернул и все богатства;
Но узами крепчайшими ей сердце
Уже сковал всесильный бог любви.
Тоска ее, свободную, съедает
По милом, по тюрьме и по оковам;
Но честь велит, и с матерью она
Приют в стране приязненной находит.

Является она в Иерусалим,
Где принята тираном Палестины,
И вскоре же под скорбным покрывалом
В могилу мать с рыданьем провожает;
Но ни потеря эта, ни изгнанье
Из сердца у нее не могут вырвать
Ни той стрелы, что ранила его,
Ни пламени его объявшей страсти.

Несчастная, увы! безумно любит;
Но от нее возлюбленный далеко.
И страстный пыл поддерживают в ней
Воспоминанья лишь, а не надежды:
Чем глубже тайна в сердце залегает,
Тем ярче разгорается огонь.
Но, наконец, Иерусалим в осаде,
И счастье ей сулит надежда снова.

При виде рати гордой и отважной
Унынию весь город предается;
Одна со светлым, радостным лицом
Эрминия глядит на иноверцев.
Меж христианских воинов ревниво
Выслеживает милого она;
То нет его, то вдруг его разыщет
И говорит с восторгом: «Вот он, вот!»

Высокая есть башня во дворце
Почти у самых стен; с ее верхушки
Весь христианский стан как на ладони:
Открыты взгляду горы и долины.
Оттуда, чуть осветит солнце мир,
До той поры, как лягут тени ночи,
Эрминия за станом наблюдает,
Вздыхая и любовь свою лелея.

Отсюда и на бой она смотрела,
И сердце трепетавшее как будто
Твердило ей: «Вот тот, кого ты любишь;
Вот тот, над кем теперь витает смерть».
И взгляды беспокойные за каждым
Движением следили; меч Арганта,
Танкреда ударяя, каждый раз
Такую ж наносил ей рану в сердце.

Когда же до нее доходит весть
О том, чем день минувший завершился
И что еще Танкреду угрожает,
В ней новая рождается боязнь:
Она, от всех скрываясь, втихомолку
Со вздохами перемежает слезы;
Бескровного, поблекшего лица
Черты полны и горести и страха.

Одна другой ужаснее картины
К себе ее приковывают мысли:
Страшнее смерти сон ее во тьме
Зловещими виденьями пугает.
Ей чудится возлюбленный в крови,
Истерзанный, о помощи молящий;
В смятении проснется: и в глазах,
И на груди – невысохшие слезы.

И не одна опасностей грядущих
Боязнь ее волнует и тревожит;
Страшат ее и раны, что герою
Нанес Аргант в неистовстве своем.
Растут кругом обманчивые слухи,
Растут и муки в сердце у нее:
Танкред лежит, ей мнится, без движенья,
Готовый уж глаза закрыть навеки.

От матери своей она узнала
Про свойства чудодейственные трав;
Узнала, по обычаю Востока,
Как боли заговаривать и как
Залечивать на теле пораненья.
О, отчего она своей рукой
Не может приложить лекарство к ранам
Того, кто ей на свете всех дороже!

Как милого лечить она хотела б!
Меж тем его врага должна лечить.
Нередко мысль приходит ей Арганту
Намазать раны соком ядовитым;
Но руки непорочные ее
Противятся такому злодеянью:
Тогда она желает, чтобы силу
И чары и лекарства потеряли.

Она не побоялась бы пойти
Во вражий стан: давно уж пригляделись
Ее глаза к событиям военным.
Душа ее закалена привычкой
К опасностям, невзгодам и трудам,
И не из тех она трусливых женщин,
Что тени даже собственной боятся
И, чуть о страшном слышат, уж дрожат.

Особенно в ней гасит страх любовь.
Чтоб своему последовать влеченью,
Она спокойно в Африку пошла бы,
К чудовищам и гадам ядовитым;
Но если ей за жизнь свою не страшно,
Должно быть страшно ей за честь свою:
Любовь и Честь, на сердце посягая,
Его в соревнованье и терзают.

Ей Честь кричит: «Ты, юная царевна,
Что мне повиновалась до сих пор
И чью я непорочность сохранила
В неволе и в несчастиях, ты хочешь,
Свободная, утратить это благо?
Кто в этом нежном сердце мог зажечь
Губительное пламя? Ах! о чем
Твои мечты? И в чем твои надежды?

Общественное уваженье, дань
Уму и добродетели – ничто
В твоих глазах? Среди врагов позора
Прелестницей ночной искать ты хочешь?
Твой победитель скажет: «Потеряв
Престол, меня ты стала недостойна!»
Покинутая, будешь предана
Ты оскорбленьям воинского сброда».

Коварная Любовь иное шепчет:
«Не зачата ль ты чудищем лесным?
В скалистых льдах на свет не родилась ли?
Чувствительной и юной, не тебе
Пренебрегать любви мятежным пылом.
Не каменным и не железным сердцем
Владеешь ты, чтоб убегать, краснея,
Чуть имя только милого услышишь.

Иди, куда влекут тебя желанья!
Тебя страшит жестокий победитель?
Кто ж разделял твою печаль? Кто тронут
Слезами был твоими? Он жесток?!
Не ты ль, когда колеблешься так долго?
Танкред великодушный погибает,
А ты, неблагодарная, заботы
Все отдаешь противнику его!

Верни Арганту яростному жизнь,
Верни ему и силы, чтоб Танкреда
Он доконал: так вот какая будет
Расплата за его благодеянья!
И у тебя могли подняться руки
На эту нечестивую работу!
И крыльев не дал стыд еще тебе,
Чтоб улететь отсюда без оглядки!

Какой восторг, какая честь была бы
Для любящего сердца твоего,
Когда б своей рукой в своем герое
Ты оживила гаснущее пламя:
Когда б Танкред обязан был тебе
Возвратом красоты своей поблекшей!
Любуясь им по-прежнему, свое
Ты обожала б в нем произведенье!

Его бы слава стала и твоею,
Делила бы ты подвиги его:
Счастливая, в его объятьях чистых
Ты брачные бы радости вкушала.
Супругой уважаемой Танкреда
Явилась бы ты меж латинских жен
В Италии прекрасной, где и доблесть
И вера светом истины сияют».

Безумная, отдавшись грезам сладким,
Заранее в блаженстве утопает;
Но тучей омрачающей в душе
Рождаются тревожные сомненья:
Как выйти незаметно из Солима?
Как бдительную стражу обмануть?
Как отпереть ворота, что всегда
Боязнь вторженья держит на запоре?

Эрминия с Клориндой неразлучна:
Рождающийся день их видит вместе;
День угасает, всё они вдвоем;
Когда же ночь окутывает землю,
Постель одна и та же зачастую
Покоит негой сладостной обеих.
Все говорит Эрминия Клоринде,
Лишь тайны сердца ей не открывает.

Хранит она глубоко тайну эту.
Когда вздохнуть случится при подруге,
Она тотчас придумает причину:
Как будто о судьбе своей скорбит.
Не ведает ни часа, ни мгновенья
Их дружеский союз, и, налицо ли
Клоринда, или нет, ее жилище
Открыто для Эрминии всегда.

В отсутствие воительницы к ней
Является Эрминия однажды
И остается ждать все с той же думой:
Как выполнить и утаить побег.
Пока она, боясь и сомневаясь,
Колеблется меж тысячью решений,
Доспехи ей бросаются в глаза;
И говорит она себе, вздыхая:

«Счастливая воительница! Ах,
За что меня судьба так обделила!
Не подвиги, не суетная слава
Красы во мне к ней зависть возбуждают…
Но шаг ее не связан длинным платьем,
И в клетку не посажена отвага:
Пойдет, куда захочет, и ее
Ни страх не остановит, ни стыдливость.

За что, за что и Небо и природа
Мне в смелости такой же отказали?
Как и она, могла б я променять
Докучные одежды на доспехи.
Ни гроз, ни бурь, ни зноя, ни мороза
Тогда я не боялась бы: одна
Иль не одна спустилась бы в равнину,
Хоть день блести, хоть ночь мерцай звездами.

Безжалостный Аргант, тогда не первый
Ты вышел бы на бой с моим врагом!
Опередила б я и, может статься,
Он пленником моим теперь уж был бы,
Под нежной властью преданного сердца
Легчайшие бы цепи он носил;
Своей неволей он мою смягчал бы,
И гнет ее мне не был бы так тяжек;

Иль пусть бы меч его меня пронзил
И грудь мою до сердца разорвал бы.
Тогда бы зажила, по крайней мере,
Амуром нанесенная мне рана;
Тогда бы мир моя душа узнала,
И опочила б я на лоне смерти,
А победитель, может быть, мой прах
В могилу опустил бы со слезами.

Куда мои желанья забрели?
Теряюсь я в мечтаньях безрассудных.
Итак, удел мой – узницей остаться,
Отбросом жалким пола моего!
Нет, сердце, ободрись, познай отвагу!
Иль не могу за меч хоть раз я взяться?
Иль эти руки, как они ни слабы,
Поднять не могут тяжесть хоть на миг?

Нет, могут; мне Амур на то даст силу:
Внушает смелость он и робким душам.
Едва в себе огонь его почуяв,
Олень летит неустрашимо в бой.
Я в бой не собираюсь: лишь на время
Желаю я в Клоринду превратиться;
Подобием ее себя прикрыв,
Отсюда я с уверенностью выйду.

Иль у ворот поставленная стража
Остановить меня посмеет?.. Нет!..
Уловка мне удастся непременно:
Иного я пути себе не вижу.
Обман невинный нравится Амуру;
Фортуна улыбается ему!
Пора: еще Клоринда у султана;
Благоприятней случая не будет».

И принято решение. Добыча
Неукротимо-пылкого Амура,
Она остановиться уж не может:
Забрав доспехи бранные Клоринды,
Украдкою уносит их к себе.
Свидетелей прогнал счастливый случай;
Заступница влюбленных и воров,
Побег ее скрывает ночь ревниво.

Звездами увенчался свод небесный.
Эрминия, пылая нетерпеньем,
К себе тайком любимую служанку
И преданного конюха зовет:
Отчасти лишь она им открывает
Намеренья заветные свои,
Задуманное бегство объясняя
Правдоподобной в их глазах причиной.

У конюха к отъезду все готово;
Царевна же тем временем снимает
С себя великолепные одежды.
Без них она становится лишь краше:
Какой бы ни сняла убор – под ним
Нежданное сокровище для взора;
При помощи доверенной она
Поспешно облекается в доспехи.

Сжимает сталь и волосы и шею,
Чуть держит щит дрожащая рука;
И, вскоре вся покрытая железом,
Эрминия старается усвоить
Военную осанку и походку.
Амур улыбку шлет преображенью:
Так улыбался он, когда Алкид
Орудовал веретеном и прялкой.

Под непривычной тяжестью она
За шагом шаг едва волочит ноги.
Ослабшее, согнувшееся тело
Опору в верной спутнице находит;
Однако ей надежда и любовь
Утраченную бодрость возвращают.
Идут по уговору и садятся
Втроем на заготовленных коней.

И так, переодетые, все трое
По улицам глухим и сонным едут;
Совсем от глаз укрыться им нельзя:
Блестит вооруженье и во мраке.
Но их никто остановить не смеет:
Дорогу все дают им, чуть завидят;
Знакомые доспехи с тигром страшным
Внушают и почтенье и боязнь.

Хотя и успокоившись немного,
Все ж за себя Эрминия трепещет;
Сама своей отваге удивляясь,
К воротам приближается она.
Смущенному привратнику царевна
Приказывает властно: «Отпирай!
Клоринда – я и еду, чтоб исполнить
Мне данное султаном повеленье».

Воительницы голос и доспехи
Обманчивое сходство довершают;
Привратник повинуется: в ворота
Эрминия проскальзывает быстро,
И спутники спешат за нею вслед.
Чтоб бегство до конца обезопасить,
В долину углубляются они,
Держась ее извилистых тропинок.

Достигнув, наконец, такого места,
Где их никто не видит за холмами,
Царевна едет медленней: прошла
Вначале им грозившая опасность
И можно дать коням передохнуть.
Но новая боязнь в ней возникает:
Какие в стане ждут ее препоны,
О том Любовь лукаво умолчала.

Доспехи, столь полезные в Солиме,
На гибель будут ей среди врагов;
И все ж она хотела б не иначе,
Как взору победителя, открыться:
Неведомой никем она хотела б
Добраться до него, не подвергая
Опасности ни честь свою, ни славу.
И конюха зовет она тогда.

«Ты должен, – говорит, – вперед поехать
И возвестить прибытие мое;
Будь осторожен, скромен; попроси
Ввести тебя к Танкреду прямо в ставку;
Скажи ему, что женщина одна
Его спасти желает, а в награду
За это мира требует: да, мира,
Взамен войны, объявленной Амуром.

Еще ты скажешь, что она себя
Его великодушию вверяет.
И всё; а коль настаивать он будет,
Прибавь, что ничего не знаешь больше.
Ступай и поскорее возвращайся:
Здесь я могу тебя спокойно ждать».
Сказала, и летит уж конюх верный,
Как птица, рассекающая воздух.

Так ловко в стане он себя ведет,
Что вмиг его к герою допускают;
Тот слушает, заранее объятый
И радостью, и сладким беспокойством,
И говорит: «Пусть явится она;
Я вверенной мне тайны не нарушу».
И преданный слуга уже спешит
Царевне отвезти ответ приятный.

Эрминия считала в нетерпенье
Шаги его и говорила: «Вот
Въезжает в стан… теперь к Танкреду входит…
Спешит назад… а все его не видно!»
Корит его за медленность она,
Печали предается; напоследок,
Не выдержав, въезжает на пригорок,
Откуда видны ставки христиан.

Еще царила ночь, и даже тучкой
Не затемнялось звездное лицо;
Всплывавший над землею бледный месяц
Ласкал ее серебряным сияньем.
Влюбленная красавица зовет
В свидетели сердечной страсти Небо;
И тишь и гладь равнины служат в муках
Безмолвными наперсницами ей.

Глядит она на ставки христиан
И говорит: «О стан латинян! Сколько
В тебе очарования для взора,
И как мои ты чувства оживляешь!
Ах, если Небо даст когда-нибудь
Прибежище моей мятежной жизни,
Найду его я в этой лишь ограде,
Под звон мечей засну лишь я спокойно.

О христианский стан! Прими в себя
Печальную Эрминию, чтоб в недрах
Твоих она нашла то состраданье,
Какое только пленницей познала!
Не нужно больше мне моих владений,
Не нужно власти мне. О христиане!
Я об одном теперь мечтаю счастье —
Под вашими знаменами служить».

Так говоря, царевна не предвидит,
Увы! тех бед, что рок готовит ей.
Оружия сверканье привлекает
Издалека внимательные взоры.
При виде этих блесток искрометных,
Лучистой белизны ее доспехов
И тигра, украшающего шлем,
Кто не сказал бы: «Вот она, Клоринда»?

Сторожевой есть пост неподалеку:
В отряде два начальника, два брата,
Алкандр и Полиферн по именам,
Обязаны следить, чтоб осажденным
Припасов никаких не доставляли;
И конюху царевны удалось
От бдительности братьев увернуться
Одним лишь тем, что он в объезд понесся.

Клоринда их отца убила: видя
Перед собою белые доспехи
И памятного тигра, Полиферн
Уверен, что воительницу видит.
Солдат своих добычей соблазняя,
Он предается ярости безумной,
Неистово кричит: «Уж ты мертва!» —
И без вреда в нее пускает дротик.

Оленья самка так в истоме жажды
Разыскивает чистую струю,
Что из скалы сочится иль по лугу
Цветистому бежит; но если в этом
Отрадном ожидании она
Собаками настигнута, ей бегством
Стремительным приходится спасаться,
И жажду и усталость забывая.

Не так ли и Эрминия хотела
Ее снедающее пламя в чистых
Объятиях Танкреда погасить
И обрести душе покой желанный?
Но, увидав грозящего врага
И дротика заслышав свист протяжный,
Она свои мечтанья забывает
И лишь коня испуганно торопит.

Бежит она, злосчастная царевна,
И конь быстрее молнии несется;
Служанка исчезает вместе с нею,
А Полиферн летит за ними вслед.
Тем временем с ответом запоздалым
Является и конюх: не найдя
Эрминии, пускается за нею
Он наугад; их разлучает ужас.

Хоть мнимую Клоринду и Алкандр
Приметил, но разумней был он брата
И дальше находился от нее,
А потому за ней и не погнался;
Он шлет сказать Готфриду, что доставить
В Солим припасы не было попытки,
Но что от Полиферна в этот миг
Спасается Клоринда по равнине,

Что грозная воительница ночью
Без уважительной причины в поле
Не вышла бы: наверно, у нее
Был замысел отважный; что Готфриду
Принадлежит решенье в этом деле,
А он ему готов повиноваться.
Крылатая летит по стану новость
И вскоре каждой ставки достигает.

Танкред не сомневается уж больше
В своем блаженстве. «Ах! – он говорит, —
Она, она сама, рискуя жизнью,
Явилась облегчить мои страданья».
Все забывает он: насколько сил
Хватает, облекается в доспехи,
Садится на коня и уезжает
Тайком от всех по призрачным следам.